Что может произойти с незадачливыми провинциальными абитуриентками, не желающими ни возвращаться домой, ни работать на ЗИЛе? Совсем не то, что вы подумали…
Не дай бог, когда родная мать – зав. РОНО. Особенно в маленьком городке, где на парковой ограде сушится исподнее, а на прием в ЖЭК без домашнего окорока и ходить неприлично. Учителя подобострастничали, а я думала, что я такая умная. И кто ж знал, что моя золотая медаль так же далека от натуральной московской медали, как рубль девяносто второго года от полновесного доллара?
…«Ася, - кричала мать по межгороду, - если ты получишь на экзаменах хоть одну четверку, вся наша семья будет опозорена!» Я уже получила двойку, и мне оставалось только промычать: «Пять-пять за сочинение» - и попросить прислать денег на витамины, для поддержания умственной деятельности. Мать сказала, что передаст с проводником варенье из черной смородины, там витаминов больше, чем в аптеке. В общем, возвращаться домой было все равно что задушить родителей собственными руками. А я желала им здоровья и долголетия. А на дворе были они, те самые «лихие 90-е»...
"джентльмент" Витя
Такая же незадавшаяся абитуриентка, как и я, зато москвичка, познакомила меня с Витей. Витя был богатым человеком, продавал в «Луже» китайские штаны и турецкие ремни, уже в сентябре начинал носить норковую шапку (ему кто-то сказал, что это улучшает рост волос) и всхлипывал, когда начинали читать Есенина. Он считал, что Есенина убил Берия по причине ревности к Айседоре Дункан. Наверное, Витя страстно влюбился в меня потому, что я знала наизусть ровно половину «Баллады о двадцати шести», которая про бакинских комиссаров. Когда он предложил мне приют в своей двухкомнатной квартире, я стратегически вознегодовала.
Витя встал на колени, хотя в этом не было необходимости, он и так едва доставал мне до уха, и поклялся вести себя «как джентльмент». Никто не верит до сих пор, но целый год он держал эту клятву.
Я научилась варить суп из пакета и мыть полы – это была моя квартплата. Витя подарил красные тапочки, майку с лошадью и сборник «Сто лучших сочинений», в котором было написано, что Андрей Болконский посредством старого дуба осознал цель жизни. Целыми днями я шаталась по столице в короткой юбке, знакомилась с коренными жителями и плакалась на судьбу. Для Вити это называлось «сижу в библиотеке, готовлюсь к экзаменам». Я даже влюбилась ненадолго в студента мясо-молочного института, индифферентного баскетболиста, для Вити его звали «больная подруга, которой нужен ночной уход». На вопрос, чем же она больна, я рубанула: «гемофилией», что Витю восхитило до слез. «Как царевич Алексей», - с уважением сказал он.
Однажды он передал для больной подруги фрукты и открытку с пожеланием выздоровления. Баскетболист нашел, что фрукты могли бы быть и посвежее.
Как я стала солью земли
Так я прожила осень и зиму. Мать присылала небольшие переводы по указанному адресу «Улица Газгольдерная, общежитие филфака МГУ, дом… и квартира…» Писала, что весь город гордится мной так, словно я Валентина Терешкова. За мою парту сажают отличников в качестве поощрения, а моя фотография (с бантами) висит на стенде «Соль земли энской». Меня душили слезы стыда, терзали нравственные муки, и в эти минуты я бралась за учебники. В учебниках было много интересного и познавательного.
Расставшись с мясо-молочным баскетболистом (за весь наш роман он сказал от силы сорок слов и то про Ельцина), я поступила на подготовительные курсы. Витя вел себя исключительно благородно. Он знал, что все мои физические и душевные силы уходят на подготовку к экзаменам, и взял слово, что в случае успешного поступления мы в тот же день идем в загс, подавать заявление. Я затосковала. Но на что не пойдешь из-за любви к просвещению?
Эта страшная сила любви
Сочинение я написала на пять-четыре. Еще бы не на пять: тема была по Есенину.
До английского оставалось три дня. «Почитай-ка», - вдруг предложил Витя за ужином и придвинул мне учебник. Я гордо прочитала первое упражнение. Витя побледнел. «Что такое "наме"»? «Имя, - презрительно ответила я. – Чему тебя учили в коммунальном техникуме?»
Витя подавился курицей. Откашлявшись, схватил газету с объявлениями и кинулся к телефону. «Три дня! – орал он. – Вступительные! Способная! С нуля! Любые деньги!» Рано утром мы уже бежали в метро.
Репетиторше было на вид лет девяносто, но спину держала, как балерина. Затянулась «Беломором»: «Как вас зовут, дети?» - «Май наме Ася», - бодро начала я. « Что?»- ахнула она.
Она сразу отказалась. Сказала, чудес не бывает, безнадежно. Витя настаивал. «Здесь нужен как минимум год ежедневного интенсива! - горячилась репетиторша. – В детском саду говорят лучше!» Витя взывал к ее профессиональному самолюбию. А я уже видела, как мой портрет снимают со стенда под рыдания матери. Школа в скорби…Траурный марш…
«Сколько вы берете за один час?» Она назвала. «Я плачу вам ровно в десять раз больше. Но вы работаете все трое суток, без перерыва…» Она замахала руками. Витя раскрыл барсетку и выложил на стол деньги. По толщине зеленой пачки я поняла, что моя красота – это страшная сила. «Если Ася сдаст - получите еще столько же». – «Не сдаст!»- мужественно сказала старуха. Она была в полуобморочном состоянии. Я – тоже. Через десять минут мы уже сидели за столом и я мычала: «Май нэйм из…»
«Ти эйч, горячая картошка!»
Три дня и три ночи, по капле, по сантиметру, по звуку вколачивала она в меня английский. Два часа – пять минут на чай, еще два часа – пять минут на бутерброд. Это безумное предприятие должно было закончиться ее инсультом или инфарктом, моей шизофренией, пожаром, потопом, Кащенко или Склифом, путчем, землетрясением, взрывом Кремля, инопланетянами… Чем угодно. Пять часов сна на кухонном диванчике, душ, а потом снова – страшная круговерть модальных, палатальных, вспомогательных, артиклей, перфектов - «говори так, словно катаешь во рту о-чень горя-а-чую картошку! Ти-эйч, горячая картошка!» Как она не прибила меня – не знаю…Гвозди бы делать из этих старух.
…В девять вечера она отпустила меня. Перекрестила. Взглянув в зеркало, я поняла, что мы обе уменьшились вдвое. «Если ты получишь тройку – значит, я не зря прожила свою жизнь», - сказала великая старуха.
Просфирка на ужин
Рядом с ее домом стояла маленькая церквушка. Я постучала в запертые ворота. Краснолицый сторож оглядел меня с интересом. Ну еще бы: мятые шорты, резиновые тапки, короткая майка с черепом, на голове – сеновал после урагана… «Святой отец, - жалобно завыла я, - мне бы свечку поставить кому-нибудь. Экзамен утром»… «Вот дура, - ласково сказал сторож. – Ну, заходи»… Он открыл врата, провел меня к алтарю и показал, как надо креститься. Свечку, сказал он, надо ставить Георгию Победоносцу. Сам зажег, сам поставил. «Святой Георгий, - шептала я. – Ангел мой драгоценный. Бог любимый. Пошли мне четверку по инглишу. Я хочу быть образованной, приносить пользу людям… Святой Георгий, я так страдала»… Сторож стоял рядом, жевал губами и бормотал: «Может, и даст… Господь привечает юродивых»…
Отмолившись, я попросила у сторожа святой воды. За отсутствием иной емкости он принес графин. «Кипяченая?»- уточнила я. Сторож вздрогнул, но сдержался. Зашел за алтарь и вынес мне аккуратную круглую просфирку. Капнул кагора в стакан. Заставил проглотить облатку. «Графин принесешь, - строго напомнил, - церковное имущество. А не принесешь – Господь накажет»…
Когда я приехала домой, отключили воду на ночь. Так что графин оказался кстати. Мы выпили чаю на святой воде, заели просфирной булочкой и молча легли спать.
Четверку, можно с минусом!
На экзамене я вспомнила все, что знала и чего не знала никогда. Легко и свободно складывались фразы. Текст для перевода показался написанным на родном языке. Экзаменаторы не успевали закончить вопрос, а я уже отвечала на него. «Как хорошо! В спецшколе учились?» Я важно кивнула. «Вот только произношение… Пожалуй, нет, не «отлично». Или поставим "отлично"?» Господи (Святой отец-сторож, Боже правый, Святой Георгий и все остальные!), только бы они не передумали! «Не надо отлично, - заорала я, - поставьте мне четверку, умоляю вас, можно с минусом!» – экзаменаторши отшатнулись в испуге – «я жизнь положу на произношение, только поставьте!» - «Да пожалуйста, нам не жалко»…
Я вылетела из аудитории, едва не врезавшись лбом в окно. Меня поздравляли, дергали за рукав, о чем-то спрашивали…Кто-то взял меня на руки и понес по коридору. Очнувшись, я поняла, что это Витя, неизвестно как пробравшийся в здание, и мне предстоит сегодня выходить за него замуж.
Разборка по-джентльменски
«Ты мразь, - сказал Витя, - ты исключительная мразь». Мы сидели в "Макдоналдсе", и он не мог меня ударить из уважения к интерьерам. «Неужели ты променяешь мою квартиру на вонючую койку в поганом ДАСе?» Я кивала. Я обещала выплатить ему все деньги, на меня потраченные. Я обещала подготовить и его в Университет… «Я вел себя как джентльмент», - мрачно повторял Витя и стучал по столу грозным татуированным пальцем. Через месяц он привез официантку Раю из города Адлера и женился на ней.
Возмездие - неотвратимо
Столько лет прошло. Я защитила диплом на отлично. Меня звали в аспирантуру. Я отказалась: двое детей, муж, строительство дома…И к чему было столько мук, если я сейчас банальная новая русская домохозяйка?
Недавно я разбила новую «Хонду» и сильно озадачилась. За что это мне? Перебрав в памяти все свои неблаговидные поступки, я нашла там только два, заслуживающих тяжелой кары: графин, так и не возвращенный церковному сторожу, и Витя, жестоко обманутый бессовестной мной.
Говорят, что Витя стал то ли солнцевским, то ли тамбовским, поэтому живет в Тель-Авиве. А может, в Мельбурне, точно никто не знает. Но недавно мать сообщила по телефону, что какой-то «вандалист» прокрался ночью в родную школу, сорвал мое чистое детское лицо со стенда «Соль земли энской», смял и осквернил его похабными, омерзительными надписями. То же самое он сделал со стенами в школьном вестибюле. Мои земляки возмущены и требуют вмешательства Генеральной прокуратуры. Значит, с Витей все в порядке, обрадовалась я. Осталось только найти графин.
