Ольга Витальевна задержалась у себя в библиотеке, подбирая литературу и иллюстрации для завтрашней беседы с детьми. Она уже собиралась уходить, когда в гулком школьном коридоре послышался звон металлических набоек, а стены качнул зычный, как пароходная труба, крик Горгоны:

— Гришка, барсучий ты сын, где ты вечно копаешься?

Ольга Витальевна вздрогнула. Старшеклассники, курящие втихаря на улице под окном, бросились врассыпную, на ходу гася сигареты о стену. Горгона, гремя ключами, открыла железную дверь, крикнула что-то убегающим мальчишкам, потом вернулась в коридор.

Как всегда, без стука, она ввалилась в библиотеку.

— Нет, Оль, ну что за тварь этот Гришка! Вот прибила бы его, да жалко: как-никак последний мужичонок в школе.

Горгоной за глаза называли Глорию Романовну, школьного завхоза, поскольку имя Глория ей не шло ну совсем никаким боком. Широкоплечая, великогрудая, гласом рычащая, отработавшая 40 лет на сталепрокатном заводе, и пришедшая в школу как стихийное бедствие, которое можно пережить, но укротить невозможно.

Пока по школе сновали туда-сюда дети, Горгона худо-бедно сдерживалась в выражениях, но стоило урокам закончиться, а гомонливому потоку схлынуть из классов и коридоров, наступала её власть. По крайней мере, так она считала. Она гоняла уборщицу Бабкатю и почём зря распекала дворника Григория Ивановича, не утруждая себя произносить отчество.

Григорий Иванович, вполне себе крепкий пенсионер, при виде Горгоны съёживался, виновато моргал белёсыми ресницами и шагу боялся ступить в её присутствии. Что бы он ни делал, всё было плохо, и всего было недостаточно.

— Гришка, ты вообще дальше носа своего видишь хоть что-нибудь? Лавку во дворе малолетки ухандокали, кто чинить будет?

Подразумевалось, что Григорий Иванович был виноват, что не доглядел за «малолетками», и срочно должен был всё починить и привести в божеский вид, поскольку «ну не женщины же будут молотком махать, пока ты там на завалинке что-то себе греешь». Собственно, был в школе и другой мужчина, подполковник в отставке Александр Борисович, но тот был охранником, и отлучаться с боевого поста ему не полагалось. Поэтому Горгона отрывалась на дворнике. Когда он был на виду, она придумывала ему десяток поручений зараз, а когда он предусмотрительно прятался при её приближении, он оказывался виноват ещё и в том, что «никогда тебя на рабочем месте не найдёшь, вот скажу директору, она тебе быстро объяснит, где раки зимуют».

Поручения у Горгоны были разные, и хорошо ещё, если просто бесполезные. Иногда от них был сплошной вред. В прошлом году по осени она заставила дворника перекопать во дворе все клумбы, рассудив, что если что-то хорошо для картошки, то оно хорошо и для цветов. В итоге Григорий Иванович перелопатил цветочные луковицы, приготовившиеся к зимовке, и весной клумбы имели пребледный вид. Ирисы взошли поздно, вяло, а цвести так и не надумали. Лилии и тюльпаны и вовсе погибли. Досталось за это, само собой, дворнику. Но Григорий Иванович молчал и терпел. И даже не пытался рассказать директору, кто являлся инициатором «благоустройства».

— А знаете, кем Григорий Иванович раньше работал? — как бы невзначай спросила в учительской секретарь Ирина Петровна.
— Ну? — насторожилась физручка Мирра Адамовна.
— Не «ну», а художником-декоратором. Между прочим, в театре.
— Да ну… — удивилась Мирра Адамовна.
— Не «да ну», а я сама его трудовую видела.
— А что ж его к нам рисование вести не взяли? Изо уже лет пять как вести некому, — вздохнула учитель начальных классов Галина Петровна.
— А географию? А черчение? — подхватила Василиса Ивановна, учитель музыки.
— Не сыпьте соль на раны! — вздохнула учитель русского и литературы, которая вынуждена была вести заодно и историю.
— Умел бы рисовать, из театра не попёрли бы, — предположила Василиса Ивановна.
— Может, он сам ушёл? Зарплата не устроила?
— Ага, — язвительно заметила секретарь. — А после театра он устроился кладовщиком — там, видимо, платят больше. А потом охранником. А теперь вот к нам. Дворником. Тут, конечно, самые высокие зарплаты…
— Да какой из него художник? — вздохнула физичка Зинаида Васильевна, глядя за окно, где дворник в одиночку боролся с неутихающей снежной порошей. — Обыкновенный алкаш.
— Alcoholico ordinario, — согласилась с ней биологичка.

И трудно было с этим поспорить, поскольку да, на близком расстоянии от Григория Ивановича однозначно ощущалось крепкое алкогольное амбре. Ольга Витальевна даже пыталась с ним поговорить на эту тему, но успеха не добилась.

В декабре из Управления образованием пришла официальная бумага: требовалось в обязательном порядке украсить школу к Новому году, а к отчёту о проделанной работе приложить фотографии.

Получив новую вводную, Горгона прямиком отправилась к Григорию Ивановичу, который, закончив расчистку дорожек, как раз собирался домой. Горгона поймала его уже на выходе и объявила:

— Тэк-с, Гришка, на сегодня опохмел отменяется. Будешь школу оформлять.
— Чего? — удивлённо заморгал Григорий Иванович.
— У всех уроки, один ты без дела болтаешься. Что скажешь?
— А что говорить-то?
— Как оформлять будешь, рассказывай. Только чтоб не дорого.
— Ну, это… Можно гирлянды развесить, шарики надуть…
— По всей школе? Ты меня разорить хочешь? Я тебе Рокфеллер, что ли?
— Ну тогда… можно на окна снежинки наклеить. Бумажные.
— А что для этого надо?
— Бумага нужна. И ножницы…
— Иди к себе. Сейчас принесу.

Через минуту она вернулась с пачкой бумаги и ножницами.

В этот день Григорий Иванович точно не пил.
Да и всю неделю, пожалуй.

Ближе к католическому Рождеству город накрыл снегопад. Снег валил крупными хлопьями, покрывая пушистым кружевом кусты и деревья, заборы и калитки, крыши и козырьки подъездов. И дороги, само собой.

Григорий Иванович с утра расчистил все школьные дорожки, но снег продолжал падать.

— И куда это ты, ленивец такой, снарядился? — спросила Горгона, могучей грудью заслоняя ему вход в школу, когда он хотел было туда войти.
— Так я это… убрал снег-то…
— А ты не видишь, что опять валит?
— Ну так он, может, весь день валить будет. Вечером уберу.
— Вечером тут на бульдозере только и проедешь. Иди греби дальше.
— Так я ж…
— Чисто будет — пойдёшь домой, — отрезала Горгона.

И Григорий Иванович пошёл чистить дорожки по второму кругу.

А Горгона отправилась в библиотеку к Ольге Витальевне. Там у окна был её любимый наблюдательный пункт за двором. И терпеливый собеседник в придачу.

— Нет, Оль, ты подумай, вообще Гришка мышей не ловит! Хотел домой свалить. А то, что детки по сугробам ноги себе переломают, ему хоть бы хны.

Ольга Витальевна понимала, что Горгоне не столько жаль деток, сколько хочется власть свою проявить, но молчала. Стихийное бедствие лучше пережить, чем с ним бороться.

Зато тихой билиотекарше, в отличие от учителей, Горгона невзначай рассказала и про то, что двух мужей схоронила, и про сыновей, которые «к родной мамке, паразиты, носа не кажут», и вообще про жизнь свою нелёгкую на сталепрокатном заводе.

Ольга Витальевна только кивала и молчала, не пытаясь выяснять, кто виноват, поскольку ей было жаль и Горгону, не понимающую, что творит, и её сыновей, которым уж наверняка досталось от мамочки по полной, и её почивших мужей (такая в гроб точно загонит), и бедного Григория Ивановича, который уж и вовсе ни при чём.

— Да, чуть не забыла… — Горгона сходила к себе и вернулась с большой обувной коробкой в руках.

Что-то белое и мохнатое переполняло её, нависая снежной шапкой над краями. Завхоз заботливо прижимала выпирающее буйство рукой.

— Что это? — спросила Ольга Витальевна.
— Снежинки. Будем на окна клеить, чтоб красиво было. Ты вот возьми себе, а остальное я по классам разнесу. А то совсем никто об оформлении школы не чешется, одна я за всех должна думать.

Ольга Витальевна приняла в ладони шуршащий белоснежный пласт, состоящий из множества тончайших ажурных слоёв. Осторожно отделила от общей массы верхнюю снежинку. Такой тонкой работы она ещё не видела. Из обычной бумаги было вырезано узорное кружево, которое завихрялось разновеликими спиралями, топорщилось бахромой стройных палочек-иголочек, обтекало само себя волнистыми разводами, искрилось колючими звёздами. В этих морозных хитросплетениях взгляд тонул, как в глубине детского калейдоскопа, постоянно уплывая за новыми и новыми деталями. Бумаги между вырезанными узорами оставалось всего ничего, 2-3 миллиметра, и сами прорези были невероятно узкими и изящными. И на каждой снежинке узор был свой, не похожий на другие.

— Кто это сделал? — спросила Ольга Витальевна.
— Да Гришка на досуге настрогал. Хоть какая-то с него польза.
— Как красиво…
— Правда?
— Изумительно тонкая работа. Никогда таких не видела.

Библиотекарь посмотрела сквозь снежинку в окно. За окном Григорий Иванович в очередной раз скрёб лопатой дорожки.

Снегопад не прекращался.

Горгона пожала могучими плечами и ушла разносить снежинки по кабинетам.

Григорий Иванович ушёл домой только вечером.
А утром на работу не вышел.
А ещё через день в школе узнали, что он умер.

Потом внезапно наступила оттепель, сугробы размякли и потянулись ручейками в почву и к ближайшей речке. Зато школа стояла словно заснеженная, и за каждым окном летели непохожие друг на друга, тончайшие, ювелирной работы снежинки.

Ольга Витальевна шла по коридору к выходу, когда услышала странный звук. Поначалу она даже подумала, что это комар, хотя какие комары зимой… Потом поняла, что звук идёт из кабинета завхоза. Она подошла ближе. На высокой-высокой ноте слышался то ли писк, то ли вой… Библиотекарь потянула на себя дверь и вошла.

За столом сидела Горгона и протяжно, содрогаясь всем телом, скулила, не позволяя себе рыдать в голос. Опухшее и покрасневшее лицо её было залито слезами. Толстыми дрожащими пальцами она разглаживала на столе ажурные снежинки.