В собесе Наталье Николаевне предложили путёвку в подмосковный санаторий — октябрь, несезон, непогода, дожди, — и она, недолго думая, согласилась.

А ещё домашние:
— Бабушка, езжай, отдохни, мы тут сами.

«Ну так что же, сами так сами», — решила Наталья Николаевна.

Через неделю она гуляла в заброшенном живописном парке, окружавшем несколько старинных зданий с колоннами — на месте санатория когда-то давно была дворянская усадьба.

За парком начинались чахлые перелески, потом поля, за которыми на горизонте тянулась тёмная зубчатая кромка леса.

Наталья Николаевна дальше парка не ходила, она с молодости плохо ориентировалась в лесу, да и леса боялась.

А тут ещё опята рядом, в парке, одни говорили — осенние, другие — зимние, но до того много! — на пнях, на стволах замшелых елей и берёз, а больше на земле, среди пожухлых, пряно пахнувших, опавших листьев.

Отдыхающие, с разрешения администрации санатория, собранные грибы слегка отваривали для уменьшения объёма и, остудив, раскладывали по пакетам и хранили в морозильнике, радуясь постепенно растущему грибному запасу к зиме.

Было свежо и прохладно, но после обеда небо туманилось, становясь серым и белёсым, как застиранная простыня, и почти ежедневно, часто вплоть до самого утра, шёл дождь, задумчивый, безропотный и беспросветно грустный.

По вечерам народ тянулся в клуб — то приедут певцы с русскими романсами, то вдохновят, бренча струнами гитар, барды, и защемит сердце, и вспомнится «милая моя, солнышко лесное», или пройдут незатейливые выставки, на которые привезут расписные палехские подносы или очаровательные шкатулки из Федоскино, или павлово-посадские платки несказанной красоты, не купить которые просто невозможно.

Но каждый день с восьми до десяти вечера в санатории были танцы.

И отдыхающие, утомлённые затянувшимися дождями, спешили в клуб, все — и желающие потанцевать, подвигаться, и те, кто, отсиживаясь в стороне, хотел послушать музыку, посмотреть на других, или хотел поболтать о чём-либо более приятном, чем болячки.

Опытная администрация, учитывая немолодой возраст отдыхающих, крутила в основном ретро — советскую эстраду.

Наталья Николаевна под заводную быструю музыку вставала в общий круг вместе со всеми и танцевала простенько.

В остальное время она сидела и слушала старые песни, с удовольствием негромко подпевая известным исполнителям.

Она облюбовала для себя уголок зала справа от входной двери, вдали от эстрады, здесь и музыка гремела потише, и было не так душно, да и танцующих здесь не было.

Не было, за исключением одного.

Он появился через день после того, как Наталья Николаевна впервые пришла в клуб.

Это был мужчина лет шестидесяти, маленького роста, полный, с приятным добрым лицом и взлохмаченными седыми волосами.

Одетый в клетчатую рубашку и тёмные брюки с подтяжками, он был пухленький и круглый, и был похож на Карлсона из детской книжки, только на взрослого, вернее, на постаревшего Карлсона.

Танцевал он самозабвенно, с каким-то весёлым азартом и невозмутимым выражением лица, один, в стороне, и только быстрые танцы, а все медленные пропускал, отсиживаясь в закутке.

Женщин, желающих пригласить его на белый танец, было много, но всем им он вежливо отказывал.

Он ни с кем не разговаривал и не общался, но появлялся каждый вечер, продолжая свой одинокий танец.

«Почему он так странно себя ведёт? — думала Наталья Николаевна, наблюдая за мужчиной, она назвала его про себя «одинокий танцор». — Вспоминает что-то? Кого-то? Или хочет забыться и расслабиться вот так, в танце, под старую знакомую мелодию, но один, почему-то принципиально один».

В тот день с утра зарядил тоскливый, мелкий как бисер дождь, но после обеда, словно извиняясь за унылую монотонность, он прекратился, и между разорвавшимися тучами выглянуло робкое солнце, осветив всё вокруг застенчивым осенним светом.

Наталья Николаевна, прогуливаясь, проходила мимо соседнего корпуса, вдруг дверь отворилась, и появился «одинокий танцор».

Под руку с ним шла, точнее, еле передвигалась, с трудом волоча по асфальту правую ногу, чрезвычайно худая женщина в берете и сером пальто, висевшем на ней как мешок, настолько велико оно было.

Её лицо было бледным и измождённым, с тёмными кругами вокруг глаз, но сами глаза, живые и ясные, вспыхнули, увидев Наталью Николаевну, и женщина улыбнулась.

И от этой подаренной ей застенчивой улыбки, схожей со слабым солнечным лучом, пробившимся в ненастье сквозь тучи, сердце Натальи Николаевны сжалось и заныло.

Она хотела было помочь мужчине и подхватить больную с другой стороны, — а в том, что бедная женщина тяжело больна, сомнений не было, — но «одинокий танцор» посмотрел на Наталью Николаевну и смущённо, и так выразительно, что она остановилась.

Пара медленно подошла к скамейке, стоящей недалеко от входа в корпус, и бережно, очень бережно, мужчина помог бедной женщине сесть.

«Почему она не в инвалидной коляске?» — удивилась Наталья Николаевна.

Удостоверившись, что её помощь не требуется, она продолжила прогулку.

«Сколько ей лет? Сейчас из-за болезни трудно сказать, но скорее всего они ровесники, и она — жена «одинокого танцора», — рассуждала про себя Наталья Николаевна. — Так вот почему он танцевал один, а она... она отпускала. Боже мой, как грустно!»

В последующие два дня после этой встречи «одинокий танцор» не появился в клубе, но, гуляя под вечер по главной аллее, засаженной молодыми стройными ёлочками, Наталья Николаевна увидела его.

Он толкал перед собой инвалидную коляску, в которой сидела больная жена, заботливо укутанная тёплым одеялом.

А ещё через день Наталья Николаевна увидела скорую, стоящую у распахнутой двери соседнего корпуса, из которой на носилках выносили кого-то, с головой покрытого белой простынёй.

Рядом, опустив голову, шёл «одинокий танцор».

Захлестнувшая волна печали заставила Наталью Николаевну остановиться.

Она вспомнила ту недавнюю, тёплую и чуть смущённую улыбку больной женщины, адресованную ей, и так же, как тогда, свинцовый обруч сковал сердце.

Наталья Николаевна достала из кармана пальто лекарство, положила под язык маленькую сладковатую таблетку и прислонилась к раскидистой, высокой иве, склонившей к земле оголённые, мокрые ветви.

Мимо неё, прервав разговор, прошли две женщины с корзинами, полными грибов, пробежал, подпрыгивая на одной ножке, весёлый озорной мальчуган, прошлёпала старушка в заношенном плаще и допотопных резиновых галошах, проплыли, держась вместе за один зонт, парень с девушкой.

Наталья Николаевна смотрела вслед скорой, медленно отъезжающей по тёмному, блестящему асфальту дороги.

Моросил и шептал что-то бесконечно грустное долгий осенний дождь.