Между светом и тенью
Даруй свет, и тьма исчезнет сама собой.
/ Эразм Роттердамский /

Душным августовским вечером мы с Ириной сидели за круглым столом под раскидистой яблоней в саду Лидии Никитичны и болтали «за жизнь». Ира сетовала на парализованную мать, которая в последнее время стала невыносимой: разум старушки постепенно угасал, и она начала обвинять самоотверженно ухаживающую за ней дочь то в попытке отравления, то в ужасных избиениях. Я подавленно молчала. Да и что можно посоветовать человеку в подобной ситуации?

Монументальная Лидия Никитична, скрестившая на груди загорелые руки, походила на царя Соломона. Казалось, она, не моргнув глазом, может разрешить любую сложную проблему. Хозяйка небольшого дома и круглого стола под яблоней считала себя «предводительницей дворянства» — компании столичных дачников, предпочитающих отдых в Березовке всякому другому. Десять лет назад Никитична за бесценок купила здесь дом, первой оценив и красивейшую природу этих мест, и животворную силу прозрачных озер, и хорошую инфраструктуру. До отечественных центров цивилизации отсюда более двухсот километров, что и спасало — до последнего времени — заповедную Березовку от массового паломничества отдыхающих, орущих и свинячащих, от прогресса и деградации.

Да, у нее слабое здоровье и расшатанные нервы. Но как можно спокойно жить, зная, что за матерью никто не присмотрит лучше, чем она?

— Что вы себе думаете? — зычно вопрошала дородная «предводительница» субтильную Иру. — Вам с мужем срочно нужно пристроить выжившую из ума бабку в дом инвалидов. Посмотрите на себя, дорогая — в чем только душа держится… Немощная старуха, как вампир, тянет из вас энергию!

Ирина грустно кивала. Да, она все понимает. Да, у нее слабое здоровье и расшатанные нервы. Но как можно спокойно жить, зная, что за матерью никто не присмотрит лучше, чем она? Когда единственный выход из тупика — это то, о чем грешно думать…

— Знаете, Лидия Никитична, мы вчера приглашали батюшку, мама исповедовалась, — смущенно, как бы оправдываясь, отвечала Ирина. — Ей везде мерещатся ангелы, она слышит какие-то голоса и стук в окошко. Говорят, что так обычно бывает перед смертью… А мама, когда чувствует себя лучше, сама просит Господа о скорейшем уходе.

— Ну что же, Ирочка, крепитесь. Давайте еще по рюмочке — за то, чтобы смерть приходила ко всем вовремя. Не дай нам Бог стать обузой своим детям и внукам…

Выпили не чокаясь. Вязкая духота сгустилась до состояния застывшего желе — казалось, еще немного, и ее можно будет резать ножом. Сизая туча, погромыхивая, медленно ползла с запада, постепенно зачерняя мутную синеву истосковавшегося по чистоте красок неба. Всполохи зарниц чередовались с мощными раскатами. Наконец-то дохнуло свежестью и влагой. Несколько яблок, сорвавшись с веток, со стуком упали на землю. Мы попрощались с хозяйкой и заторопились по домам.

— Спокойной ночи, — пожелала мне Ирина, останавливаясь у своей калитки, — Выдерни из розеток все электроприборы, чтобы не выбило счетчик. В прошлую грозу свет пропал до утра, на подстанции что-то случилось.

— Как выдернуть? Еще десяти нет, я собиралась книжку почитать. Да и неуютно без света.

— Приходи ко мне, если страшно. Правда, бабку «глючит», но я ей снотворное дам.

Набрякшая туча, готовая пролиться долгожданным дождем, висела прямо над нами... Поднявшийся ветер срывал первые желтые листья с деревьев и бросал их наземь с решимостью дуэлянта, бросающего под ноги перчатку. Энергично, как вежливые японцы, кивали желтыми и красными головками пыльные георгины. Красивый палисадник, скошенный газон, добротный дом — Ирина с мужем, «настоящим полковником» в отставке, и матерью, прикованной к постели, уже два года жила здесь почти безвылазно. Они переселились в Березовку, продав квартиру в столице и построив здесь коттедж со всеми удобствами — ради того, чтобы старушка имела возможность дышать свежим воздухом.

— Незримое нечто входит в дом через окно, оставляя за собой аккуратное круглое отверстие. И тогда в квартире начинается странное…

— Спасибо за приглашение, но я плохо сплю в гостях. До завтра! — я никогда бы не призналась Ирине, что старой маразматички боюсь больше, чем грозы и темноты.

Я подставила лицо первым каплям и с наслаждением вдохнула приятную свежесть. Как приятно спать под стучащий по крыше дождь! Слегка покосившийся бревенчатый домик и двадцать пять соток впридачу достались нам недавно по наследству от свекра — заядлого рыбака, купившего в свое время эту избушку на берегу озера, чтобы не ночевать в палатке. До забора вокруг участка руки моих мужчин пока не дошли, потому как сам дом требовал немалой заботы и вложений.

Старенький телевизор капризничал. Латвийские и польские станции ловились отлично, а вот русскоговорящие каналы нещадно трещали и рябили. После долгих мучений удалось настроиться на какую-то передачу вроде «Теории невероятности».

— Незримое нечто входит в дом через окно, оставляя за собой аккуратное круглое отверстие. И тогда в квартире начинается странное… — загробным голосом вещал диктор. На экране мельтешило изображение окна с отверстием в центре. Голос за кадром продолжал нагнетать: — Потом, когда дырку сфотографировали, на пленке отчетливо проявилось лицо старухи, которая словно бы заглядывает в окно из темноты. Никто из жителей дома так и не опознал лицо призрачной женщины, отчетливо видное на фотографии...

— Не хватало еще страшилки на ночь смотреть… — зевнула я и вырубила допотопный ящик.

Угнездившись на диване в компании «Доны Флор и двух ее мужей» с чашкой ароматного чая и конфеткой, я погрузилась в нирвану. За окном хлестал дождь, сверкали молнии, но под пушистым одеялом в свете желтого абажура жизнь казалась прекрасной и безопасной. Флор только успела обнаружить в своей спальне давно почившего Гуляку, а я допить чай, как вдруг теплый светящийся круг померк… Недовольно фыркнул утробно урчащий холодильник, и наступила тишина.

Кромешная тьма навалилась наброшенным исподтишка мешком. Иррациональный страх холодными щупальцами пробежался по спине, взъерошил внезапно взмокшие волосы… Скрип старой яблони под окном, шуршание мыши за печью, грозные раскаты разбушевавшейся стихии — все звуки внезапно стали осязаемы и таили в себе непонятную угрозу. То ли стон, то ли плач почудился мне в непроглядней мгле заоконья. Я потянулась за мобильником, лежащим на подоконнике, и в этот момент раздался стук в окно…

— Нет, этого не может быть! — я зажала рукой рот, чтобы не заорать. Наверное, это падающие яблоки бьют по стеклу… Громкий, настойчивый стук снова взорвал тишину, разрушив слабую иллюзию. На этот раз ему аккомпанировал нечеловеческий вой. «Так обычно бывает перед смертью» — услужливо подсказала память. Я едва дышала, пропитанная паническим ужасом, как земля водой. Сердце бухало о грудную клетку как молот, забивающий железобетонные сваи. К окну тянуло, как к краю пропасти…

Неужели я такая грешница, что приличной Смерти не заслужила? А, может, она адрес перепутала? Ее заждались в доме напротив!

Взрезанная сверкающим изломанным ножом мгла фотовспышкой выхватила из тьмы жуткую картину — за окном, глядя прямо на меня, стояла ведьма. Черные провалы вместо глаз, раззявленный беззубый рот, издающий нечленораздельные звуки. И костлявая рука, сжимающая колотящую в окно палку…

— Похоже, пришла моя Смерть, — вяло подумала я и собралась отключиться вслед за электричеством.

— Да, но почему она не по форме одета? — вскипел возмущенный разум. Темный платок вместо белого балахона, клюка взамен косы… Неужели я такая грешница, что приличной Смерти не заслужила? А может, она адрес перепутала? Ее заждались в доме напротив!

Ирония, не раз спасавшая меня в самых безвыходных ситуациях, выручила и на этот раз.
Я осторожно выглянула в окно. Старуха стояла, сгорбившись под проливным дождем, и невнятно бормотала.

— Дорога, где дорога? Я заблудилась…

Дааа, ситуация… Пьяная, что ли? Человекоподобные существа, от которых за версту разило дешевым пойлом, были неотъемлемым атрибутом Березовки, впрочем, как и других деревень. Пили многие, в том числе и женщины, и подростки. Что делать? Пустить «ведьму» в дом? Постелить ей на веранде, чтобы та пропиталась омерзительным запахом? А если бабке плохо станет, а если, не приведи Господи, помрет?

Страх и совесть боролись в моей душе, крепко обнявшись, как самбисты на ковре. Они применяли различные захваты и болевые приемы, пытаясь одержать верх. Победило человеколюбие.

Я зажгла свечу и на негнущихся ногах направилась к двери. Никого… Надела рыбацкую куртку мужа, сапоги, взяла фонарь и шагнула в низвергающуюся холодными потоками тьму. Бабка стояла под окном. Она была совершенно трезвой и очень жалкой. Я оторвала старушку от наличника. Повиснув на моей руке мокрым плащом, она еле переставляла ноги. Слезы текли по морщинистому, изъеденному временем лицу, смешиваясь со струйками воды.

Казалось, мы брели сквозь ливень и мрак целую вечность… Древняя старушенция плохо видела и еще хуже слышала. Тем не менее, мне удалось кое-что выяснить. Оказалось, что вечером бабуля долго ждала своего непутевого, любящего «поддать» сына, приехавшего к ней погостить, а потом решила отправиться на поиски. Вдруг пьяный сыночек лежит на дороге, в луже... Заболеет потом, или машина переедет. Старушка сбилась с пути и, увидев освещенное окно, пошла на огонек. Она почти добрела до цели, держась за стену дома, когда свет вдруг погас.

Никого… Надела рыбацкую куртку мужа, сапоги, взяла фонарь и шагнула в низвергающуюся холодными потоками тьму.

— Дай Бог тебе здоровья, доченька! — опознавшая свою хатку бабка не отпускала мою руку, норовя то ли оторвать мне правую верхнюю конечность, то ли облобызать ее. И вдруг шепотом добавила: — Граница между светом и тенью — ты…

Дождь поутих, и в прорехе между тучами засиял отмытый дубль Вэ Кассиопеи. В голове всплыло шутливое изречение кого-то из великих: «Прежде чем умереть, я бы хотел сделать что-то большое и чистое. — Тогда пойдите и вымойте слона».

Душа моя пела, не попадая в ноты. Хотелось танцевать вальс — прямо здесь, под звездами, на дороге, ведущей к себе.