На эту выставку Дмитрий попал случайно. Его затащила сюда жена, большая любительница живописи. Скучая, бродил он по просторному залу, с тоскливым равнодушием разглядывая выставленные полотна. И вдруг замер перед одной картиной. На ней была изображена юная прелестная женщина в простеньком, белом сарафанчике, облитая лучами летнего солнца. От портрета исходила необычайно сильная, жизнеутверждающая энергетика молодости и счастья. Дмитрий почувствовал, как заколотилось сердце. Это была она! Мариночка, Мара, его первая любовь…

- Какая красавица! – выдохнула подошедшая сзади жена, Дмитрий от неожиданности вздрогнул, закашлялся и что-то сбивчиво пробормотав, пошел к выходу. Выйдя на улицу, закурил, вспоминая события далекого душного июня…

То лето он с родителями провел на даче. Димка был не в восторге от такого отдыха, у него были другие планы. Он уже предвкушал, как, оставшись один в городской квартире без вездесущего контроля взрослых, заживет свободной жизнью. Но отец был непреклонен: Дима должен поехать вместе с ними. Мама, всегда встававшая на сторону любимого сына, неожиданно поддержала отца: «Димочка, тебе в этом году поступать, надо как следует подготовиться к экзаменам, а на даче для этого самая благоприятная обстановка».

В тот день, когда он встретил Марину, солнце словно сошло с ума, жара была нестерпимая, поэтому Димка решил пойти купаться ближе к вечеру.

Их дачный поселок соседствовал с небольшой деревушкой с красивым названием Березовка, и по утрам дачников будило заливистое петушиное пение. После обильного обеда, стол для которого накрывали прямо в саду, Димка шел на пляж, который и пляжем-то было нельзя назвать, - просто небольшая песчаная отмель деревенской речки. Он не любил здесь загорать, путь его лежал дальше, к самой деревне, - там и речка глубже, и бережок был крутым и обрывистым, с клонившимися к воде ивами.

В тот день, когда он встретил Марину, солнце словно сошло с ума, жара была нестерпимая, поэтому Димка решил пойти купаться ближе к вечеру. Пробравшись через заросли ивняка, он обнаружил, что его излюбленное место уже было занято. На пригорке перед обрывом он увидел импозантного бородатого дядьку в очках, в задумчивости застывшего перед мольбертом.

- Здрасьте, - не пытаясь скрыть охватившую его досаду, пробурчал Димка.
- Угу, - бородач даже не оглянулся на парня.

Сморенный жарой, Димка не заметил, как задремал. А проснулся от звуков детского плача, резко сел, оглянулся. Плач стал громче. Довольно быстро обнаружился и его источник: в кустах ивняка сидел зареванный малыш лет пяти. «Мама, мамочка!» - всхлипывал ребенок.

- Ты чего, потерялся?
- Он уже давно тут плачет, - незаметно подошедший сзади бородач сочувственно смотрел на малыша. – Я уж думаю, не случилось ли чего с его матерью, время-то позднее. Давайте вместе подождем ее здесь. Кстати, меня зовут Борис, я из Москвы, вот приехал на лето поработать на пленэре, у вас тут очень живописные места.

Борис закутал ребенка в свою куртку, и тот доверчиво прижался к нему. Быстро темнело, а непутевая мамаша все не появлялась. Из путаных объяснений малыша Димка с Борисом поняли только, что зовут его Саня, живет он с мамой в деревне, а раньше жил в городе, что бабушка недавно умерла, и он теперь всегда дома один, а мама уходит куда-то надолго. Прошло не меньше получаса, пока со стороны небольшого лесочка не раздался заливистый женский смех, при звуках которого Саня встрепенулся и с радостным возгласом «Мама!», побежал навстречу женщине, идущей в сопровождении двух мужчин.

- Санька?! – изумилась она, подхватывая сынишку на руки. - Ты откуда здесь? Я же тебя дома заперла?!
- А я в окошко вылез и пошел тебя искать. Мы тебя долго ждали, дядя Боря даже хотел меня к себе домой вести. Хорошо, что ты нашлась, мамочка!

Повелительным жестом отправив прочь своих спутников, женщина приблизилась к Борису с Димкой. Последние золотистые лучи заходящего солнца осветили ее фигуру, и приготовленные было слова упрека замерли на устах художника. Молодая мать с прильнувшим к ее плечу ребенком словно сошла с полотен Рафаэля. Немного придя в себя, Борис представился, галантно поцеловав ручку красавице, и смущенно попросил:
- Вы не могли бы уделить для меня немного времени? Видите ли, я художник, и мне очень хотелось бы написать ваш портрет.

Последние золотистые лучи заходящего солнца осветили ее фигуру, и приготовленные было слова упрека замерли на устах художника.

Так они познакомились с Мариной, Марой, как она сама себя называла. Натурщица из нее вышла плохая. Она и пяти минут не могла посидеть на месте спокойно. То у нее затекали ноги от неподвижной позы, и она принималась носиться наперегонки с сыном по лужайке, - белое платье ее раздувалось, становясь почти прозрачным от пронизывавших ее фигуру солнечных лучей, волосы летели, и сама она, резвящаяся, задыхающаяся от смеха, выглядела чуть ли не ровесницей мальчика. Или, изнемогая от палящего июньского зноя, умоляюще просила у Бориса передышку, «чтобы один только маленький разочек искупнуться», и, сбросив одежду, шла по песку, осторожно пробовала воду ногой, заходила по колено, а потом, неожиданно взвизгнув, бросалась всем телом в прохладный поток, звала Саньку, и они плескались там вместе. Потом выходили из воды, и Мара начинала выжимать воду из длинных волос, скручивая их жгутом и высоко поднимая вверх белые руки. И была она в эти моменты так прекрасна, что Борис вскрикивал и бросался к мольберту, умоляя Мару посидеть «вот так» хоть несколько минут, пока он не сделает набросок. Женщина замирала с поднятыми руками, но лицо ее все время меняло свое выражение, - она то грустно улыбалась, задумавшись о чем-то своем, то, осторожно скосив глаза на увлеченно работавшего карандашом Бориса, подмигивала и строила сыну уморительные гримасы, от которых Санька весело смеялся, а у Димки пересыхало в горле.

Однажды Мара позвала Димку в клуб, где крутили французский видеофильм «про любовь». Весь сеанс просидел он взволнованный и смущенный ее близостью, плохо понимая происходящее на экране. После кино Мара взяла его под руку. Они шли по деревенской улочке, Мара загадочно молчала, а Димка, чувствуя все время ее тонкий, прохладный локоть, почти не дышал. Он все время думал, что надо остановиться, повернуть женщину к себе, обнять, зарыться лицом в ее душистые волосы, а потом… Что будет потом, Димка даже представить себе боялся. Придя домой, он, не раздеваясь, упал на кровать. Сон не шел, Димка краснел и ворочался, вспоминая детали сегодняшнего вечера, и ругал себя последними словами за постыдную неловкость с этой женщиной, которая (теперь он точно это знал) составляла весь смысл его жизни.

Он написал Маре письмо, в котором признавался в своих чувствах, просил не придавать значения семилетней разнице в возрасте, обещал всегда быть рядом и оберегать ее и Саньку, к которому успел привязаться. Дрожащими руками он бросил конверт в ящик на воротах Мариного дома и снова проворочался всю ночь без сна, мечтая о том, как она ответит согласием, и они заживут вместе дружной, счастливой семьей.

На следующий день он был у нее. Мара куда-то собиралась, сосредоточенно красила губы и ресницы, хмурилась, скептически разглядывая свое отражение в зеркале. Вдевая в маленькое ухо сережку, она обернулась, и, встретив Димкин полный обожания взгляд, усмехнулась и сказала:
- Привет! Ты очень кстати, мне срочно нужно уйти, посидишь с Санькой? – и, лукаво подмигнув, добавила. – Заодно проверим, годишься ли ты на роль отца! – и, не дожидаясь ответа от оторопевшего Димы, порхнула за порог.

Она прочла письмо!

Мара куда-то собиралась, сосредоточенно красила губы и ресницы, хмурилась, скептически разглядывая свое отражение в зеркале.

Стемнело, а Мара все еще не возвращалась. Димка уже уложил спать слабо сопротивлявшегося Саньку и теперь с тревогой посматривал на часы. Было уже далеко за полночь, когда в коридоре послышалась какая-то возня, упало и покатилось в сенях ведро, а вслед за грохотом – сдавленный женский смех, горячий мужской шепот и звуки поцелуев. Мара была сильно пьяна, и при виде вышедшего им навстречу побледневшего Димы даже не смутилась.

Он бежал по ночной улице, не разбирая дороги, щеки жгло от слез. Ему вспомнился их с Марой поход в кино, косые, осуждающие взгляды деревенских баб и сальные ухмылки на лицах встречных мужчин. Отчетливо и ясно встало перед ним понимание того, почему его мать и бабушка в своих осторожных перешептываниях друг с другом иначе как «прости Господи» Мару и не называли. Ах, Мара, Мара! Больше он с ней не виделся, с головой уйдя в учебники. Через две недели по поселку прокатился слух, что Мара исчезла, уехала, а куда, с кем, - об этом выдвигались разные версии, но большинство склонялось к тому, что ее с сыном увезли «новые русские», в компании которых ее видели в последнее время. Димке было все равно. В душе царили пустота и холод. А на дворе вовсю бушевало отчаянно жаркое лето…

- Ну, идем? – вышедшая на крыльцо жена жмурилась от яркого солнца.
- Подожди, я сейчас.

Дмитрий подошел к распорядительнице выставки.

- Можете мне помочь? Меня интересует художник Шувалов.
- Он здесь, я могу проводить вас к нему.

Девушка подвела его к столику, за которым сидел человек в инвалидном кресле. Боже мой, ужаснулся Дмитрий, как беспощадно время! Он ни за что бы не признал в этом старике с потухшим взглядом прежнего Бориса.

- Здравствуйте, Борис Евгеньевич, помните меня, я – Дима?

Старик пристально вгляделся в него, что-то дрогнуло в его лице, но он тут же отвернулся и проскрежетал:
- Нет.
- Ну как же, Борис Евгеньевич, вспомните – девяносто первый год, деревня Березовка.
- Не помню.
- А Мара, она…
- Нет, нет! Я ничего не помню, и вас не помню, уходите, - старик затрясся в беззвучных рыданиях. К нему тут же подскочил молодой парень и, приобняв, забормотал: «Тихо, отец, успокойся». Потом он повернул лицо к Дмитрию, и тот отшатнулся, потрясенный, – на него в упор взглянули чарующие Марины глаза:
- Мама умерла пятнадцать лет назад, у нее была аневризма головного мозга. - Внимательно вглядевшись в опрокинутое Димино лицо, парень сочувственно добавил. – Вот так-то, дядя Дима.

Из сдавленного горла вырвался хрип: чувствуя подступающие слезы, Дмитрий смог лишь слабо махнуть рукой и на негнущихся ногах поплелся прочь из галереи. А вслед ему нежно, с затаенной грустью улыбалась с портрета вечно молодая и прекрасная Мара.