Я всё исправлю, плакса Лу!
Автор: Татьяна Попова
/ 03.11.2017
Письмо пришло на электронную почту, стиль официально-уважительный. Приглашают всех родственников Георга. В программе: вручение государственной награды и открытие памятной доски на соборе семнадцатого века в крошечном городишке, почётным гражданином которого её брат считается уже тридцать лет.
Она отложила распечатку письма и привычно посмотрела на стену, с которой смотрели на живых молодая мать, бравый отец в генеральском мундире и братья, Филипп и Георг. Доски, звания, награды. Разве они могут хоть немного уменьшить боль, разве могут исправить... Исправить! Опять это слово занозой впивается в душу, перебрасывая через семь с лишним десятков лет назад, в душный зал военного трибунала.
Ей разрешили присутствовать на заседании из уважения к памяти отца, умершего от ран с той, прошлой войны, и Филиппа, погибшего полгода назад на войне нынешней. Помогло и то, что она в свои восемнадцать лет уже носила на плечах погоны. Мать прийти не смогла: стойко перенесшая смерть мужа и гибель младшего сына, свалилась, как потом оказалось — навсегда, узнав о преступлении старшего.
Георг за всё время слушания дела посмотрел на неё дважды. Первый раз — когда зашёл в зал. На миг ей показалось, что всё происходящее — нелепый розыгрыш, шутка, таким спокойным и уверенным был взгляд брата. Словно не он изменил присяге, не на него обрушился гнев сослуживцев, друзей, прессы, обывателей.
Георг не сказал ни слова в свою защиту. Она так и не узнала, почему брат, потомственный офицер, боевой лётчик, не выполнил приказ, не сбросил бомбу на цель — вражеский город.
Приговор трибунала звучал предсказуемо — расстрел. Покидая зал, Георг посмотрел ей прямо в глаза и негромко, но отчётливо произнес:
Она так и не узнала, почему брат, потомственный офицер, боевой лётчик, не выполнил приказ, не сбросил бомбу на цель — вражеский город.
— Я всё исправил, плакса Лу.
Она никогда не была плаксой. Да и как могла расти плаксой дочь боевого генерала, младшая сестра двух сорванцов-братьев? И звали её Марией, а не Луизой. Над страданиями трепетной Луизы по прозвищу «плакса Лу», персонажа сентиментальной детской книжки, она с братьями смеялась, вызывая гнев бабушки, маминой мамы.
«Я всё исправил, плакса Лу!» Что и как мог исправить он, поставивший крест на собственной жизни, на здоровье матери, на фамильной чести, наконец?
Приговор привели в исполнение за год до того, как война закончилась бесславным поражением, а прежние подвиги превратились в преступления против человечества. А «преступление» Георга, хотя историки так и не пришли к единому выводу о причинах его поступка, стало считаться актом пацифизма.
Она позвала дочь и попросила написать ответ на приглашение. Положительный ответ. Дочь удивилась, но спорить не стала: знала, что решения мать принимает раз и навсегда.
...Церемония, в меру торжественная, в меру трогательная, подходила к концу, когда представитель МИДа, почтительно наклонив голову к её креслу, сказал:
— Программой предусмотрено еще одно мероприятие: полёт на небольшом самолете. Так сказать, символическое завершение дня. Самолёт совершит над городом три круга в память о Вашем брате и сбросит букет алых роз над собором, который он спас. Я понимаю, что в Вашем возрасте такие мероприятия не рекомендуются, но возможно, Ваши дочь и внучка захотят...
— Нет, — не дослушав, она упрямо вздернула седую голову, — я тоже полечу!
Если бы они знали, как далеко она сейчас от них, от маленького самолёта в небе над чужой страной...
Небольшой самолётик низко кружил над городом. Несколько улиц, старинный собор, рядом — дом, больше похожий на деревенский, чем на городской. Она разглядела посыпанную гравием дорожку, фруктовые деревья, наверное, яблони, и грядки, и качели.
Сердце вдруг ухнуло куда-то вниз, стало трудно дышать. Дочь, всё время державшаяся начеку, полезла в сумку за лекарствами, внучка протягивала бутылку с водой, что-то спрашивала тревожно.
Она послушно выпила воду, потом лекарство, успокаивающе улыбнулась дочери, погладила нежную руку внучки. Если бы они знали, как далеко она сейчас от них, от маленького самолёта в небе над чужой страной...
Ей было лет пять, Филиппу — около восьми, а старшему, Георгу, десять. Братья сделали на полу детской чудесную крепость из деревянных деталей, со стенами, башнями, укреплениями. А Мария поместила посреди крепости свой кукольный домик, поставила рядом крохотную, но так похожую на настоящую, качельку. И посадила на качели куклу в розовом платье с растрепанными белокурыми волосами.
Оказалось, они играли вместе, но в разные игры. Она — в мир, мальчишки — в войну. Георг начал обстрел крепости теннисными мячами, Филипп отстреливался. Мария еще не успела осознать опасности, когда снаряд прямым попаданием разбил качели. Фарфоровая куколка упала, голова оторвалась от туловища и разбилась.
Она никогда не была плаксой, но тут расплакалась, горько и безутешно. Филипп накинулся на Георга с упреками, тот, защищаясь, обозвал сестрёнку плаксой Лу. А потом поднял с ковра разбившуюся куколку, обнял Марию и сказал: «Я всё исправлю, плакса Лу!»
...Когда самолёт приземлился, Мария спросила у представителя МИДа:
— Вы не знаете, а кто во время войны жил в том доме, рядом с собором?
— Как удивительно, что Вы спросили об этом, — лицо чиновника расплылось не в официальной, а в самой обычной улыбке, — мы хотели во время полёта об этом рассказать, но Вам стало плохо и... В общем, во время войны дом принадлежал и до сих пор принадлежит семье нашего пилота. Его бабушке было года четыре, когда Ваш брат должен был бомбить город. Она в тот день улизнула от матери, чтобы покататься во дворе на качелях. Старушка до сих пор считает, что это она спасла город от бомбардировок. Увидев самолет, она якобы сдернула с головы косынку и стала махать ею, чтобы прогнать врага. Скорее всего, всё это — детские фантазии, но звучит мило, не правда ли?
Она никогда не была плаксой, но сейчас не стеснялась бегущих по щекам слёз.