Шел холодный ноябрьский дождь. Крупные капли стекали по последним листьям и смачно шлепались в раскисшую грязь.

Под торшером с оранжевым абажуром, на широкой тахте лежал Хомий Хомский. Его пухлое белое тело, укутанное в теплое пуховое одеяло, наполовину погрузилось в мягкую перину, покрытую прохладной кремовой простыней. Полузакрыв глаза, Хомий Хомский с наслаждением отдавался вечерней дреме. Но последним штрихом, от которого наслаждение делалось полным, были темнота за окном, треск голых ветвей, шлепанье холодных ноябрьских капель и вид окна напротив, где в тесной дежурке с голыми стенами скорчился сторож Хомич.

Хомич любил свою дежурку. Особенно приятно ему было сидеть в такую вот непогоду, надев толстый свитер и завернувшись в старый прорезиненный плащ, прикладываясь к поллитре и запивая горькие глотки крепким горячим чаем из алюминиевого чайника с мятыми боками. Привычно подперев голову рукой, Хомич клевал носом. Он наслаждался разливающимся внутри теплом и покоем, которые старый надежный плащ не выпускал наружу. Но последним штрихом, от которого наслаждение делалось полным, были темнота за окном, треск голых ветвей, шлепанье холодных ноябрьских капель и вид качающегося от ветра фонаря, под которым, ежась и подпрыгивая, вот уже скоро час как ждал автобуса пацан Хомка.

Хомке от радости хотелось кричать и прыгать. Он возвращался от Хомочки, которую ему сегодня наконец-то удалось уговорить. Хомке казалось, что он сейчас один в этом темном и диком мире, и что этот мир ему — настоящему мужчине — в самый раз. Затянув капюшон куртки так, что капли попадали только на разгоряченные щеки и приятно холодили их, он наслаждался этим одиночеством, и этой ночью, и этим дождем. Но последним штрихом, от которого наслаждение делалось полным, была припомнившаяся ему картинка из учебника, где косматый дикарь, завернувшись в шкуру, жмется к стене сырой холодной пещеры, а снаружи льет вот такой же бесконечный ноябрьский ливень...

...Хомо, которого только с большой натяжкой можно было назвать сапиенсом, был доволен и счастлив. После долгих поисков ему наконец-то удалось найти пещеру, куда не задувает холодный ветер. Он поймал обосновавшегося было там медведя и теперь наслаждался покоем оттого, что медвежье филе приятно тяжелит желудок, шкура согревает поясницу, в мускулах еще не улеглась дрожь схватки, и еще свежи воспоминания о дымящемся кровавом мясе, которое так хорошо разрывать зубами. Но последним штрихом, от которого наслаждение делалось полным, были темнота снаружи, шлепанье холодных ноябрьских капель и вид одиноко стоящего под дождем мамонта, которому некуда идти: ведь у него нет такой теплой прекрасной пещеры.

Мамонт неподвижно стоял на поляне, которая теперь превратилась в болото. Изредка он лениво поворачивал к дождю то один, то другой бок. Когда густая рыжая шерсть промокала, блохи переставали пить мамонтову кровь и начинали спасаться кто может. Мамонт наслаждался наступающим покоем. Его наслаждение было полным само по себе: ведь он не был Хомо.