Клава — блондинистая дылда средних лет — проснулась в своей обжитой бетонной ячейке большого города, её некогда заветной мечты.
Город этот не поддавался интеграции уже который год.
Город был сам по себе.
А Клава жила сама по себе.
Своим мощным корпусом она плыла себе против течения и в ус не дула.
Но иногда на неё нападала хандра.

Вот и сегодня…
Первая мысль была о том, что ей сегодня чего-то особенно не хватает для полного счастья — сама не знает чего.
«Чужбина ты, чужбина. Чужая сторона», — затянула песню с утра пораньше её ностальгирующая душа.

Клава умяла свой капиталистический завтрак, пропихнула пышные телеса в узкое розовое платье и стала похожа на сардельку — горячую и сочную.
В таком провокационном виде она без смущения вышла на улицу.

Ей вдруг нестерпимо захотелось перенестись во времени и пространстве в брежневскую Москву.
«Как всё было дёшево и просто! Особенно не мучили разнообразием. И было легче жить. А дикий запад маячил за горизонтом неосуществимой голубой мечтой в розовом тумане.
И вот я здесь, который год», — она разочарованно вздохнула.

Вспомнилось, как из ресторанов на Тверской лилась грузинская музыка.
Как грузинские купцы кидали пачки денег на ветер.
Не хватало Клаве в её теперешней жизни в столице Скандинавии спонтанности и букета знакомых острых специй тех московских страстишек.
Тут такого не бывает. Тут так не принято. Особенно для некоторых, кому по статусу не положено.
«Где пресловутая раскрепощённость гнилого запада, так раскритикованная советской моралью в газетах и на экранах?! Самый раскрепощённый человек, которого я здесь знаю, — это я сама».

Не хватало Клаве в её теперешней жизни в столице Скандинавии спонтанности и букета знакомых острых специй тех московских страстишек.

Не одна проблема, так другая.
Дело было не в стране, а в самой Клаве.

Горный орёл Гоги свил себе гнездо в столице Швеции. И сидел он в этом гнезде, как в капкане.
В его ковровом магазине чего только не было. Не хватало одного — покупателей.
Этом большом городе был общительный и горячий джигит Гоги один.
Совсем один!

Вот в дверях появился пышный силуэт в розовом.
«Русская!» — ностальгически подумал Гоги.
«Грузин!» — ностальгически подумала Клава.

Клава прошлась по магазину, как по подиуму, и остановилась у симпатичного коврика, который ей был совсем не нужен. Гоги тут же встал у неё за спиной.
— Могу скинуть цену на сто пятьдесят евро. В ресторан пойдём?
— Скинь двести.
— Уже скинул.
— Тогда пойдём.

Тем же вечером Гоги стоял у входа в ресторан с ковриком под мышкой, букетом цветов в руке и пачкой презервативов в кармане.
Ресторан был не то чтобы шикарный — средненький.
Клавдия какую-никакую совесть имела. Самое дорогое не заказывала.
Объела Гоги по-божески.

После ресторана Клавдия пригласила Гоги к себе на чай.

Клавдия сдёрнула с кровати шёлковое китайское покрывало и, как колонна, упала на перины. Кровать содрогнулась. У соседей этажом ниже упала люстра.
Дисциплинированный Гоги надел презерватив и вопросительно посмотрел на лежащую на спине рубенсовскую даму.
Дама изобразила непонимание на лице, на теле и на деле.
Конечно, она могла гораздо больше, чем просто лежать на спине.
Она много чего могла. Только зачем?
«Зачем, спрашивается, мне всё это надо!? Зачем мне понадобился коврик?» — повторяла она про себя в монотонном ритме колебания кровати.