П-ш-ш…ж-ж-и-х… — море шипело, пузырилось и пеной застилало глаза. «Все. Сил больше нет…» — смирилась Ира и, начав тонуть, увидела солнечные лучи, пробивающиеся сквозь толщу воды. Зацепившись за них взглядом, она еще раз попыталась выплыть…

«Ирочка, не бойся, вода — живая, ласковая, верь ей, — учил плавать пятилетнюю Иру отец. Она впервые встретилась с морем, и родителям было почти невозможно оторвать ее от него. — Когда устанешь, ляг на спинку, ушки — в воду, послушай, о чем шепчет море»…

Море вытолкнуло Ирину, она судорожно задышала и перевернулась на спину. Волны относили ее все дальше от берега, но силы постепенно возвращались к ней. Секундная паника отступила, и она опять поплыла, стараясь не дышать, когда очередная волна накрывала ее. Сквозь пелену она видела Машу, бегающую вдоль кромки пляжа и размахивающую руками, и людей, собравшихся около нее, но никто не решался войти в ревущую воду. Берег то приближался, то отплывал, и вдруг рядом с ней кто-то вынырнул.

Берег то приближался, то отплывал, и вдруг рядом с ней кто-то вынырнул.

— Сможешь доплыть? Держись за меня!

— Все хорошо. З-з-замерзла только… — они поплыли рядом, борясь с отливными волнами.

На последний рывок почти не осталось сил, незнакомец вынес Иру и положил на гальку.

— Сумасшедшая, ты зачем за буйки поплыла? Ты же знаешь, что я плавать не умею! А если бы ты утонула?! — накинулась на нее Маша, накручивая на палец кончик темно-рыжей косы.

— С морем хотела попрощаться… сегодня же последний день.

— Ну и как? Попрощалась? Точно — ненормальная! Если бы не вы… — Маша взглянула на спасителя, седого, но еще молодого мужчину, сидевшего рядом и пытавшегося отдышаться. Большой странный крест на его груди, покрытой наколками, оттягивал серебряную цепочку.

— Да нет. Сама смогла бы… — он снял часы, — остановились… будут на память. Как зовут?

— Ириной ее зовут. Все за волнорез плавает, алые паруса встречает, но не дождется никак, — скрипуче засмеялся безликий долговязый парень с выгоревшими льняными волосами.

— Игорь, ты куда пропал? Ирка чуть не утонула!

— Да л-а-а-а-дно, Маша, что с ней станется! Плавает как рыба. Я в шашлычную заглянул.

— Спасибо вам! Как вас зовут? — Ирина приподнялась и протянула руку незнакомцу.

— Георгий. Хм… ладонь у вас такая мягкая, а рукопожатие… будь здоров!

Она рассмеялась и встала, опираясь на его руку, завернулась в махровое полотенце и распустила длинные каштановые волосы. Встряхнув покрывало, сложила его в сумку.

— Прощайте, Георгий!.. Я — домой, кто куда? — надела сланцы и похлопала к выходу.

Маша и Игорь, опередив Ирину, пошли немного поодаль, о чем-то переговариваясь и споря.

— Вы сказали, сегодня — последний день, уезжаете? — нагнал ее Георгий.

— А, это вы! Да, завтра домой. Мы из Ленинграда, студенты, заехали сюда после практики.

— Этот фрукт с вами?

Маша успела переодеться и уже строгала приевшийся помидорно-огуречный салат.

— Кто? Игорь? Он сын подруги мамы Маши. Они мечтают их поженить. Вот и сюда прислали ее пасти. Тот еще супчик! Жмотяра отменный. Все норовит поживиться за чужой счет.

— А знаете, приходите сегодня вечером в шашлычную у пляжа. Все приходите. Будете?

Ирина не ответила, лишь помахала на прощание рукой, поднимаясь по тропинке к маленькому уютному домику, спрятавшемуся на холме, утопающем в зелени.

Маша успела переодеться и уже строгала приевшийся помидорно-огуречный салат. Промыв и нарвав поверх кинзу, она сдобрила все подсолнечным маслом и нарезала батон. Достала из свертка порции шашлыка, разложила по тарелкам, добавив стебельки базилика и аджику.

— У меня все готово! Ирина Владимировна, присоединяйтесь! Ир, ты как? Соль смыла? Вода в бочке нагрелась на солнце, тебе хватит, не жалей! Я вечером ополоснусь. Стол в беседке.

Ступени рассохшегося крыльца заскрипели под шагами высокой хрупкой старой женщины. Спустившись вниз, она неспешно пошла по тропинке к беседке. Седые, но еще пышные волосы были собраны во французский пучок. Правая рука опиралась на трость, а левая теребила кисти голубой шелковой шали, накинутой на плечи. Темно-синее крепдешиновое платье оттеняло ее, когда-то прекрасные, васильковые глаза. Войдя в беседку, она села в изящное плетеное кресло рядом с круглым столом, накрытым кружевной скатертью.

— А Игорь где? — спросила Ира, зайдя следом за старушкой.

— Да ну его! Не я ему нужна, а мой отец со своими связями. Противен он мне. Я так ему и сказала. Ушел в свою гостиницу со всеми удобствами вещи домой собирать. Хватит о нем.

— Какой у вас все-таки чудный вид на море из беседки! Никак не могу привыкнуть за неделю, каждый раз восторгаюсь, — произнесла Ира, — и вы такая нарядная сегодня!

— Да… день рождения… тридцать первого июля по новому стилю… девяносто лет.

— Девяносто лет! А я думала, вам не больше восьмидесяти, вы бодрячком выглядите! Погодите, сейчас восемьдесят восьмой, так вы еще в прошлом веке родились?! — удивилась Маша, раскладывая салат по тарелкам. — А Ирке тоже сегодня двадцать стукнуло.

— Ирине? — спросила она и, чуть-чуть замешкавшись, распахнула шаль, и открепила от платья камею из белого агата. — Это тебе, Ира. С днем рождения! Она моей маме принадлежала.

— Ирине? — спросила она и, чуть-чуть замешкавшись, распахнула шаль, и открепила от платья камею из белого агата.

— Что вы, что вы! Я не могу! Это дорогая и… памятная для вас вещь. Я не могу это принять.

— Возьми, не отказывай, я от сердца. На память. Носи ее иногда. Мне будет приятно.

— Сейчас… я сейчас, — Ира приколола камею к ситцевому сарафану и побежала в дом, вскоре вернувшись и неся в руках большой перекидной календарь на следующий год, — вот... а это вам от нас с Машей. Дворцы и парки пригородов Ленинграда. Родителям купила. Я же родом не из Ленинграда. Завтра домой еду. В Питер только к сентябрю вернусь.

— Благодарю вас, девочки! Вы знаете, я… — она на минуту задумалась, затем продолжила, — впрочем, что теперь бояться… я же родилась в Петербурге. Успела Смольный институт окончить, как революция началась. Мой отец был морским офицером, погиб в том же семнадцатом. Мы с матерью перебрались в Севастополь, все надеялись, что это ненадолго. Ждали до последнего. Когда красные заняли почти весь Крым, мы решили бежать в Константинополь и оттуда перебраться в Париж. Чтобы выручить какие-то деньги, моя мама пошла к ростовщику, хотела заложить жемчужное ожерелье, но не вернулась. Я обегала весь город в поисках, напрасно… до сих пор помню тот день, последний корабль, на котором можно было уйти, потом стало поздно. Осталась одна. Хозяева дома, татары, где я сняла комнату, пытаясь спрятаться, пожалели меня. Для них я была мещанкой без документов, бежавшей от революции. Я затерялась среди них, быстро научилась языку, растворилась. Они выправили мне бумаги, и я стала Назирой. Никто до вас не знал… но мне так хотелось, чтобы кто-нибудь звал меня моим именем… — они слушали ее, затаив дыхание. — Я вышла замуж за их сына, Тагира, он полюбил меня, а я была благодарна. В двадцать третьем у нас родился сын, Тимур. Мы были по-своему счастливы, пока не началась война, мужа и сына призвали. А затем были немецкая оккупация и выселение из Крыма уже советской властью. Оказались мы со старенькой свекровью под Бухарой. Сын не вернулся с войны. Муж, весь израненный, долго нас искал, нашел, но мать его не дождалась… В Крым не разрешали вернуться. Только в шестидесятом мы перебрались сюда, под Сочи. Через год осталась совершенно одна. Я так и не рассказала ему всю правду о себе, а вам открылась… простите. Но довольно о грустном, довольно! — она резко встала, расправила плечи, улыбнулась краешками губ. — Не всегда я была такая старая! — вечернее солнце смягчило ее черты, и на миг проступили былые красота и грация. — Сейчас будем кутить и веселиться! У нас же день рождения! Машенька, дорогая, будь добра, принеси из буфета бутылочку изабеллы…

Лязгнула калитка, к беседке подошел Игорь. Маша протиснулась через него, поставила на стол вино и бокалы. Смеркалось. Ира зажгла абажур над столом, и ее взгляд упал на Игоря.

— Кто это тебя так?

— Кто?! Твой спаситель, кто! — обрезал он и коснулся своего начинающего заплывать левого глаза. — Уголовник он, вот кто. Дела какие-то воротит в своей шашлычной. Люди вереницей к нему идут. Между прочим, вас ждет, стол накрыл! Схлестнулись мы с ним. Он заставил меня часы снять, дорогие, чтоб вы знали, отец из-за границы привез, и деньги все из карманов вынуть. Завернул их в носовой платок, к часам привязал и свистанул в море! Псих! «А это, — говорит, — тебе за алые паруса!» — я и опомниться не успел, как на земле оказался. Мне ваш Сочи — вот где, — чиркнул ребром правой ладони по шее, — вы как хотите, а я сегодня уезжаю! Счастливо оставаться! — почти прокричал он и ушел, с силой хлопнув калиткой.

— Бог с ним, — тихо сказала Ирина Владимировна, — что за спаситель, как его имя, Ирина?

— Георгий. Он помог мне выбраться из моря сегодня днем.

— Спас он ее, если серьезно, — поправила Маша, разливая вино по бокалам.

— Кажется, догадываюсь, о ком вы. Подробностей не знаю, только то, что он сидел в тюрьме, это правда. Кровная месть. Отомстил за гибель своей сестры, но дал тому шанс, как на дуэли.

— Печальная история. А глаза у него добрые, и он единственный не побоялся плыть ко мне…

— Надо же какой… благородный, — Маша подняла бокал. — С днем рождения вас, две Ирины!..

— Кажется, догадываюсь, о ком вы. Подробностей не знаю, только то, что он сидел в тюрьме, это правда. Кровная месть.

Раннее утро встретило свежестью бриза. Сварив чашечку кофе и устроившись в своем любимом кресле в беседке, укутавшись в шаль, Ирина Владимировна долго не могла отвести глаза от моря, дышавшего всеми красками рассвета и оттенками лазури, и от стоявших вдали на рейде кораблей. Достав из ящика стола янтарный мундштук с сигаретой, закурила, стряхивая пепел в бокал и рассматривая календарь. Длинные тонкие пальцы листали страницы ее столь далекой прошлой жизни, вспыхивающей искрами памяти теперь… Мать, поправляющая китель отца… Горячие губы того милого мальчика, целующего ее руку в Нижнем парке в Петергофе… Первый выход в свет…Тот Петербург, которого больше нет…

На бокале тлела непотушенная сигарета. Кофе не успел остыть, когда Ирина и Маша вошли в беседку и увидели ее счастливое лицо с застывшей полуулыбкой. Она была уже не одна…

Они стояли и смотрели на ставшее белым Черное море, не замечая слез на своих лицах.