Мужчины, стоящие к ларьку, были хмуры и небриты. Некоторые из них занимали очередь с самого утра, но, не выдержав, уходили (некоторые опохмелиться). Глядя, как сдаются менее терпеливые товарищи, балагур Петька даже заметил:

- Есть две бесконечные очереди: в женский туалет и за цветами Восьмого марта, - и действительно, в Женский день «цветочные» торговцы привычно снимали сливки. Даже апатичное мужское население поселка Вешенки в этот день охватывало нечто вроде лихорадки, и они собиралась спозаранку у единственного в округе цветочного ларька.

Мимо очереди расслабленной походкой прошагал мужичок средних лет в донельзя изношенной куртке и потертых штанах. Он был хорошо навеселе, но в руке крепко сжимал букетик из трех гвоздик, одна из которых уже надломилась. Происхождение букетика было весьма туманным, и неизвестно еще, чему больше обрадуется жена: такому скромному проявлению внимания или же тому, что муженек все-таки добрался до дома.

Мужичок глянул на очередь с видом превосходства.

- Весеннее обострение цен, - с видом знатока прокомментировал он. И, пошатываясь, побрел дальше, бережно прижимая к груди свое «сокровище». Очередь проводила его завистливыми взглядами.

- Весеннее обострение цен, - с видом знатока прокомментировал он. И, пошатываясь, побрел дальше, бережно прижимая к груди свое «сокровище».

Тут на главной улице поселка произошло нечто необычное: взбивая сугроб, к ларьку подкатила машина заграничной марки. Из машины резво выскочил франт – судя по всему, городской – и тут же устремился к окошку. Франту было лет под тридцать, и его можно было бы назвать симпатичным, если бы не выражение самодовольства, казалось, намертво приклеившееся к его физиономии. Он был одет лишь в легкий костюм и норковую шапку и, судя по всему, задерживаться здесь не собирался. Очередь шумно заволновалась.

- Слышь, ты, - выступил вперед детина с давнишней щетиной и в шапке-ушанке (в последнее время они снова вошли в моду, и детина вполне мог оказаться в тренде, если бы шапка не выглядела его ровесницей), - тебя здесь не стояло!

Франт, не глядя, сунул ему купюру, которую здесь видали нечасто. Мужики жадно проводили глазами путь купюры до кармана детины. Последний сделал головой круговое движение, вышел вон из очереди и направился к другому ларьку, более приземленного назначения. Вслед за ним, воровато оглядываясь, потянулись и другие. Было очевидно, что их жены не скоро дождутся причитающихся им букетов и поздравлений. В очереди остались лишь самые стойкие – или же те, кому никак нельзя было являться домой без цветов. Городской франт тем временем занял место детины почти у самого окна. Сонной полной продавщице, казалось, было все равно – а может, именно ей никто никогда не дарил цветов.

- Ходют тут…мажоры! – выпалила с досадой баба Маня, неизвестно как затесавшаяся в мужскую очередь. Видимо, из-за отсутствия в своей жизни мужчин она покупала цветы себе сама. – Спугивают честных граждан!

«Мажор» небрежно повернулся.

- Это они-то – честные граждане? – с усмешкой поинтересовался он. – Сборище алкашей?
- Ну-ну, полегче, - пробасил дядя Гриша, признанный местный авторитет. - Даром что в костюме, а шапку-то собью!
- Леня, ну ты скоро? – раздался из приоткрытой дверцы капризный голос, и из машины выглянула хорошенькая белокурая головка.
- Сейчас, птичка, - откликнулся Леня и, сунув купюру впереди стоящему, наконец оказался перед заветным окошком. – Сто девяносто девять алых роз, - скомандовал он продавщице. Та перестала сонно щуриться, а, наоборот, вылупилась во все глаза. – И красивую упаковку.
- Но…у нас нет столько роз, - запинаясь, призналась продавщица. – Нам столько не завозят.
- Да что у вас вообще есть!.. А, ладно, - махнул рукой мажор. – Давайте, сколько есть. Только чтоб нечетное число было.
- Как сколько есть? – загудели оставшиеся мужчины. – А нам что дарить? Пузырь самогона, что ли?!
- Да зачем вам? – дернул плечом Леня. – Они все равно от вас никуда не денутся. Хорошо, если трезвые придете. А я невесту привез, с мамой знакомиться!
- У меня тоже невеста! – тоненько выкрикнул Сашка-пастух и для убедительности показал коробочку. В коробочке лежало простенькое серебряное колечко, на которое пошла вся Сашкина заначка.
- Давайте я вам заплачу! Сколько? – Леня полез за кошельком.
- Как-то это не того, - проворчал одинокий дед Махай. Именно сегодня он собирался подарить розу бабе Мане – пусть всего одну, но иногда число не так важно. – У нас что женщины - хуже?

Пастух Саша сделал было движение наклониться, но не наклонился, а только шумно сглотнул. Остальные мужики молча стояли, хмурясь.

Ленина невеста прыснула в кулачок и снова скрылась в машине.

- Три года тут не был - а все по-старому, – вздохнул Леня, вытащил из кошелька несколько купюр и бросил их на подтаявший снег. – Всех угощаю в честь праздника, только освободите пространство, а то от перегара не вдохнуть!

Пастух Саша сделал было движение наклониться, но не наклонился, а только шумно сглотнул. Остальные мужики молча стояли, хмурясь.

Дядя Гриша скрестил руки на груди.

- Ты нас не того, - грозно сообщил он. - Мы тебе кто? – и, поднатужившись, закончил мысль: - Куклы себе покупай! – мужики в очереди глухо поддержали: да, мол, мы тебе не куклы.

Леня вспыхнул. Но он оставался реалистом: в драке у него не было бы ни единого шанса.

- Вы чего, мужики? – после некоторого молчания выговорил он. – Я же так, просто хотел…Маму три года не видел, волнуюсь….Это же я маме хотел!
- Ну так хватит матери и трех роз, - смягчаясь, проворчал дядя Гриша. – У нас тоже есть матери…

Баба Маня стояла и улыбалась во все свои восемь зубов. Дед Махай уже подарил ей белую розочку, и она завернула ее в платок, чтобы защитить от холода (в деревне зима всегда задерживается чуть дольше, чем в городе). Леня растерянно смотрел на три свои худенькие розы, а к очереди, между тем, шатаясь и глядя в землю, возвращались понурые блудные мужики. Их жены готовы были простить многое, даже бедность, пьянство и низкий социальный статус, но что будет, если лишить их к празднику полагающихся цветов, предсказать не мог никто. И мужики как-то не хотели экспериментировать.