Лариса смотрела с высоты моста в зеленовато-синие, почти изумрудные воды Эгейского моря. Вдруг поток под ногами, несущийся со скоростью восьми миль в час, как по мановению волшебной палочки, замер.

«Ой…» — вырвался из груди неожиданный звук, и враз дыхание тоже, кажется, остановилось. Через минуту, проявив снисходительность к изумленной душе, вода слегка зашевелилась, а потом плавно покатилась, но уже в обратном направлении.

Голова закружилась, мысли, замерев на секунду, подобно течению, начали свой новый ход. И одна, пока еще очень робкая, начала вползать в сознание и будоражить кровь. Тело ощущало приятное тепло, воздух, напоенный морем и солнцем, пьянил.

«Нашла… точно нашла», — все настойчивее звучала мелодия неожиданной мысли, постепенно доходя до высокого сопрано.

Так к Ларисе пришло решение остаться навсегда на этом чудном, казалось, чужом, но очень близком сердцу греческом острове, природой отделенном узким проливом от остальной части страны, страны с древней историей и культурой, а главное, с теплым и мягким климатом.

«Нашла… точно нашла», — все настойчивее звучала мелодия неожиданной мысли, постепенно доходя до высокого сопрано.

С раннего детства Лора боялась холода. Не мороза, весело щиплющего румяные щеки домашних детей, а того холода, который нагло заползал по ночам под истрепанное казенное одеяло и заставлял дрожать худенькое тело, уродуя сон, терзая душу.

За свою жизнь она поменяла несколько детских домов. Какой был первым и вторым, она не помнила или помнила очень смутно, только, кажется, они были не лучше последнего, в котором Лариска пробыла целых десять лет.

Из него она и ушла, окончив школу, с зыбкой верой в лучшую жизнь, но все же с колоссальным желанием осуществить все задуманное.

Это потом, а сначала были долгие годы терпения и выживания в атмосфере дикой детской конкуренции и борьбы за право быть просто нормальным человеком, не изгоем, не гадким утенком, не «девочкой для битья», а просто человеком. Не каким-то там человеком с большой буквы, а быть ребенком, обогретым, сытым и верящим в будущее.

Она до сих пор помнит, как в семь лет впервые переступила порог спальни в детском доме, куда ее перевели, потому что старый закрыли. Закрыли действительно старый и якобы не соответствующий нормам пожарной безопасности и еще чего-то. Так сказала воспитательница Тамара Ивановна, сопровождающая Лариску к новому месту жительства. Только Лора слышала, как с водителем она тихонько говорила о каком-то «крутом дядьке», скупившем земли у озера вместе с территорией детского дома.

— Им теперь все можно. Гребут под себя народное добро. И плевать на людей простых да на детей никому не нужных, — незлобно, по привычке ругать всех и все, бурчал в ответ водитель.

На новом месте Лариску встретили «весело», а маленький шрамик на лбу чуть выше виска остался свидетелем знакомства.

Едва за ней закрылась дверь спальни, на голову упало старое драное одеяло, пропитанное пылью и мочой. От неожиданности ноги подкосились и, не удержавшись, она рухнула на пол, крепко зацепившись головой за угол тумбочки.

Лариса лежала неподвижно, потом тихонько начала освобождаться от лохмотьев. Как только на коленях она выползла из-под тряпья, раздался противный надменный смех. Вокруг нее собрались почти все обитатели спальни, но смеялась только одна самая высокая и худющая рыжая девчонка.

Она стояла, расставив ноги, уперев руки в боки, и заливалась, глядя прямо на красный ручеек, стекающий у Лариски со лба по щеке к самому.

Понятно было, что эта рыжая здесь верховодит. Все остальные, замерев, ждали продолжения. Как поведет себя новенькая?

Понятно было, что эта рыжая здесь верховодит. Все остальные, замерев, ждали продолжения. Как поведет себя новенькая? Кем она потом станет в группе? Будет «собачкой» подчиняться самозванке главарше, а может, «подлизой» служить рыжей Катьке или жить «свободной кошкой», как, к примеру, Маринка или Лена? Других вариантов не было, деление на три категории заведено здесь было уже не первый год.

Лариске жутко хотелось зареветь, аж в глазах пощипывало. Обида душила, впиваясь когтями прямо в горло. Но она попала сюда не из родного дома от заботливой мамы. Мамы у нее никогда не было, поэтому она уже кое-что понимала в этой жизни. Если сейчас разреветься или пожаловаться, потом не отмоешься и не оправдаешься. Будет эта рыжая вечно командовать, и придется подчиняться.

Загнав слезы в самый дальний угол души где-то в середине живота, медленно поднялась, потерла ушибленный лоб, а потом кошкой вцепилась смеющейся верзиле в ее рыжие патлы. Та от неожиданности покачнулась, и они завалились на пол. Сцепившись худенькими телами, девчонки покатились сначала вправо, потом влево.

Молча, стиснув зубы, Лариска трясла обидчицу изо всей силы, не обращая внимания на ответные пинки.

В этот момент дверь открылась, и на пороге появилась воспитательница.

Досталось, конечно, обеим воюющим сторонам. Зато потом Лариса присоединилась к клану «свободных кошек».

Задушевной подругой ее стала Лена, темноволосая щупленькая девочка с черными глазами-бусинками, быстрого взгляда которых побаивалась даже вездесущая Катька.

Лена никогда ни с кем не дралась, она могла дать отпор любой зазнайке и выскочке, а тем более глупой задире, сказав несколько слов, а иногда хватало и взгляда.

— Ленка умная, — уважительно говорили о ней даже старшие девчонки. С ее мнением считались, потому что девочка знала, казалось, все на свете и умела говорить совершенно непринужденно такие мудреные и умные слова, которых другие никогда не слышали. А все потому, что росла она в семье, где мама была пианисткой, а папа преподавателем каких-то иностранных языков. Она даже была с родителями в Англии, только давно.

Многие девчонки любили рассказывать о себе всякие небылицы, особенно о родителях, но верили только Лене. Она, как другие, никогда не говорила о том, что вот приедут замечательные родственники и заберут ее. Некому было ее забирать после гибели родителей.

В такое время сырость скользкой змейкой заползала в помещения и, казалось, в тела и души. А уж зимой в морозы было и того хуже.

Одна беда — здоровьем природа обделила Лену. Была она слабой, простужалась даже летом. А уж в остальное время бесконечный кашель терзал ее и днем, и ночью.

И какому страшно умному чиновнику пришла в голову идея начинать и заканчивать отопительный сезон в строгом календарном порядке, когда русская природа устанавливала свои правила тепла и холода, осени, весны и лета. Ведь даже чинушам, сидящим в их уютных кабинетах, известно, что случаются частенько в подмосковном августе ночные заморозки или затяжные холодные дожди, уныло моросящие неделями.

В такое время сырость скользкой змейкой заползала в помещения и, казалось, в тела и души. А уж зимой в морозы было и того хуже. Отопительные батареи в старом здании детского дома радовали теплом только, если приложиться ладошкой или щекой к их шершавой поверхности.

Особенно страдала от холода Лена. Лариса частенько по ночам перебиралась в постель к подруге. Прижавшись друг к другу, девочки шептались о другой жизни, о своем будущем, пока долгожданное тепло от двух сплетенных тел и двух одеял не погружало их в сон.

Они мечтали о красивых городах, о теплых странах, где живут счастливые люди. Заводилой в таких разговорах всегда была Лена.

— Мы с тобой, Лорочка, обязательно уедем туда, где растут пальмы, где теплое море. Ты видела когда-нибудь море?

Лариска ничего такого не видела. Она и в Москве была всего один раз в пятом классе, когда их, отличников, возили на весенних каникулах на экскурсию.

— Все у нас будет замечательно, только нужно очень захотеть. Я буду переводчиком, буду говорить на разных языках. Лор, а ты пойдешь со мной на иняз? — спрашивала уже девятиклассница Лена, подперев худенькой ладошкой голову, и тут же ее острые плечи содрогались от кашля.

Ларисе и самой очень нравилось «спикать», тем более, что учительница по английскому у них была истиной фанаткой своего предмета и легко увлекла умненьких девчонок.

Каждую зиму, кое-как дотянув до февраля, Лена обязательно подхватывала воспаление легких и почти месяц валялась в больнице.

В десятом классе традиция не нарушилась, Лена заболела и совсем ослабла.

Они мечтали о красивых городах, о теплых странах, где живут счастливые люди. Заводилой в таких разговорах всегда была Лена.

Лариса каждый день после занятий бегала к ней в больницу. Подруга встречала ее лежа в постели. Тоненькие, почти прозрачные руки ее с голубыми венками и почему-то такими же голубоватыми ноготками безвольно лежали поверх одеяла.

— Ленусь, ты, пожалуйста, пей уж все таблетки и микстуры, — уговаривала Лора больную.
— Да я пью, пью, ты не переживай. Вот придет лето, обязательно окрепну, а потом еще годик, и мы с тобой почти у цели, — едва слышно отвечала подруга.

Но однажды Лариса пришла, а Ленина постель оказалась аккуратно заправлена, и в палате никого. В дурном предчувствии она метнулась к медсестре.

— Ты пойми, сердце у нее оказалось слабеньким, не выдержало очередной пневмонии. Ее бы беречь, на море летом вывозить, — с сочувствием глядя на потерянную Ларису, и утешала, и сочувствовала женщина.

Забыв надеть шапку, Лора брела по улице, не обращая внимания на пронизывающий февральский холод. Мелкие снежинки запутывались в растрепанных ветром волосах, оседали на ресницах, а слезы двумя солеными ручейками стекали по холодным щекам.

В тот самый момент в сердце ее поселились холод и злость. Злость на всех и все, злость на себя, что не уберегла. Это чувство и помогло ей, стиснув зубы, опережая обласканных родителями абитуриентов, поступить в один из лучших вузов, закончить его с красным дипломом и работу найти в достойной фирме.

Уже несколько лет переводчица Лариса Кострова сопровождала бизнесменов в деловых поездках по миру. И вдруг на острове Эвия сердце сжалось, в висках застучала мысль: «Здесь — то самое место с теплым морем и ласковым солнцем, где живут счастливые люди». Решение оказалось легким, в душе потеплело, и лед, долгие годы сковывающий волю и сознание, начал таять.