Меня всегда поражало, как Полина разговаривала с мамой. Хамским, резким голосом отдавала распоряжения, с оттенком превосходства читала морали и учила жизни. Мне было неприятно наблюдать, как ее мама, милая, немного наивная женщина, с обожанием смотрела на Полину, вопрошая: «Полиночка, так? Полиночка, это правильно?»

Мне хотелось плакать, когда после очередной гневной отповеди Полинина мама лишь тихо вздыхала и забивалась в уголок, не споря, не возмущаясь. Не раз и не два я делала Полине намеки, что так нельзя, что жизнь - как бумеранг: как ты относишься к матери, так дети будут относиться к тебе. Она предпочитала ничего не замечать. Я не настаивала, так как была не вправе вмешиваться в чужие отношения. Тем более, если не считать этого аспекта, все остальное меня устраивало.

Полинка была умной, энергичной девушкой, с активной жизненной позицией, с массой интересов, с широкими взглядами на жизнь. Она была хорошей подругой, с ней никогда не приходилось скучать. Мы познакомились в студенческие годы, сразу нашли общий язык, зацементировали дружбу совместным отдыхом за границей и с тех пор по праву считались лучшими подругами. Ссорились мы с ней редко и как-то неохотно, причем примирение обычно происходило на следующий же день.

Мне хотелось плакать, когда после очередной гневной отповеди Полинина мама лишь тихо вздыхала и забивалась в уголок...

Полина, благодаря уму и жизненной цепкости, быстро пошла вверх по карьерной лестнице, и наши с ней встречи стали реже в связи с нехваткой свободного времени. Несмотря на занятость, мы по-прежнему перезванивались каждый вечер, сообщали друг другу последние новости, делились впечатлениями, советовались. Царапинкой на блестящей поверхности наших отношений был лишь Полинкин тон общения с мамой. Мою подругу как подменяли. Она становилась грубой, капризной и властной.

- Полин, - не выдержала я однажды, когда она в очередной раз прикрикнула на мать, и та, понурившись, вышла из комнаты. - Не обижайся, конечно, но мы с тобой не один пуд соли вместе съели, так что я решусь задать щекотливый вопрос. Чем перед тобой провинилась Татьяна Алексеевна, что ты так с ней разговариваешь?
- Как разговариваю? - глаза подруги сузились, превратились в осколочки, готовые вонзиться в меня при малейшем неосторожном движении.

Я вздохнула и решилась сказать то, что вот уже несколько лет вертелось на языке.
- По-хамски.
- Аня, - жёсткий взгляд, жёсткий голос, - не лезь не в свои дела. И не учи меня жизни.

Сказала как отрезала. Тема была закрыта, а мне хотелось многое добавить. Полина, словно заметив мое желание продолжить разговор, демонстративно бросила взгляд на часы.
- Спасибо, что зашла, Анют. Я побежала, у меня через полчаса встреча.

Я ушла с тяжелым сердцем, но, рассудив, что свои скелеты в шкафу есть у каждого, не стала держать зла на подругу за резкий тон и нежелание откровенничать.

Весть о Полинином несчастье принес бывший одногруппник. Вечером, когда я собиралась принять ванну, раздался телефонный звонок.

- Але? - я зажала трубку между подбородком и плечом и включила воду, дабы наполнить ванну.
- Ань, привет, это Павел. Мы учились вместе, помнишь? Ань, извини, что так поздно, но я только что узнал о Полине. Хотел бы выразить свое сочувствие, но не знаю, в какой форме. Может, подскажешь?

Я так и застыла каменным изваянием, одна рука регулирует горячую воду, другая - стискивает пачку с солью для ванн.

Я так и застыла каменным изваянием, одна рука регулирует горячую воду, другая - стискивает пачку с солью для ванн. Только сейчас запоздало мелькнула мысль, что мы не разговаривали с Полей уже пару дней.

- Паш, ты меня извини, звучит довольно глупо, - пролепетала я, - но обстоятельства сложились таким образом, что мы не общались дня два. Не мог бы ты…
- У нее умерла мама. Инфаркт, - последовал ответ. Я уронила аппарат в наполненную до половины ванну.

Я лихорадочно накинула пальто, схватила сумочку и, даже не переобувшись, помчалась к Полине. Дверь открыла не моя любимая подруга - эта девушка в Поськином костюме и тапочках была тенью, призраком настоящей Полинки. Растрепанные волосы, заплаканные глаза, зеленоватого оттенка лицо, свежие царапины на щеках, обломанные ногти. Моё сердце ухнуло куда-то вниз.

- Полинка!

Полина кивнула мне, прошла в комнату, села в кресло, подтянув ноги к подбородку. Неподвижным взглядом уставилась за окно, словно забыв о моем присутствии. Я опустилась на колени, взяла руки подруги в свои. Некоторое время мы обе молчали, не в силах нарушить священную тишину.

- Какой гадиной я была, - хрипло прошептала Полинка и взглянула мне прямо в глаза. - Как ужасно я с ней обращалась.
- Ты преувеличиваешь, - сказала я и запнулась. Подруга яростно мотнула головой, опровергая мои слова.
- Нет, не преувеличиваю. Я была плохой дочерью, потому что мне казалось, она была плохой матерью, - ее руки задрожали, на щеках выступил лихорадочный румянец. - Я росла без отца. Отец изменил ей, а она не смогла его простить. Ее гордость не желала мириться с предательством, ей было стыдно перед соседями, которые исподтишка бросали сочувственные взгляды. Она подала на развод. Мне казалось тогда, что она не имела никакого права так поступать, не посоветовавшись со мной. Не имела права лишать меня отца. Не имела права разрушать семью. Я хотела доказать, что все равно буду общаться с папой, ей назло. Я звонила отцу, приходила в его новый дом, и однажды мне ясно указали на дверь. Я была не нужна. Во мне поселилась уверенность, что папина внезапная нелюбовь - результат маминого поступка. И тогда я стала ее чуть-чуть ненавидеть. Знаешь, как это бывает, когда думаешь, что во всех твоих бедах виноват один-единственный человек? А потом… Потом…

- Знаешь, как это бывает, когда думаешь, что во всех твоих бедах виноват один-единственный человек?..

Полинка сглотнула, вцепилась ногтями в щеки, раздирая нежную кожу.
- Мне было шестнадцать, Виктору двадцать один. Наш роман был феерическим, сказочным, но закончился очень быстро, когда я поняла, что беременна. Виктор не желал брать на себя груз ответственности, поэтому просто исчез из моей жизни. Она плакала, говорила, что не сможет прокормить нас троих, что я не готова к роли матери: слишком молода. Она настояла, чтобы я пошла на аборт. Но аборт - какое ужасное, мерзкое слово - сделали неудачно. Приговор врачей - да, Анют, они именно приговаривают - был однозначен, обжалованию не подлежал: у меня никогда не будет детей. Я никогда не смогу создать полноценную семью. Я возненавидела ее. По-настоящему. Мне казалось, она разрушила мою жизнь до основания, - Полина рыдала, вздрагивая всем телом.

Я, пораженная, пыталась прийти в себя. Печальные мысли вертелись в моей голове. Свинцовый груз носила на сердце Полинина мама все эти годы, безмерно страдала, глядя на несчастье дочери, источником которого она невольно стала. Мучилась и сама Полина: хотела простить и не могла. Смерть расставила все по своим местам.

Мама - самый дорогой человек на свете, и стоит ли дожидаться ухода близкого человека, чтобы простить? Подойти, обнять и сказать: «Родная, дороже тебя у меня никого нет. Не кори себя, никто ни в чем не виноват».

Я порывисто обняла Полину, крепко сжала в объятиях.
- Сестрёнка, - шепнули мои губы. - Милая сестрёнка.
И я почувствовала, что произношу самые верные на свете слова.