За двадцать три года моей жизни их было штук пять, совершенно разных мужчин - если не считать первой любви в восьмом классе и совсем детских увлечений. И почему-то все они называли меня кошкой. Почему-то все они говорили, что мне бы в актрисы, а я… Кошкой меня не называл только один человек, и звали его Олег. За что я мучила себя общением с ним, я не могла понять, даже когда честно называла себя безумно влюбленной в него. Хотя я до сих пор чертовски благодарна ему за некоторую оригинальность, то есть отсутствие кошки, актрисы и прочей дребедени. Впрочем, помнится, Олег меня вообще никак не называл, и самым интимным из услышанных от него слов было и остается мое имя.
- Оля, - растягивая "о" произносил он, когда говорить было уже то ли не о чем, то ли незачем. - Оля…
Мы познакомились, когда мне было лет шестнадцать, а ему около двадцати пяти, и я зарабатывала на белое вино и конфеты с ликером тем, что пела в каком-то неожиданно приличном баре песни про зимнюю вишню, "красивую девчонку, а счастья нет" и ласточку, которая в полдень парила. Голосок, оставшийся от музыкальной школы, и танцевальная студия при бывшем доме пионеров, - несложный секрет успеха для исполнительницы несложных песенок. А с Олегом мы познакомились как-то по-глупому: то ли у какой-то безумной приятельницы, то ли вовсе на улице.
Мы сходились и расходились в течение нескольких лет, но я чаще всего вспоминаю о той части романа, что произошла три года назад. В тот момент мне было уже двадцать, и у нас с Олегом позади была совершенно финальная сцена расставания со слезами, достойными бедной Лизы Калитиной. В порядке лирического отступления вспомню старый, как мир, стишок, посвященный пруду вечной карамзинской героини:

Здесь утопилася Эрастова невеста;
Топитесь, девушки! В пруду довольно места!

В момент нашего первого расставания с Олегом я была близка к тому, чтобы последовать совету безвестного автора. Но прошло время, и былое поросло быльем, что в восемнадцать случается подозрительно быстро, и уже через несколько месяцев я вполне утешилась в объятиях совсем другого человека - который, впрочем, упорно называл меня то кошкой, то кисонькой. Но и другой человек был, да весь вышел, и, как всегда по-дурацки, мы снова встретились с Олегом.
Первый же вечер закончился поцелуями в машине, за которыми очень внимательно наблюдали мальчики из расположенной рядышком будки ДПС. А через два дня, когда я уже было поверила, что мы снова расстались на два года, - он позвонил. И началось.
Олег занимался тем, что снимал документальное кино. Он был занят тринадцать месяцев в году, восемь дней в неделю и двадцать пять часов в сутки. Я была при нем на положении то сожительницы, то любовницы, то подруги, то жилетки, а то и вовсе носового платка. Если бы одним майским вечером я не ушла, дожила бы до положения коврика у порога. Я готовила ему мясо с картошкой, заворачивала в фольгу бутерброды, стирала пыль со старенького телевизора и с завидной регулярностью мыла полы. Я была несчастнейшим существом на свете, потому что тогда еще не понимала: все, что связывало меня и Олега - моя боль. Мне было больно за него, когда у него что-то болело; когда ему было плохо, мне всегда было еще хуже; когда он уходил, я рвалась повторить-таки подвиг карамзинской Лизы; когда он возвращался, я готова была впадать в истерику, потому что через несколько часов после возвращения домой он всегда уходил. Я не могла быть с ним, и я не могла уйти. Так я прожила около года до того приснопамятного солнечного дня в мае.
Собственно говоря, ничего особенного в тот день не случилось, просто я впервые своими глазами увидела грань, за которой прячется безумие. И я увидела, что та, темная, половина меня очень ждет. И тогда я решила: не дождется. Я собрала вещи. И я ушла.

Былое порастает быльем все медленнее и медленнее, хотя… Теперь меня зовут Ольга Дмитриевна. Мне двадцать три года. Я не стала ни кошкой, ни актрисой, ни безумной. Я стала нормальной российской чиновницей, правда, поражающей коллег виртуозным исполнением песни про ласточку, теперь уже только на корпоративных вечеринках. Год назад я вышла замуж и, чтобы не быть единственной кошкой в доме, завела себе рыжую Маруську. Но иногда я закрываю глаза и вспоминаю, как звучало мое имя, - "Оля" - с растянутой буквой "о". Так говорил Олег. Почему он мне так дорог? А кстати, где он сейчас? Из тех пяти мужчин, что случились в моей жизни, он ближе всех и дороже всех. Встреться он мне сейчас, опять как-нибудь по-дурацки - и ведь Бог весть… Но я стараюсь не думать об этом, не запускать крамольные мысли в привычный распорядок "дом-работа". Раз в неделю я хожу с подругой в маленькое кафе в подвальчике местного дома актера. Еще семь лет назад мы с Анной сидели за одной партой в школе, а теперь ее старшей дочери четыре года. Мы и не заметили, как повзрослели. Олег остался в моем детстве, там, где у Аньки нет детей, а я с обшарпанной сцены распеваю песню про ласточку.