Плесом тут называли и озеро, и впадавший в него ручей, и серую деревеньку, прилепившуюся к берегу. У ручья, за сосняком, Мормышка особенно любила ловить. Сейчас, когда все решалось, она впервые просила озеро о чуде. И, покуривая, ждала нужного мгновения, улыбаясь гаснущим солнечным лучам и бабочкам-вечерницам.

Откуда она пришла? Никто не знал. Но появилась она в Плесе в 53 году – худая, почти беззубая, хоть и не старая, с заплечным мешком. Определив бригадира среди толпящихся на берегу рыбаков, обратилась к нему решительно:
– Хочу работать у вас. Ничего не надо, жилье только.

Плес славился рыбой. Ловили тут и щук, и лещей, и судаков, и мелочь рыбную, а еще ряпушку – рыбу сладкую и такую нежную, что из поставленного на берегу коптильного заводика ее отправляли прямиком в Москву – к кремлевскому столу.

– Баба – рыбачка? – усмехнулся бригадир Сил Иваныч. – Ты рыбу-то видела?

Минута длилась вечно. И вдруг удочка взлетела вверх; подсечка была мастерской. Миг – и серебристая плотвичка билась в ладони женщины.

Рыбаки согнулись от хохота.

– Видела. И ловить умею.

Золотыми рыбками плеснул в ее глазах гнев, и Сил озадаченно кивнул:
– Ладно. Сына, – крикнул он Сашке, – дай-ка уду да червя. Пусть покажет, что может.

Женщина качнула удочку в руке, будто взвешивая, согнула, отпустила; обваляла червя в песке, чтоб не скользил, насадила, подошла к мосткам.

– Ну, клева особого не будет. Время не то. И небо чистое.
– А ты поглубже закинь, – подначил кто-то.
– Поглубже?

Она обернулась, усмехнувшись. В глазах плеснули золотые рыбки.

– Уж на глубине-то сейчас точно не клюнет. Если только под травку попробовать.

Она точным движением забросила крючок под камыши; поплавок замер. Минута длилась вечно. И вдруг удочка взлетела вверх; подсечка была мастерской. Миг – и серебристая плотвичка билась в ладони женщины.

Рыбаки присвистнули.
– Ну? – она выпустила рыбку.

Сил улыбнулся.
– Ай, молодца, баба! Звать-то тебя как, а?

Она качнула плечами:
– Бабой и зовите.

Так ее и звали пару лет, пока Сил не привез из города мормышек – крючков с дробинкой. И так полюбила Баба на них ловить, поигрывая короткой удочкой с чутким сторожком, что с тех пор ее окрестили Мормышкой.

Он поселилась в пустующем доме-развалюхе на окраине и со временем полюбилась деревенским, хоть и была нелюдима, строга, дружбы с бабами не водила, да и с рыбаками особо не беседовала. Как-то почтальонша Клава привезла письмо, адресованное некой Анне Александровне Лопатиной. Письмо гуляло по району год, и кто-то додумался, что адресатом может быть Мормышка. Распарив конверт над чайником, Клава с бабами выяснили, что в ответ на запрос упомянутой гражданки администрация поселка Кемь сообщает, что «гр. Лопатин Андрей Андреевич умер в 1949 году». Клава клялась, что поселок такой находится на севере, возле Соловков, и Мормышка, стало быть, бывшая «политическая», а умер, видно, муж ее. Конверт заклеили слюной и вручили Мормышке; она побледнела, при всех вскрывать не стала, унесла домой и после неделю сказывалась больной.

Коптильня работала бесперебойно, а потом Мормышка убедила районное начальство разрешить бригаде сдавать рыбу на рынок. Вот когда зажили рыбаки!

А потом все пошло, как раньше.

Рыбу Мормышка ловила потрясающе. Необъяснимым образом у нее всегда был улов, она будто видела, что происходит под водой, безошибочно выбирая место заброса и ощущая даже легкий намек на поклевку. Днем она наравне с мужиками тащила тяжелые сети, после латала их. А под вечер либо сидела молча на берегу, наблюдая, как тонет солнце в свинцовой воде Плеса, и бесконечно куря удушливые самокрутки, либо брала старую лодочку и отправлялась к любимому ручью. Она всегда ловила рыбы ровно столько, сколько нужно, не жадничала, а случался-таки избыток – отдавала соседям.

Когда неожиданно умер Сил – потянул сеть, да и осел, вздохнув, – рыбаки и обсуждать не стали, кто будет бригадиром – Мормышка, кто еще. И тут она себя показала. Коптильня работала бесперебойно, а потом Мормышка убедила районное начальство разрешить бригаде сдавать рыбу на рынок. Вот когда зажили рыбаки! И даже в 1972 году, когда страшная засуха съела уровень воды в Плесе на два метра, они были с рыбой – благодаря Мормышке.

– Где ты так научилась ловить-то, Мормышка? – донимал ее Сашка - Силыч, прежнего бригадира сын.

Она обычно отмалчивалась. Но как-то Сашка, заглянув к ней с каким-то вопросом, приметил в сенях странную снасть: палку с леской, на леске – штук пятнадцать крючков.

– Что за штука? – удивился он.
– На Соловках так ловят, – сухо ответила Мормышка, отбирая снасть. – Опускают леску в воду и ждут. А когда косяк селедки подошел – тянут.

Она убрала снасть с видного места, и к теме больше не возвращались.

Вслед за крутыми 80-ми в страну пришли лихие 90-е. Такая заваруха пошла, что кремлевским гурманам стало не до ряпушки. И рыбный заводик, захлебнувшись в рыночном безумии, вскоре перестал коптить небо. Теперь рыбаки жили лишь за счет продажи рыбы вдоль трассы, благо Мормышка хоть и состарилась, но все так же тонко чувствовала Плес.

Ну, а вскоре после миллениума приехали в Плес мужики из самой столицы – на больших черных машинах. Спросили, где рыба ловится. Деревенским берегов не жаль, показали. Заветных и прикормленных мест, знамо дело, не открыли, но приезжие и так наловились всласть. Они упоили рыбаков водкой и братались до утра. Только Мормышка хмурилась:
– Недобрые люди. Чую.

Ну, а вскоре после миллениума приехали в Плес мужики из самой столицы – на больших черных машинах. Спросили, где рыба ловится.

Через неделю столичные гости вернулись с новым запасом водки и копченой колбасы. Рыбаки встречали их как братьев. А вот Мормышка да бабы деревенские бесились – просто так водкой не поят! Приезжие и правда с расспросами лезли: всегда ли тут так рыбно, да все такое. Деревенские подпили и расхвастались. А еще через неделю привезли гости с собой районного начальника. И объявили: такое тут место сказочное, что грех турбазу не построить, чтоб за денежку люди рыбу ловили. И кафе открыть тут же, с музыкой. Рыбаки загалдели – как-то не очень идея-то. А что мы, завод? А гости в ответ – земля чья? Государственная. Мы по закону аренду и оформим. А что зона водоохранная, то вот начальство с нами, оно разберется – районный глава молча кивал, ощущая потной ладошкой пухлую пачку денег в кармане.

Но рыбаки роптали. Скандал же «деловым» был не нужен. И главный из них – Кирилл Ляхов, «Король», поняв, что «в авторитете» тут Мормышка, отправился к ней парламентером. Она была спокойна, но в глазах плескались золотые рыбки.

– Давай, бабка, мирно разрулим. Скажи мужикам, чтобы хлебала закрыли. Иначе…
– Ты мне грозишь, что ль? – Мормышка улыбнулась беззубо, выпуская гостю в лицо струю дыма. – Брось. Пуганная. Но если ты мужик, а не картонка, давай на спор пойдем. Если я обловлю пацанов твоих – не быть базе. А если они меня обловят – быть.

Король засмеялся.

– Эх, борзая ты бабка. Или дура, не пойму. Против кого встанешь?

Рыбки плеснули в глазах:
– Против всех.

Король хохотнул. Точно дура.
– По рукам.

Руки она не подала, но кивнула.
– Завтра. Ловим с утра до заката. На вес.

Десяток парней в камуфляже, высоких болотных сапогах, с шикарными удочками с изумлением смотрели на корявенькую Мормышку.

– Разъезжайтесь, – по-хозяйски кивнула она. – Я потом.

Пятеро заняли лучшие заводинки с берега, остальные разлетелись по озеру в блестящих «моторках». Мормышка тихонько отплыла от берега в своей старой лодке.

В победе он не сомневался, но в этой наглой бабке было что-то особенное, какая-то сила, сломать которую ему хотелось до дрожи в пальцах.

– Давай, Мормышка! Покажи им! – кричали рыбаки, махая руками.

Она тоже махнула рукой, улыбаясь.

– К ручью своему плывет, – шепнул Силыч. – Место у нее там наговоренное!

Король сам не ожидал, что согласится на такой бред. В победе он не сомневался, но в этой наглой бабке было что-то особенное, какая-то сила, сломать которую ему хотелось до дрожи в пальцах.

Часа через два он успокоился: ребята вроде исправно ловили, Димыч аж двух щук зацепил. Ближе к вечеру, маясь от безделья, Король побрел по берегу – в густых камышах вилась тонкая тропка. Слева синело озеро, впереди бронзовел сосняк. Зайдя в него, он оказался на высоком берегу, затем снова «упал» вниз. Неподалеку ловил Серега; лох – вроде место хорошее, а в лодке пусто!

Чуть дальше Король увидел Мормышку. Она сидела к нему спиной; в лодке, серебряной от рыбы, уже не было места. Он замер, пытаясь подавить волнение:
– Ничего, ребят много, обловят ведьму!

А бабка вдруг привстала в лодке, будто почувствовав что-то. Сутулая спина напряглась; она перебросила удочку чуть дальше, поплавок закачался возле выползших на поверхность водорослей. Солнце коснулось губами озера; старуха дернулась, напряглась. Король видел, как гнется уда и ходит под водой невидимая, но явно огромная рыбина. Рука старухи двинулась вверх, заставляя рыбу глотнуть воздуха, и Мормышка вывела к лодке гигантского глубинного леща, покрытого огромными металлическими чешуями. Король понял – спор проигран. «Мужик или картонка…» Если мужик – слово надо держать!

Бешенство захлестнуло его. Миг – и он сбежал к воде, лодка старухи была рядом. Он вошел в воду, ухватился за борт. Мормышка обернулась и, поняв, усмехнулась. Ему даже не пришлось долго сжимать ее тонкую шею, все произошло быстро – лишь золотые рыбки в глазах старухи гневно плеснули на прощание, уплывая навсегда.

Серега вопросов не задавал. Они молча перебросили леща и часть рыбы в его «моторку», а лодку с Мормышкой оттолкнули от берега. Казалось, рыбачка в ней просто спит. У Короля даже что-то екнуло в душе. Правда, потом быстро прошло.

Лодку с Мормышкой Силыч отыскал лишь под утро – ее отнесло к дальнему берегу. Столичные гости вызвали врача; тот осмотрел тело и объяснил странную синюшность сердечным приступом.

А рыбу взвесили. Приезжие обловили Мормышку на одного леща. Зато какого! Прежде в Плесе никто таких не ловил.

А рыбу взвесили. Приезжие обловили Мормышку на одного леща. Зато какого! Прежде в Плесе никто таких не ловил.

Хоронили Мормышку как положено, на третий день. Силычу показалось, что в закостенелом мормышкином кулаке что-то блеснуло; он не без труда вытащил из него три огромные серебряные чешуи. Рыбаки все поняли, но то ли вековой страх перед силой и деньгами, то ли еще что-то заставило их опустить глаза и промолчать. Силыч уложил одну чешуйку покойной на лоб, две другие – на шею, как украшение.

Прости и помилуй. Помилуй. И прости.

…А что турбаза, спросите вы? Ее построили. Но хозяева вскоре разорились. Ибо никогда больше на Плесе никто не поймал ни одной рыбки.