Бархатный голос телеведущего, постаревшего, но такого же эффектного, как и в молодости, спокойно и монотонно повествовал об очередной житейской истории. Ираиде нравилась эта передача. Она усаживалась в кресле перед экраном и искренне болела, сопереживала людям, разыскивающим родных и близких. Бывало, что она начинала достаточно громко спорить с телевизором, комментировать героев программы. Она была глуховата, и ее громкие реплики порой раздражали соседей, и приходилось объяснять, что в квартире никто не скандалит. Иногда баба Ира (так ее называли внучки) засыпала перед телевизором, начинала клевать носом. Тогда ее дочь Нинель (те же буквы были в фамилии вождя мирового пролетариата, только — наоборот) — тихонько выключала экран, отчего бабуля тут же просыпалась и требовала включить телевизор снова. Так и в этот раз, под мерный голос телеведущего маленькая старушка задремала, и вдруг ее пронзило, сознание моментально прояснилось:
— Мы разыскиваем Браху — Кристину Шук — наследницу многомиллионного состояния…

Узловатые, исчерченные сосудами, пальцы судорожно вцепились в затертую, серенькую обивку подлокотников.

Каждое утро воспитатели и воспитанники напряженно вслушивались в сводки с фронта. Детские, серьезные очи вглядывались в динамики.

Перед глазами замелькали картинки прошлого.

…Вот Ариша в Сибири, в маленькой деревушке под Ялуторовском. Жара, сенокос. В полдень утомившаяся девочка присела отдохнуть, задремала, и ей приснился седой, сгорбленный дед. Он больно постучал костяшками пальцев ей по лбу:
— Что спишь? Там тятька твой помер.

Ариша вскочила, помчалась сломя голову домой. Вбежала в избу, и услышала предсмертный отцовский хрип.
Через месяц мать умерла от водянки.

...1941 год. Ей недавно исполнилось 13 лет. Детский дом взбудоражено кипел: мальчишки-девчонки мечтали, строили грандиозные планы, как они сбегут на фронт бить фрицев, станут Героями Советского Союза и о них напечатают в «Правде». А может быть, и расскажут по радио?

Все усиленно налегли на изучение немецкого языка. Каждое утро воспитатели и воспитанники напряженно вслушивались в сводки с фронта. Детские, серьезные очи вглядывались в динамики. Голос Левитана звучал из всех дверей и окон, гулко разносился по коридорам, но ободряющих новостей не было. Детям война казалась совсем не страшной, ужасно увлекательной и героической. Ребята ночами возбужденно шептались: готовили план побега на фронт…

Школьников сняли с поезда в Тюмени и вернули обратно в детский дом. Не нашли только Арину Друганову, молча лежавшую на крыше вагона со сломанной ногой. Голодную девочку спустили на землю, когда она уже не выдержала и позвала на помощь через несколько дней. Все это время она пила только воду из фляжки — по несколько глотков, чтобы хватило подольше. Арину отправили в ближайший госпиталь. Документов у нее с собой не было, и девочка, не смущаясь, смело прибавила себе 4 года… Доктор внимательно ее осмотрел и поставил диагноз — дистрофия. Для 17 лет девочка была слишком маленькой и худой. Вылечив ногу, Арина (теперь ее звали Ирина) осталась при госпитале — санитаркой. В январе 1942 года группу девушек — санитарок и медсестер — отправили на фронт. Среди них была и Ирина Друганова.

… Немец схватил девушку за волосы, она почти не сопротивлялась: перед глазами кружилось, в голове гулко звенело, и отдавалось болью в ушах. Тошнота подступала… Контузия.

Ее втолкнули в сарай, где находились десятки других пленниц. Какая-то нескладная, высокая женщина с трудом приподняла Арину, протерла ей лицо влажной ветошью…

…Арина оказалась в Австрии, в семье какого-то немецкого «гер коменданта»: стирала, мыла посуду, ухаживала за скотиной. Она отлично понимала немецкий язык: спасибо учительнице, обрусевшей немке. Kleines Schwein (кляйнес швайн) — маленькая свинья — так ее теперь звали. Ее не обижали, почти не били, кормили сносно — разрешали есть объедки и кашу для поросят. Арина прожила у хозяев почти год. За это время они привыкли к ней, и уже не обращали внимания на ее перемещения… Куда может деться тощая грязная девочка? Случайно Арина подслушала, что хозяин зачем-то уезжает. План действий созрел в одну минуту. Хозяйка с детьми отправилась провожать мужа. Арина потихоньку выбралась из дома и спряталась на чердаке . Ей осталось дождаться вечерней темноты и бежать.

Вот Арина — теперь уже Кристина — работает в госпитале, куда свозят бойцов союзников: французов, поляков, русских.

Это был короткий путь. Еще короче, чем путь из детского дома на фронт. Ее схватили в ту же ночь.

…Концлагерь. Жутко бледная женщина вытянувшись лежала на бетонном полу. Она медленно подняла взгляд на Арину, державшую ее голову на коленях, и прошептала:
— Скажешь, что тебя зовут Кристина. Кристина Шук. Это — я. Ты русская, коммунистка, узнают — тебе не выжить. Меня назовешь своим именем. Я уже… — и не смогла договорить. Прерывистое дыхание продолжалось еще несколько минут.

…Вот Арина — теперь уже Кристина — работает в госпитале, куда свозят бойцов союзников: французов, поляков, русских. Бойкую, веселую, заботливую девушку любят.

Она заливисто хохочет, смеется, в ней кипит жизнь, и, глядя на нее, самые тяжелые больные и раненые оживают. Кто скажет, что она чудом уцелела в немецко-фашистском концентрационном лагере?

— Можно я буду звать Вас Брахой? — спросил один из пациентов.
— Почему?
— Так звали мою младшую сестру, и я хочу звать Вас так же… Будьте моей сестричкой?
Прозвище прицепилось надолго. Это было уже четвертое имя.

Привезли освобожденных узников Маутхаузена. Все одинаково тонкие, изможденные, бестелесные. Кристина сутками металась между истощенными пациентами. Многие умерли, не прожив и двух дней.

Один из бывших пленников постоянно наблюдал за ней. Его огромные, темные, ввалившиеся глаза, казалось, могли прожечь насквозь, она спиной ощущала исходивший огонь, притяжение.

Как-то утром Кристина вошла в палату и — не увидела «своего пациента» на постели. Девушка вдруг почувствовала почти физическую боль при мысли, что он… тоже…, внезапно перехватило дыхание, резко защипало в глазах, она неуклюже развернулась к дверям и… Высокий, чуть сгорбленный, он стоял, упираясь плечом в дверной косяк, застенчиво улыбаясь. «Это Вам, Кристина», — с трудом выговорил он, протягивая скромный, мокрый весенний букетик мать-и-мачехи. Солнечный лучик пробился сквозь тучи, пронзил мутное стекло, и пылинки весело закувыркались и закружились в весеннем вальсе…

Голос ведущего продолжал вещать:

Шмуль Вайнгартен в 1943 г. находился в Освенциме, где у него погибли жена и дети. В тяжелом состоянии он был переведен в другой лагерь, Маутхаузен, в Австрии. Потом, когда советские войска освободили пленных, он оказался в госпитале.

Шмуль и Браха полюбили друг друга, и, когда закончилась война, решили пожениться. До войны Шмуль был ювелиром в Польше, и успел поместить свои сбережения в Швейцарском банке. Перед свадьбой он решил съездить в Швейцарию, чтобы уладить финансовые дела. Браха осталась в Австрии. Когда Шмуль вернулся в Австрию, Брахи там уже не было. Он долго искал ее, но безуспешно.

Глядя на нее, самые тяжелые больные и раненые оживают. Кто скажет, что она чудом уцелела в немецко-фашистском концлагере?

Шмуль уехал в Америку, занялся бизнесом, и вскоре стал миллионером. Но всю жизнь Шмуль упорно разыскивал Браху. В 1965 г, за 20 лет до смерти, он составил завещание. Согласно ему, главной наследницей должна стать Браха. В одном из Цюрихских банков на ее имя лежит 15 миллионов долларов. Сыщикам удалось найти в Германии бывшего узника лагеря Мюнхенплац, который по фотографии узнал Браху. Только, по его словам, девушку звали Кристина Шук.

Мы разыскиваем детей или внуков Кристины Шук — она так же называла себя Брахой, — которая, судя по всему, во время войны жила в Австрии. А в 45 г. — возможно! — была арестована, оказалась в тюрьме Мюнхенплац, а потом — в одном из лагерей на территории СССР. Как считает американское детективное агентство Фэтмэна — где-то в районе Воркуты. Скорее всего, могла воспользоваться чужими документами.

— Интересная, конечно, передача. Представляешь, мам, что людям пришлось пережить, через что — пройти? Мама! Мам, ты спишь? — выключив звук, Нинель подошла поближе, всмотрелась в спокойное, торжественное лицо старушки, вскрикнула, зажав рот рукой.
— Мама… Мамочка. Проснись! Ну проснись, пожалуйста-ааааа!