«В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом —
Вы такая эстетная. Вы такая изящная...»
Игорь Северянин

Аптека была новёхонькая. В больших окнах, отмытых до невидимости, сияло летнее солнце. Его лучи проникали внутрь и медово плавились на жёлтых латунных ручках аптечных ящичков красного дерева, отражались от белоснежных фарфоровых баночек в паучьих переплетениях готического шрифта. Самые упорные лучи прорывались в открытую дверь рецептурного зала, вспыхивая маленькими радугами в овалах колб, реторт и мелкой россыпи мензурок.

Большие шары с разноцветными жидкостями, выставленные в аптечной витрине, напоминали о достославном восемнадцатом веке. Поздними вечерами, когда улица погружалась в сумрак, а в аптеке загорались яркие электрические лампионы, свет струился сквозь шары, расцвечивая тротуар красными, жёлтыми и зелёными бликами. Любопытные горожане залетали в двери, словно трудолюбивые пчёлы в леток улья. Приобретали какие-нибудь незатейливые мази или порошки, иногда просили разрешения воспользоваться аппаратом для телефонирования, висевшим на стене.

К вечеру колокольчик над дверью терял свои заливистые перезвоны и только сипло брякал, как ботало на коровьей шее, встречая и провожая очередного посетителя аптеки.

Но в этот день аптека была непривычно пуста. Горожане выехали на взморье, понежиться на солнце и поплескаться в тёплом море.

Провизор Розенблюм, воспользовавшись временным затишьем, просматривал рецептурные листки. Занятие было необходимое, но нудное до чрезвычайности. И поэтому, когда дверной колокольчик предупреждающе звякнул, он охотно отложил в сторону бланки и благожелательно улыбнулся вошедшему посетителю. Нет, посетительнице. И какой!

Колокольчик ещё рассеивал в воздухе последние тонкоигольчатые звуки, а провизор уже был влюблён. Безнадежно. Ибо какая может быть надежда, если простой человек влюбится в фею.

А то, что это была именно фея, он не сомневался.

Волновался и нежно шуршал водянисто-зелёный матовый муар платья с высоким глухим воротником-стойкой. Большая пряжка-аграф в россыпи зелёных и прозрачных кристаллов удерживала пушистое страусиное перо на маленькой шляпке-тюрбане. Зелёные глаза, золотистые локоны, выбившиеся из-под шляпки, и улыбчивые губы в столь нежной розовой помаде, что, казалось, её и вовсе нет, дополняли облик полуденной посетительницы.

Провизор смотрел на неё, слегка приоткрыв рот, отчего вид имел, к сожалению, глуповатый.

— Здравствуйте, — сказала фея. — Однако, это странно. Я думала, что за углом будет кондитерия. Так хочется марципанов! Говорят, они у вас особенные. А чем это пахнет?

— Лекарствами, — Розенблюм смутился так, словно злонамеренно не включил марципаны в реестр аптечных медикаментов.

Она с любопытством осматривалась по сторонам, а провизор с не меньшим любопытством приглядывался к ней. Нет, всё-таки не фея.

— Нет, запах такой сладкий, — тоненькие ноздри феи расширились, дегустируя аптечный воздух. — Очень приятный.

— Это лакричные леденцы. Помогают при кашле.

— Ну что ж, полакомлюсь марципанами позже, — рассмеялась фея. — Какая славная у вас аптека!

Она с любопытством осматривалась по сторонам, а провизор с не меньшим любопытством приглядывался к ней. Нет, всё-таки не фея. Волшебные создания не носят автомобильные перчатки-краги. И вряд ли вульгарная уличная пыль запорошила бы прюнелевые башмачки феи...

Но в этой случайной посетительнице была какая-то нездешняя прозрачность и воздушность. Казалось, ей потребуется совершенно незначительное усилие, чтобы оторваться от пола и воспарить в воздух.

— Вы впервые в нашем городе? — отважился спросить Розенблюм.

— Да, — ответила посетительница, — я, собственно говоря, приехала на воды в Кранц, но в жаркие дни там столько отдыхающих, что это невыносимо. Рассудив, что если где-то прибыло, то значит, где-то убыло, я отправилась в ваш город. Дороги хороши: ровные, повороты плавные. И тень от деревьев так приятна в солнечный день. Иначе я бы просто поджарилась в своём открытом авто.

— О, у вас собственное авто? — воскликнул провизор, неравнодушный к техническим достижениям.

— Двойное тоно «Мерседес Симплекс», — улыбнулась незнакомка. — Отличная машина, мощная, надёжная.

— Прошу простить моё любопытство, но я слышу в вашей речи небольшой акцент, который никак не могу определить.

— Я из Санкт-Петербурга, — ответ был короток.

Похоже, ей не хотелось развивать эту тему. И чуткий провизор, извинившись, занялся своими рецептами, предоставив гостье полную свободу.

Похоже, ей не хотелось развивать эту тему. И чуткий провизор, извинившись, занялся своими рецептами, предоставив гостье полную свободу.

Петербурженка не торопилась оставить аптеку и вернуться под раскалённое солнце. Она продолжила неторопливый осмотр диковинок, любовно собранных Розенблюмом, считавшим, что в раритетных вещах хранится душа времени. Именно они могут придать новой аптеке респектабельность.

Приспустив пенсне на кончик носа, провизор время от времени посматривал в ту сторону, где струился и пел муар. И от того ли, что ему приходилось то смотреть сквозь стёкла, то напрягать свои близорукие глаза, лишённые поддержки оптических диоптрий, но началось ему видеться нечто странное.

Вот прекрасная незнакомка легонько прикоснулась тонкими пальцами к большой китайской вазе, стоявшей на резной подставке чёрного дерева, и завитки облаков, словно подгоняемые ветром, лёгкими тенями понеслись по фарфоровому небу. Изящные китаянки открыли пёстрые перепончатые зонтики и побежали через круто изогнутый мостик, чтобы спрятаться от непогоды в пагоде. Корявые сосны на скалах крепче ухватились корнями за камни, а водопад узкой серебряной струёй низвергнулся с горы, испугав двух красноголовых журавлей, в панике взлетевших из камышей.

Розенблюм сорвал с носа пенсне и, протерев большим клетчатым платком, снова водрузил его на переносицу, чувствительно ущемив её. Ничто не двигалось на округлых боках старинной вазы.

Провизор забыл, что надо дышать, и, может быть, поэтому услышал шевеление вверху, там, где висело чучело маленького крокодила с открытой в оскале пастью. Крокодил дёрнул хвостом и задвигал лапами, словно пытался убежать к нильским берегам.

Дыхание вернулось, когда волшебница? колдунья? гипнотизёрка? снова подошла к Розенблюму. И он увидел её глаза с огромными чёрными зрачками, расширенными, словно от кокаина.

— Кто вы? — едва шевеля пересохшими губами, спросил Розенблюм.

— Епифания, — ответила она так, словно это всё объясняло.

— Это всего лишь имя. Кто вы?

— Всего лишь имя? — она задумалась. — Нет, вы ошибаетесь. Иногда имя — это судьба. Вас зовут Аарон. Не спрашивайте, откуда я знаю ваше имя. Аароном звали брата Моисея, первосвященника. На еврейском это «гора» или «сияющий». Прекрасное имя. Библейский Аарон любил мир и стремился к миру. Ваше имя и судьба неразделимы. Всё взаимосвязано. Я собиралась на воды в Швейцарию, но захотелось провинциальной тишины. Милый городок. Уютный отель. Прогулки по променаду, вечерний фейерверк. Минеральная вода. Но я стала погибать от скуки. Покупаю авто. И вот я здесь. Останавливаюсь на первой попавшейся улице, иду вперёд, почему-то твёрдо уверенная, что за углом будет кондитерия. А тут вы со своей аптекой!

Провизор забыл, что надо дышать, и, может быть поэтому, услышал шевеление вверху, там, где висело чучело маленького крокодила с открытой в оскале пастью.

— Да, аптека за углом и лекарства вместо марципанов — это досадно! — Аарон рассмеялся.

— Рано смеётесь, Аарон, — гневно сверкнула зелёными глазами Епифания. — Я зачем-то зашла в вашу аптеку, и тогда начались эти странности. Вдруг почувствовала, что всё знаю о вас, об аптеке, о прошлом, настоящем и будущем. И могу делать удивительные вещи.

Она провела ладонью над лежавшими на маленьком серебряном подносе кусочками янтаря с инклюзами. Жёлто-оранжевый свет, исходящий из отшлифованных янтарей, на мгновение угас, потом усилился, и из этого накалённого сияния вырвались и порскнули в разные стороны муравьи, крошечные паучки и какая-то летающая мошкара.

— И, самое главное, взгляните на стену с гравюрами. Вы видите?

Среди старых гравюр появились цветной рисунок и незнакомая гравюра. На рисунке Аарон узнал свою улицу, разрушенную и сожжённую. Город на гравюре был Аарону незнаком. Занесённая снегом улица, дома с окнами, перечёркнутыми крест на крест белыми полосами. Один из домов осыпался грудой кирпичей. Посредине улицы застрял в снегу трамвай. Можно было подумать, что это мёртвый город, если бы не одинокая фигурка маленькой девочки, которая тянет на санках какой-то длинный свёрток.

— Это два города, ваш и мой, — Епифания подошла и встала рядом с Аароном.

— Что случилось с нашими городами?

— Через несколько десятилетий Германия и Россия будут воевать друг с другом. Огромные жертвы и разрушения. От вашего города мало что останется. А мой прекрасный Петербург...

На глаза Епифании навернулись слёзы.

— Мы с вами не переживём эту войну. Я умру от голода в блокадном Ленинграде. Вас убьют в концлагере.

— Я не верю, — прошептал Аарон. — Этого не может быть.

— Мне очень жаль. Но спустя десятилетия наши потомки встретятся на этой улице. Ави Розенблюм прилетит из Иерусалима, так как захочет найти аптеку, в которой работал провизором его предок. А моя девочка, Епифания, приедет сюда из Санкт-Петербурга, чтобы увидеть город, который в юности посетила её романтичная пра-пра-прабабка. Они встретятся и, может быть, полюбят друг друга.

— Неужели есть что-то, что вы не знаете точно?

— Конечно, есть, — улыбнулась Епифания. — Удастся ли мне сегодня попробовать знаменитые марципаны? Не покажете ли вы, господин Розенблюм, кондитерскую, где они продаются? Можем поехать на моём авто. Надеюсь, мы забудем о будущем, едва только выйдем из вашего заколдованного заведения.

Двойное тоно «Мерседес Симлекс» приняло Епифанию и Аарона в свои дружеские объятия. В воздухе чувствовалась вечерняя прохлада. Усталые горожане возвращались с взморья, просыпая из складок одежд на брусчатку мостовых белый песок балтийских дюн.

И у всех ещё было в запасе время до первой мировой войны, и до второй мировой войны. Они были богаты временем и не считали часов, дней и лет, оставшихся им, а просто с удовольствием смотрели на молодую пару, проезжающую по улицам города в новом авто: Аарона, «Сияющего», и Епифанию, пифию, предсказательницу.