(Для читателей KLEO. Вне конкурса)

Рая, стройная, молодая, лет тридцати, привлекательная блондинка, сидела перед зеркалом в шёлковом халате, наводила красоту. Подле неё крутилась, играя побрякушками, дочка Томы, соседки по коммуналке, девятилетняя Ленка. Взяв очередную безделушку, девочка воскликнула:

— Ух ты, какая брошка! Тёть Рай, это изумруд?

— Хризолит. Нравится?

Не дождавшись ответа, продолжила:

— Хризолит защищает от печали, сумасшествия.

— От печали и …?

Девочка запнулась, она завороженно смотрела на зеленовато-золотистый блеск броши, пальчиком погладила камень.

Девочка запнулась, она завороженно смотрела на зеленовато-золотистый блеск броши, пальчиком погладила камень.

— Тёть Рай, подари его мне.

Рая догадывалась, почему запнулась Ленка, избежав слова «сумасшествие» и для чего ей хризолит: «подари ЕГО мне» сказала она, то есть хризолит, а не ЕЁ — брошь. Ленкина мать находилась в глубокой депрессии после того, как от них ушёл её муж, отец Ленки. Она неделями неподвижно лежала на кровати или машинально, сидя в обшарпанном кресле, вязала, распутывала и вновь вязала. Поговаривали, что у неё началось тихое помешательство. К ним заглядывал доктор, подолгу разговаривал с Ленкой. Как-то Рая подслушала: «Покой и спокойствие. Не бойся. Вовремя давай успокоительные пилюли, не напоминай об отце. Главное — спокойствие. Твоя мама вскоре придёт в себя. Да, держи под рукой воду. Если у мамы истерика или ступор случится, брызни ей водичкой в лицо». Доктор говорил тихим, спокойным голосом, потому ему верилось.

Рая, искоса наблюдая за девочкой, весело, как ни в чём не бывало, спросила:

— Зачем она тебе?

— Просто. Красивая.

— Скажешь зачем, может, и подарю.

— Просто, — повторила Ленка, — просто так.

— Просто, — передразнила её Рая, — вот ещё, беги, давай, некогда мне, ну беги к маме. Ко мне гость придёт.

Ленка неслышно подошла к уснувшей в кресле маме, тихо произнесла:

— Мама…

В эту минуту Рая, стукнув кулаком в дверь, ввалилась в комнату:

— Ленка, верни брошь.

Ленка шмыгнула под стол. Её мама, худощавая, невысокого роста женщина, резко вскочила с кресла, уронив вязание. То ли от непонятного страха, то ли волнения, её тонкие, бледные губы шевелились, но не произнесли ни звука, словно разучились говорить. Её грустные глаза беспокойно бегали на лице, бледность которого напугало Раю, но, тем не менее, она подошла, тряханула Тому за плечи, глядя в глаза, произнесла:

То ли от непонятного страха, то ли волнения, её тонкие, бледные губы шевелились, но не произнесли ни звука, словно разучились говорить.

— Дурочку не включай, Тома. Не волнуйся так. Ничего страшного, просто твоя дочь украла у меня дорогую брошь. Тебе в жизнь не расплатиться. Знаю, она у неё. Она только что играла с ней. Пусть вернёт. Иначе я найду способ и вас выселить. И на твою болезнь найду управу.

Тома, покачивая головой, тревожно взглянула на дочь. Ленка с широко раскрытыми глазами выползла из-под стола, вдруг подбежала к матери, обвила её ноги и зашептала:

— Мама, мамочка, я люблю тебя, мама. Не верь ей, я ничего не брала у неё, не верь. Мама, мамочка, ты не будешь болеть. Не брала, не брала…

Рая схватила со стола банку с водой, выплеснула на них.

— Ленка, у тебя тоже сдвиг? Да вы обе чокнутые, — воскликнула она и, махнув рукой, вышла из комнаты: — некогда мне здесь с вами.

…Тарабанили в дверь. Ленка услышала голос соседки тёти Раи, некогда красивой, всегда нарядной женщины, когда-то предмет восхищения маленькой Ленки, теперь же спившейся тётки под пятьдесят:

— Открой, Ленка, тебе с работы звонят. Знаю, дома ты, где ещё тебе быть. Ну, как хочешь. Скажу, что нет тебя дома.

Ленка накрыла голову одеялом, вставать не хотелось. Голос соседки вдруг всполошил её память, и она что-то вспомнила… что? Нет, ничего... С чуть приоткрытыми глазами, сквозь густые длинные ресницы она видела: половина огромной кровати, застеленной дорогим шёлковым постельным бельём, была пуста.

«Ушёл на работу мой трудяга, — подумала она о муже, — мальчиков не слышно, повёз в школу. Можно ещё поспать». Хотя так много сегодня надо успеть сделать: позвонить секретарше, на работу Ленка решила не идти, почта, где она служит директором, может один день обойтись без неё. Домработнице дать указания по дому. Съездить в автосалон, посмотреть машину, муж намеревается обновить её автомобиль. В химчистку, в супермаркет за продуктами можно послать домработницу, но детей со школы забрать — только сама. На ужин приготовить мясо. Её домочадцы любят мясо, приготовленное ею самой. Ещё собирались пойти в театр, они с мужем не пропускают ни одну премьеру. Надо бы заехать в детский дом, муж их спонсор, завезти разно всякое, подарки.

Ленка накрыла голову одеялом, вставать не хотелось. Голос соседки вдруг всполошил её память, и она что-то вспомнила… что?

Подарки? Это слово, как и голос тёти Раи, беспокойством отозвалось в её памяти, будто какое-то погребенное воспоминание пыталось выползти. Что же это? Но нет, не припомнить. Ленка повернулась на левый бок, порхнула пушистыми ресницами.

Теперь она видела: множество бархатных и шелковых подушек разных размеров, разбросанных не только на кровати, но и по полу, устланному мягким белым ковром с длинным ворсом; приоткрытые дверцы гардеробной. «Неужели трудно дверцы закрывать», — ворчливо подумала Ленка о муже, но тут же улыбнулась. Она знала — ей завидовали все, и эта тётя Рая, которая так и не вышла замуж — такого мужа, как у неё, нет на всём белом свете. Высокий, красивый, блондин с голубыми глазами. Он — директор собственной фабрики по производству носков. «Почему носков?» — Ленка тихо счастливо засмеялась. «Потому, — сказал он ей тогда, когда они только встретились в парке тёплой осенью, — что терпеть не могу порванные носки, с дыркой на большом пальце или на пятке. Я решил ещё в детстве заполнить страну носками, мужскими, женскими, детскими. Долой порванные носки!» Мужа зовут Игорь. И г о р ь. Она любит его больше всех. Может, чуть меньше, чем маму… мама… Ленка нахмурилась, но вновь улыбнулась… и сыновей. Их двое. Они похожи на него. Конечно, только на него. Они такие же красивые, умные, как их отец Игорь. Павлуша и Костюшка. У её детей своя комната — большая, светлая, с настоящим письменным столом, компьютером и всем, что нужно мальчикам. У мужа — кабинет. Кухня-столовая может вместить человек сорок. К ним часто заглядывают друзья. Вся эта бывшая коммунальная квартира ныне с добротным ремонтом, как говорится в народе, «евро», принадлежит её семье.

Почему мама не знает об этих её счастливых днях? Ленке стала грустно. Мама, мамочка… тётя Рая… что-то ещё. Её мозг снова пытался чего-то вспомнить. Позабытый сон? Через тяжёлые шторы из шикарной китайской тафты пробивался солнечный свет. Надо бы вставать... Но вот опять… воспоминание… оно так рядом, почти осязаемо. Господи, наконец-то вспомнила… день рождения… Сегодня день рождения мамы! В укромном местечке, в маленькой жестяной коробочке из-под чая… Да, да… Надо подарить ей брошь! Брошь с хризолитом… оберег… Нечаянно в Ленкиной памяти до мелких деталей воскрес тот день. Она играла с украшениями тёти Раи. Про одну из них, про брошку с красивым зеленовато-золотистым камнем, соседка сказала: «Хризолит защищает от печали, сумасшествия». Нет, её мама, лучшая мама на свете, не сумасшедшая. Она просто в печали. Вот Ленка, она крепко сжимала в детской ладошке брошку, подарит ей эту брошь, и всё у мамы будет хорошо. Потом она её вернёт, непременно вернёт. Но мама заснула. Её увезли. Хризолит — печаль моя. Как она тоскует по маме! Больше нельзя откладывать. Игорь и дети поймут. Надо поехать к маме. Оставить записку тёте Рае, выпить таблетки, поехать к маме… Боже, как она прижмётся к ней всем телом, душой, вдохнёт её запах!

Нет, её мама, лучшая мама на свете, не сумасшедшая. Она просто в печали. Вот Ленка, она крепко сжимала в детской ладошке брошку, подарит ей эту брошь, и всё у мамы будет хорошо.

Назавтра дверь Ленкиной комнаты в коммунальной квартире вскрыли участковый, врач, Рая, которая и вызвала их. Она безостановочно говорила:

— Три дня не открывает, не выходит. Такого никогда не бывало. И очень уж тихо там…

Войдя в комнату, все невольно зажали носы. Окно, задёрнутое пыльной, местами порванной шторой из сатина, было наглухо закрыто. На голом грязном полу валялась подушка. На кровати, на выцветшей простыне лежала Ленка без признаков жизни. Глаза под пушистыми, длинными ресницами были чуть приоткрыты, бледное лицо выглядело безмятежным и одухотворенным. На столе возле пустой баночки из-под снотворного лежала брошь и записка. В ней детским почерком Ленки было написано: «Тётя Рая, это ваша брошь. Я хотела подарить её маме. Простите меня. Мне надо к маме. Ленка».

— Что за брошь? — спросил участковый.

— Да, безделушка, давно она у меня пропала, в тот год от них ушёл Ленкин отец, мать её Тома умерла от передозировки снотворным, когда дочь в школе была. Вот брошь нашлась… хризолит, говорят, защищает от сумасшествия… — Рая заплакала.

Доктор, осматривая Ленку, вмешался в разговор:

— Её мать страдала тихим помешательством, безвредным для общества, результат сильного стресса от пережитого страха. Видимо, дочь тоже.

— Я ничего за ней такого не замечала, — всхлипывала Рая, — правда, с детдома, куда после смерти матери Ленку отправили, она вернулась, делала вид, что не узнаёт меня, словно не знала никогда... Тихая была очень и неглупая, окончила техникум связи, на почте работала… ох…

— …Неглупая. Книг вон сколько. Чего ревёшь-то? Вся квартира теперь твоя, — сострил участковый.

— Двадцать семь годков-то всего. Да и привыкла я к Ленке, хоть живая душа была рядом. Теперь я совсем одна, а это — подделка.

Участковый хмыкнул, мол, потому и не оберегла.

Рая швырнула брошь в рядом стоящую корзину для бумаг с такой яростью, словно она виновница всех бед Ленки.

Доктор развёл руками и пошёл к выходу.