В суматохе рабочего дня в очередной раз хватаю, почти не умолкающую в течение дня телефонную трубку, и звонкий девичий голосок, без всякого предисловия, громко и радостно сообщает:
- Мама, это я. Я пришла.
В голове вихрем проносит естественный вопрос, "кого ей надо?"
Возможно, я и ушла с головой в работу, оставив для семьи несколько часов в неделю, но не до такой же степени, чтобы забыть, что у меня взрослый сын, а не дочь. А если случается, что мне звонит невестка, то я ее узнаю по паузе, которую она делает прежде, чем заговорить. Она как бы раздумывает, какие слова сегодня сказать первыми "Мама, это я" или "Здравствуй, это я". Фразы у нее меняются в зависимости от того, как в данный момент она ко мне относится: любит меня или сердится на меня.
У двоих других сотрудниц - тоже сыновья, кстати, еще не женатые.
Не успеваю сделать экспресс-анализ семейного положения всех сотрудниц, как одна из них, увидев мой недоуменный взгляд и поднятую телефонную трубку, почти подбегает ко мне c вопросительно-извинительным взглядом:
- Кого-то к телефону?
И почти сразу же утвердительное:
- Это меня.
Молча передаю ей трубку. Действительно ее.
- Таня, Танечка, ты пришла? - Ее голос звучит еще радостнее, чем на том конце провода.
- Подожди, я сейчас выйду к тебе.
А потом фраза уже обращенная ко мне:
- Я не надолго отлучусь, можно? Дочка пришла.
- Конечно, идите, милая Галина Анатольевна.
Мы так давно работаем вместе, и как говорят про нас иностранцы, что мы, русские, пытаемся на работе жить, а они только работать, вот поэтому я знаю, как дороги для нее эти слова, произнесенные торопливым девичьим голоском в телефонную трубку.
Я помню эту женщину еще девушкой. Она была слишком самостоятельной и умела выполнять любую работу - женскую и мужскую, поэтому и замуж не торопилась, и мужа ждала под стать себе. Но видя, как уходят годы, а принца все нет, решилась на брак с разведенным мужчиной. И вроде бы не плохо все складывалось - муж закончил институт, получил двухкомнатную квартиру, она родила ему сынишку.
Да вот только двое детей (мальчик и девочка) ее мужа, оставленные с матерью после развода, все чаще и чаще стали заглядывать на огонек в Галинину квартиру. Плохо им было с родной матерью. Их трехкомнатная квартира по-тихоньку превратилась в двухкомнатную, где поздно за полночь распивались спиртные напитки и звучали пьяные голоса.
И тогда услышали мы от нашей Гали:
- Девчонки, я, наверное, возьму детей пока к себе. Ведь им еще только по десять лет. Жалко их.
А потом уже робкая надежда на почти несбыточное:
- Может получиться разменять квартиру их матери. Выделят им долю, когда-нибудь.
Но это "когда-нибудь" не случилось до сих пор. Все пятеро продолжают ютиться в квартире, выделенной государством на семью из трех человек, в которой сейчас на каждого ее жителя приходится меньше шести метров. А в квартире их матери-кукушки, стали проживать, вернувшиеся из мест заключения ее братья. Сама же мать (если ее еще можно называть таким высоким словом) пошла скитаться по белу свету в поисках приключений на свою голову. Временами ее можно встретить на рынке в пальто, которое Галина передала ей с детьми, чтоб не замерзла.
Не все гладко складывалось с приходом детей в семью. Мальчику всегда казалось, что ему должны все предоставить на блюдечке с голубой каемочкой. Но не было в этой семье средств на дорогие вещи, а было только тепло большой души хрупкой женщины. И сколько вечеров она провела в разговорах с мальчишкой, пытаясь объяснить ему, в чем состоят ценности жизни, так как она понимала их сама.
С девочкой проблем было меньше и мама Галя была первой, кому она открывала свои девичьи секреты. Но, постоянно режущее ухо, сухое - "тетя Галя", от ребенка, которого не просто растила, а вкладывала в него часть своей души, в глубине этой души на самом ее донышке затаилось тихой грустью.
Муж воспитание детей полностью переложил на плечи этой женщины, привыкшей за все нести ответственность. Сколько раз мы слушали ее рассказы про проделки детей, и в заключении обязательно излюбленная мужская фраза ее мужа: "Это ты их так набаловала", которая даже нас заставляла удивленно поднимать брови.
А если ко всему добавить, что рядом рос и родной сын, желанный ребенок от позднего брака. Ребенок, которому хотелось отдать все. А делать этого нельзя, потому что надо делить на троих.
Многое выпало на долю этой всегда приветливой и услужливой женщины. Ей пришлось лежать на больничной постели, где висела зашифрованная врачами, но давно уже расшифрованная больными, табличка, с таким страшным названием - "рак" и запрещать себе даже думать о том, что те четверо, оставленные в квартире, могут в один день осиротеть. И, наверное, этот запрет помог ей справиться даже с этой ужасной болезнью и вернуться на работу.
И на наше женское:
- Галя, тебе теперь самой помощь нужна и питание хорошее, а ты чужих детей при живой матери кормишь".
Галя только и сказала:
- Мне уже жалко своих трудов. Да и они теперь почти взрослые.
А потом тихонько добавила:
- Да я и привыкла.
Мы вместе с ней переживали времена инфляции, когда приходилось ходить на работу, но не получать зарплату. Тогда руководители нашего предприятия удивленно разводили руками: Нет денег. Ну что вы хотите". А мы ничего для себя не хотели, нам надо было кормить детей. Мы просто не имели право прийти домой с пустыми сумками.
И это продолжалось не один месяц, не два. С небольшими подачками в сумме ста или пятидесяти рублей, на которые можно было купить лишь хлеб, но с большими очередями в кассу, где их выдавали, и где самые нетерпеливые с "матом", в прямом смысле этого слова, лезли по головам, чтобы быть первыми, мы жили больше четырех лет.
Нет, это не были времена революции или Великой Отечественной войны - это были времена перестройки, это было в первой половине девяностых.
Сейчас мальчику и девочке уже по девятнадцать лет.
Мальчик до сих пор не назвал ее мамой.
А девочка ….
Хорошо, что девочки раньше взрослеют.
