В осенние каникулы 8А класс собрался на три дня в Ленинград. Папа Оли вместо привычного «денег нет» озабоченно всполошился и перетаскал все пустые бутылки из гаража в ванную. Олина мама, несмотря на недомогание, помогла их перемыть и сдать. Сумму на поездку собрали.

В Ленинграде, сразу после экскурсий и обеда, ребята мчались по магазинам покупать гостинцы себе и родным. С нелюдимой Олей никто не дружил, и она бродила по ноябрьской слякоти одна. Да и денег у нее не было даже на мороженое.

— Мамзель Печаль Вселенская, — подтрунивали над ней беспечные одноклассницы после поездки, — расскажи, чего интересного повидала, чего прикупила?

Обычно безответная, неожиданно для себя самой Оля резко повернулась к задавакам и начала яростно врать. Возле ажурного моста она познакомилась с французским моряком по имени Мишель, с которым вечерами гуляла по Ленинграду! (А чем еще пригвоздить провинциальных восьмиклассниц 80-х годов?)

Олю подняли на смех. Однако она сама уже не отличала правду от вымысла, сочиняя все убедительнее. Раньше за Олей не замечали игры воображения. Слушательницы засомневались.

— Ну и что, — бросила хорошенькая модница Зина, — больше ты своего Мишеля не увидишь. Ни-ког-да! В наш город его не пустят.

— Во-во! — обрадовалась заносчивая Наташа, дочка товароведа. — Даже не позвонит, у вас нет телефона!

— Мы адресами обменялись, — парировала Оля. — Будем писать.

— Зайдем к тебе вечером, покажешь адрес.

Последняя реплика сбила Олю с толку. Адрес должен быть написан на французском, рукой моряка Мишеля! В те времена не было интернета с картами городов. И хотя класс Оли изучал французский, где ж его взять — французский адрес? Париж, улица Ленина, что ли?

Впервые в жизни Оля вызвала к себе неподдельный интерес, и терять его было бы больно. Она отправилась в библиотеку, перерыла все полки. Страшась разоблачения, юная врушка нашла в исторической книжке схему какого-то района города Марсель, ткнула пальчиком в улицу, выдумала номер дома и квартиры.

Почерк иностранца, изображенный Олиной рукой, убедил мало. Женская интуиция у девчонок не дремала. Они принесли международный конверт с марками, заставили Олю в их присутствии написать письмо на французском и под конвоем отнести на почту.

Через несколько месяцев чьи-то любопытные глаза заметили увесистый пакет, опущенный почтальоном в Олин ящик. Взглянуть на письмо от «Мишеля» явилась целая делегация девчонок, ранее весьма высокомерных с Олей.

«Мишель» ответил, что помнит! их с Олей прогулки в Ленинграде. Рассказал о себе. Вложил в конверт открытки с видом Марселя и собственное фото. Он оказался очень симпатичным и таким французским! Выражение лица, одежда, угол комнаты позади него — все настоящее, заграничное, непривычное глазу. И конверт настоящий, и почтовые штемпели!

Ложь грызла Олю изнутри, но в то же время окружила уютным ореолом ненавязчивой популярности. До окончания школы она получила еще несколько писем от Мишеля. Удивляясь, как ей удалось так лихо попасть пальцем в небо, обманщица честно раскрывала французскому другу свою одинокую душу. После долгой болезни мама Оли умерла, отец запил еще сильнее. Лишь письма Мишеля, дружески нежные, как мелодии французских шансонье, помогали держаться.

После долгой болезни мама Оли умерла, отец запил еще сильнее. Лишь письма Мишеля, дружески нежные, как мелодии французских шансонье, помогали держаться.

Языки в местной школе преподавали слабо. Оля тратила уйму сил на перевод и написание ответа. У нее подтянулся французский, а за ним и другие предметы. Прошел ступор, который с раннего детства смыкал ей зубы, когда вызывали к доске. Школу Оля закончила лучше, чем училась до обмана про Мишеля, и смогла поступить в ленинградский ВУЗ, пусть не шибко престижный.

Однако отец будто забыл про дочь-студентку и совсем не присылал денег. Одежда на Оле обносилась. Горбачевские перемены приоткрыли границы, но возможность встречи с Мишелем теперь девушку скорее пугала.

С учебой не заладилось. Оставаясь без стипендии, Оля проголодала на случайных подработках год и бросила институт. По возвращении в родительский дом она угодила как раз на похороны отца, которому едва исполнилось 45. Через неделю нарочный принес письмо из воинской части, где папа служил, с требованием освободить ведомственную квартиру. Так Оля стала бомжом — ни дома, ни прописки.

Впрочем, тогда вся страна пела сиротские «Белые розы». Предприятия вдруг задышали на ладан, койки в рабочих общежитиях сокращались. Не обладая жадным цинизмом и предприимчивостью, не умея просить о помощи, робкая Оля пополнила ряды бедолаг, мыкающихся как придется. Она опять приехала в Ленинград, потому что в большом городе легче прокормиться.

Из родительского дома Оля взяла только коробочку с письмами Мишеля, ведь остальное, более или менее ценное, папа уже распродал. Работать Оле приходилось то сторожем, где мало платили, но разрешали ночевать в служебном помещении, то торговать всякой всячиной на улице, не гнушаясь сдачей бутылок и вторсырья. Дела у нее шли все хуже и хуже.

Однажды, когда стало совсем плохо, Оля получила письмо от Мишеля — на Главпочтамте. У нее давно не было постоянного адреса, отчего их переписка еле теплилась. Письмо, как в школьные годы — длинное и душевное. Меж простых слов читалась нежная поддержка. Из самой середки письма выпали 200 франков!

Кто помнит, что такое 200 франков в 91-м в нашей стране?! Оля сняла комнату, восстановилась в институте на вечернее и снова стала мечтать о встрече с Мишелем. Она писала ему бодрые письма, чтобы он не решил, будто она ждет от него денег. На самом деле, хотела верить Оля, между ними — самая настоящая любовь, а их встреча обязательно случится.

Однажды, ради этой странной любви, устыдившись своей вечной трусости, теперь уже осознаваемой, Оля сняла с вешалки в магазине, который убирала по ночам, новую юбку и блузку. Утром облачилась, а вечером вернула их обратно. В тот день Оля успешно прошла собеседование в хорошей фирме, ведь ее французский был уже совсем неплох, да и диплом почти в кармане.

Она писала ему бодрые письма, чтобы он не решил, будто она ждет от него денег. На самом деле, хотела верить Оля, между ними — самая настоящая любовь, а их встреча обязательно случится.

Мало-помалу Олина карьера пошла вверх. Переписка с Мишелем, наоборот, сократилась до нечастых открыток. Больше Оле не требовалась поддержка, источник сил открылся в ней самой. Тем не менее, еще острее прежнего ей хотелось увидеть воочию свою выдуманную любовь, верного ангела-хранителя — Мишеля, и говорить с ним.

В первую же свою деловую поездку во Францию Оля сделала крюк через Марсель. Та самая улица. Старый дом, балкончики в цветах, вечерний бриз. За окнами нужной квартиры горит свет. Страх перед неизвестностью, терзавший Олю в юности, сейчас не тревожил ее сердце.

Дверь Оле открыла ветхая старушка в кресле на колесиках и жестом пригласила войти. По ее глазам Оля поняла, что узнана.

Хозяйка оказалась русской эмигранткой. Глафира Игнатьевна приехала в Марсель еще в 18-м юной барышней, с родителями. Здесь вышла замуж, а Мишель — ее сын. Парижским студентом он участвовал в Сопротивлении во время немецкой оккупации, погиб на задании, и нет даже его могилки. Больше детей у Глафиры Игнатьевны с ее мужем не было. Уже давно старушка одна.

— Ты прости меня, миленькая, — попросила Глафира Игнатьевна, пока Оля делала бутерброды с красной икрой, которую привезла в подарок вместе с бутылкой водки и альбомом о Петербурге. — Налей-ка и мне пару глоточков, ведь это напиток из чудесной страны моей юности.

Оля улыбнулась. За разговором она изучала черно-белые фото в рамочках, размещенные повсюду: на стенах, на полочках. На одних она узнала Мишеля, с других смотрели незнакомые прекрасные лица.

— Я виновата перед тобой! — настаивала Глафира Игнатьевна. — Когда пришло письмо из советской России, на имя моего сына, то я просто потеряла рассудок. Неизвестная девочка Оля гуляла с моим дорогим мальчиком по Ленинграду! Чего только я себе не придумала... Будто не погиб Мишель в 1940-м, а каким-то чудом оказался в Советском Союзе! Письмо со свежими почтовыми штемпелями... Возможно, оно пролежало у кого-то много лет, а отправили только теперь, когда уже можно, в новом конверте... Я писала в советское консульство и Красный Крест. Ставила свечи за здравие и молилась. Ходила к гипнотизеру.

Заметив взгляд Оли, скользящий по фотографиям, Глафира Игнатьевна пояснила:

— Мои дорогие: Мишель и его отец. Папа с мамой. А это я — гимназистка, мои брат и сестра. Это наш дом в Нижнем Новгороде.

Старушка поставила стопочку и продолжила:

— Православный батюшка сказал мне, что написала какая-то девочка, ей плохо и одиноко. Видимо, имя Мишеля почему-то совпало. И мне стало стыдно. Так долго живу на свете, а не догадалась сама, прицепившись к собственной боли. Тогда я отреставрировала карточки Мишеля и стала тебе писать от его имени.

Обе молча смотрели на фото улыбающегося юноши, которого любили, каждая собственной любовью.

Оля отправилась в аэропорт рано утром, пробудившись от марсельских снов, в которых белые пароходы шли с гудками по большой реке, искрящейся от солнца. Вернувшись домой, она сразу села за письмо Глафире Игнатьевне. С глазу на глаз Оля не решилась ей сознаться, как много врала в письмах. Не было престижного университета. Не училась Оля балету и игре на гитаре. Не ходила в Кировский театр. Не путешествовала.

Когда она хвастала обо всем этом, ей оставался муравьиный шаг до того, чтобы переселиться в заброшенный дом и греться у костра рядом с бродягами. Оттуда нет возврата. Российский клошар — совсем не то, что французский. Потеряй Оля тогда паспорт, без прописки его негде было б восстановить. А без паспорта тебя вообще нет, и Главпочтамт не выдает отправления. Письма «от Мишеля» и те 200 франков спасли в 91-м прозябающую Олю от совсем безобразного дна. Все наладилось. С тех пор мир больше не жесток к ней!

Впервые Оля не получила ответа из Марселя. 96-летняя Глафира Игнатьевна скончалась, улыбаясь во сне. Часть собственности — квартирку в Марселе со всем ее содержимым плюс сумму на оформление и налог — она завещала Оле.

Сейчас, прошу вас, давайте оставим Олю одну, за чашечкой кофе с лавандой, погрустить и прослушать еще и еще раз Pardonne Moi, Мирей Матье, любимую песню ее папы.

Что было дальше — совсем другая история.