Я всегда любил Минако. В первый раз увидел ее, когда она была еще ребенком. Я и раньше видел эту девочку среди других детей, играющих на детской площадке. Но в тот раз она обратила мое внимание на себя, решив поиграть со мной…

Стоял теплый весенний день, солнечные лучи словно гладили уставшую от зимы землю, и она в ответ на такую ласку давала жизнь всему живому. Воздух был пропитан весенним настроением, когда кажется, что впереди тебя ждут только радость и счастье. И это настроение создавал сладкий аромат цветущей сакуры. Весь парк был окутан светло-розовым флером, лепестки сакуры перешептывались на ветру, словно струящийся шелк, некоторые из них отрывались от веток и уносились в свой наполненный легкостью и нежностью полет. Один из этих лепестков был пойман маленькой девочкой Минако. Она видела, как он долго и медленно кружился, переливаясь на солнце и неизбежно приближаясь к земле. Смотря на него как завороженная, она протянула руку, и он опустился в ее маленькую ладошку.

— Мама, смотри! Какой красивый цветочек-лепесточек!
— Да, Минако, очень красивый, но выкини его. Пусть летит себе дальше.
— Но он упадет на землю! А потом его растопчут! И он не будет таким красивым!
— Доченька, этот лепесток и должен упасть, стать частью земли. В этом мудрость жизни. В этой мимолетности красоты цветения сакуры своя философия, которую ты поймешь, когда вырастешь.
— Нет, мама! Не хочу ничего понимать и не хочу, чтобы он упал! Он будет летать и кружиться!

Стоило лепесточку закончить свое парение, и она снова набирала в легкие воздух и со всей силы дула на него. Я наблюдал за ней с умилением.

С этими словами она поднесла лепесток к губам и подула на него, лепесток взлетел и снова начал опускаться на землю. Минако снова начала дуть на него, и эта игра продолжалась еще какое-то время. Стоило лепесточку закончить свое парение, и она снова набирала в легкие воздух и со всей силы дула на него. Я наблюдал за ней с умилением. Меня поражали ее упорство, ее нежелание мириться с тем, что такой красоте может прийти конец. И все-таки она была всего лишь маленькой девочкой. Когда я понял, что она устала, но все же не собирается сдаваться, я решил ей помочь. Спрятавшись среди веток ближайшей сакуры, я покачал их, и сотни лепестков взмыли вверх. Лепесток Минако затерялся среди них, а она стояла в этом розовом вихре, растворившись в его красоте, став его частью. Вот тогда я и понял, что хочу быть всегда рядом с ней.

Я стал ее другом. Я не мог быть рядом с ней постоянно, но как только у меня появлялась возможность, старался сопровождать ее везде. Слушал ее мысли, пытался разогнать ее страхи, развеселить ее. Наблюдал, как она взрослеет, меняется. Не изменилось только одно: каждый год весной мы шли в парк к нашей любимой старой вишне, и я осыпал ее нежно-розовыми лепестками. С упоительным наслаждением я смотрел на Минако, когда, словно розовый жемчуг, лепестки оседали на ее плечах, одежде и скатывались по ее черным длинным волосам. Именно это сочетание тяжести густых черных волос и нежности светло-розовых лепестков, переливающихся на солнце, приводило меня в восторг. И я продолжал снова и снова осыпать Минако цветами…

По долгу службы я часто отлучался из города. Однажды, вернувшись из поездки, я поспешил к ней домой, но дверь была заперта. Постучал в окно, но безрезультатно. Уже намереваясь уходить, я увидел ее. Что-то было не так. Минако шла по улице, с глазами, полными слез, не замечая ничего. Я попытался заговорить с ней, но она прошла мимо, не сказав ни слова, вошла в дом и закрыла дверь прямо передо мной. Обойдя вокруг весь дом, я заметил открытое окно на втором этаже. Как оказалось, это было окно в ее ванной. Осторожно заглянув туда, я увидел, что Минако стоит перед зеркалом и дрожащей рукой остригает прядь за прядью свои волосы. Я только сейчас заметил, что она изменилась, похудела, под глазами залегли круги. Ее волосы, с которыми я так любил играть, падали в раковину, на пол, и вместе с ними я видел, как падали в бездну отчаяния ее мечты и надежды на жизнь. Я больше не мог смотреть на это…

Именно это сочетание тяжести густых черных волос и нежности светло-розовых лепестков, переливающихся на солнце, приводило меня в восторг.

Друг познается в беде. Я оказался плохим другом. Это не я был с Минако, когда ей сообщили страшный диагноз. Не я был с ней, когда она проходила курс химиотерапии. Но я всегда был поблизости, наблюдая со стороны, как с каждым курсом химии она слабеет, теряет веру в себя и желание жить. Я не бездействовал, нет! Тысячу бумажных журавликов запустил я в полет, только чтобы она жила, но шансов было мало…

Пролетела зима, которую мне по большей части пришлось провести за пределами Японии. Снова наступила весна. Я не хотел идти в больницу, страшась узнать горькую новость, и направился в наш любимый парк. Устроившись в ветвях нашей старой вишни, я сидел и наблюдал за людьми в парке, которые пришли полюбоваться цветением сакуры. Под нашей сакурой прямо на земле расположилась парочка: парень и девушка, одетые совершенно одинаково: в куртки с капюшоном и джинсы.

— Смотри, Харуки, как красиво! — сказала девушка, обращаясь к своему спутнику, и, запрокинув голову, посмотрела прямо туда, где сидел я. Это была Минако! С ее головы упал капюшон, и я увидел ежик розовых волос. Это была она! Живая! И ее только-только отрастающие волосы были выкрашены в розовый цвет — цвет сакуры, цвет весны, цвет надежды! От радости я обрушил на них целый водопад лепестков и услышал ее счастливый смех.
— Ты слышишь, Харуки? Слушай же! Слушай музыку ветра!

И, повинуясь ее желанию, я пел! Я пел для нее и для него, который стал ее опорой и судьбой! Я пел песню о себе и о надежде, песню, которую я слышал в своих странствиях:
«…Он придет, он будет теплый, ласковый — ветер перемен!..»