Я попала в больницу с очередным обострением. На этот раз ноги. Парализованы – левая до колена, правая – до бедра. Весна, что поделать… Каждую весну и осень болезнь напоминает о себе, выползает гадом, ранит, жмет, душит…

Меня привезла подруга. Таскала на себе по кабинетам. Выполняли формальности, необходимые для госпитализации. Мне было страшно и очень жаль себя. Мутное чувство: вытащат или нет на этот раз?

Психологи говорят, что есть стадии принятия диагноза: сначала пациент не верит, потом отчаивается, потом приходит понимание и смирение. Я жду смирения… Жду уже более шести лет. Но так уж вышло, что течение заболевания – ремитирующее: то обострение, то ремиссия. Как уж тут привыкнуть и смириться? Если ты никогда не знаешь, чем обернется завтрашний день…

Вот в таких размышлениях я была госпитализирована в клинику, определена в палату номер сорок восемь.

Мне подобрали хороший протокол лечения. Я «проснулась», чувствуя, что ноги реагируют. Потихоньку стала вставать. И знакомиться с коллегами по палате.

…Первые сутки я спала. Ко мне приходили профильные врачи, тискали, щупали, задавали вопросы… Я вяло отвечала, находясь в полудреме. Казалось: оставьте меня в покое! Все вы и весь мир! Но они меня тормошили – это их работа…

Мне подобрали хороший протокол лечения. Я «проснулась», чувствуя, что ноги реагируют. Потихоньку стала вставать. И знакомиться с коллегами по палате.

…Когда я «проснулась» и услышала! Вот уж – праздник жизни!

- Наталья Владимировна, вы голову помыли, а фен так и оставили в душевой! Забирайте немедленно, а то украдут! (Наталья Владимировна поднимается с койки, охает – грыжа! И покорно идет в душевую.)

- Аля, Аля! Тебя доктор уже минут сорок ищет! Где ты лазаешь? (прибегает молоденькая, очень красивая Альбина; черная коса полощется по спине)

- Катя! Катя, сегодня на обед тыквенный суп, тебе принести?

И тут я оглядываюсь… И смотрю на койки. На моих соседок.

Наталья Владимировна лежит с позвоночной грыжей: ей делают терапию и массажи.

Альбина – Аля – постродовая травма…

Катя…
У Кати БАС – боковой амиотрофический склероз. Катя полностью парализована. На левой руке работают два пальца, она ими сигнализирует. Более того – она ослепла. Но она слышит. И может говорить. Ей двадцать один год.

- Тыквенный суп, Катя! Ты будешь?

Катя размышляет. Потом объясняет: «Нет, не буду. От овощных протертых супов у меня проблемы с кишечником». Проще говоря – понос. И Катя этого страшится… Боится кого-то обременить.

Она вообще была самой спокойной, нетребовательной соседкой.

Через день к ней приходила мама: каждый день не могла, работает по графику. Мыла, кормила, болтала ласково. Болтала так, будто Катя завтра очнется, встанет и пойдет. Пойдет в жизнь: образование получать, семью создавать, детей рожать… Катя вторила маме, и мне их жизнь казалась удавшейся, сложившейся, лучшей…

***

- Катя, сегодня на обед бульон с рисом, ты будешь?

Катя задумывается, как всегда, потом отвечает: «Буду!» Санитарка приносит суп в палату, ставит на тумбочку возле Кати. Ей некогда кормить Катю: у нее много лежачих.

Я мучаюсь. Нарисовать могу, но Катя – слепая. Зачем она просит, зачем я соглашаюсь? Зачем она мучает меня и себя?

Я размышляю, встаю, опираясь на «канадку» - такой костыль, который опорой не под плечо, а под локоть. И ковыляю на костыле к Катиной кровати. Сажусь на кровать. Спрашиваю: «Катя, можно, я вам помогу?» Катя вслушивается в меня… Указательный и большой палец левой руки – единственно работающие пальцы - трепещут. Катя соглашается. Я сажусь ближе, подтаскиваю к себе тарелку. Подкладываю под голову Кати вторую подушку – чтобы Катя была повыше, получше сидела, тогда легче кормить. И начинаю кормить с ложки. Катя ест медленно, глотает тяжело. Вдруг прерывается, спрашивает меня: «А вы кто? Расскажите?»

Я теряюсь перед стойкостью и жизнелюбием девушки… И, словно последняя дура, начинаю «рапортовать»: мне за тридцать, диагноз – рассеянный склероз, лежу рядом с вами…

Катя прерывает меня: «Расскажите о СЕБЕ! О диагнозах я и так много знаю…»

Я рассказываю уже другое, о жизни до болезни… Рассказываю вдруг много и долго, горько и счастливо; будто прорвало, будто никогда раньше никто меня обо мне не спрашивал… Мы переходим на «ты». Катя цепляется за мой рассказ, услышав: «Художественная школа». Просит: «Ты можешь мне нарисовать бабочку? Лет до пятнадцати я видела! Последнее, что помню – это бабочки! Они красивые, хрупкие! Нарисуешь?»

Я мучаюсь.
Нарисовать могу, но Катя – слепая. Зачем она просит, зачем я соглашаюсь? Зачем она мучает меня и себя?

Катя улыбается, ждет. У меня ничего нет в больнице. И некого озадачить: купить и привезти краски, кисти, бумагу…

***

Ночь. Я не сплю эту ночь. Я думаю о том, что я – слаба. И не могу выполнить Катину просьбу, не могу! Ни ради нее, ни ради меня! Я не могу, я сто лет не рисовала! Я не могу – я выдохлась, я пуста! Я борюсь за жизнь, мне нечего писать! Я каждый день проживаю словно последний: страшусь будущего, мне сложно смотреть в глаза близким – я сяду в коляску через пару-тройку лет и, соответственно, сяду им на шею… Я не могууууу…

***

Утром я выманила у дежурной медсестры лист бумаги.
У меня не было красок, кистей, но у меня была косметичка.
Я нашла там все, что было нужно: тушь, карандаши для глаз и губ, две помады…

Я вспомнила детство. Новгородчину, деревеньку, в которой росла. Какие там бабочки! Красота, сказка! Павлиний глаз – бабочка – вот ее я особенно помнила.

Катя трогала рисунок – смотрела. Потом узнала: «Я, кажется, знаю, кого ты нарисовала, она коричневая, а по крыльям кружки, радужкой!»

***

Катя трогала рисунок – смотрела. Потом узнала: «Я, кажется, знаю, кого ты нарисовала, она коричневая, а по крыльям кружки, радужкой!»

«Павлиний глаз», - ответила я.

Катя улыбнулась и еще раз пробежалась пальцами по бумаге…