«Кто придумал носить такой тяжелый поднос на одной руке - гвоздь бы ему в голову забить. И этот противно-скользкий мраморный пол, и неуклюжую на поворотах посудную тележку, наверное, изобрел тот же самый человек, и, скорее всего, это был мужчина», - размышляла я, недобро посматривая в зал, где на мягких уютных уголках вальяжно растеклись сытые и довольные, ковыряющиеся зубочистками в своих штакетниках клиенты - в подавляющем большинстве мужчины...

Так уж распорядилась судьба, что мне пришлось пойти на работу в систему общепита - популярный кабачок «Вдали от жен», расположенный на окраине города. Его интерьер, выполненный в восточном стиле, заунывно-усыпляющая музыка и экзотическая одежда официанток, позволяли каждому мужчине представить себя, хотя бы на время, хозяином гарема. А значительная отдаленность от суетливой части города, наличие бильярдной и хорошего пива провоцировали скованных насмерть семейными узами мужчин к частым набегам на наше заведение.

Менеджер, с утра до вечера занимающийся муштрованием персонала, будто получает садистское удовольствие, если кто-то из девочек забудет надеть кольцо-фиксатор на салфетку, разобьет посуду или перепутает вилки. Тогда на его страшном лице, лежащем прямо на огромных плечах по причине отсутствия шеи, возникает ужасающая гримаса. Он начинает орать, срываясь на визгливый фальцет, посылая всех сидеть в… холодильник. Девчонки от страха деваются кто куда, забиваясь в дальние углы, как рассыпанные горошины. Меня такая участь постигла в первый же день работы, и я, конечно, поинтересовалась, почему именно в холодильник.

Он начинает орать, срываясь на визгливый фальцет, посылая всех сидеть в… холодильник.

- Это чтобы ты не истлела после смерти и потомки могли лицезреть твой бестолковый образ, - последовал ответ гориллообразного хама, угрозы которого были очень похожи на реально исполнимые.

Была и еще одна «прелесть» в нашей работе. Каждый день поздно вечером при подсчете выручки у провинившихся официанток забирали часть денег, и в конце месяца редко кто получал обещанную зарплату. Но все же это было лучше, чем жить месяцами совсем без нее, как соседки, занимающие у меня каждый раз небольшие суммы…

Самым приятным в нашем пребывании на службе было общение с шеф-поваром - знатным кулинаром и просто замечательным дядькой. Он самый старый среди нас и единственный, вызывающий у нас чувство симпатии на фоне остальных - носящих брюки и гордое название «мужчина». За глаза мы называем его Нафталиныч, он знает об этом и в ответ дразнит нас козами. Когда девчонки собирают посуду со стола, то никогда не смешивают ее содержимое, потому что повар заботливо складывает оставшиеся продукты в контейнеры и потом раздает нам по очереди. «Неси, неси для дома, кошарика покормишь или еще там чего…» - ворчал заставший послевоенный голод старик. Менеджер-горилла делает вид, что не замечает происходящего, хотя мы все знаем, что он просто побаивается шеф-повара. «Коляша, не балуй…козы завтра институты позаканчивают и зададут тебе, дурню, перцу», - прикалывался Нафталиныч…

В один из дней мы застали Коляшу сидящим за столиком в непривычном для нас состоянии. Опершись на свой кулачище, он… плакал. Всегда аккуратно повязанный галстук скособочился, волосы торчали клочками, костюм был в жалком зажеванном состоянии. Кто говорил про скупые мужские слезы? У него все было большое, и даже слезы… Огромные, они скатывались с утесообразного носа, ударяясь о поверхность стола будто со звуком. Проявляя человечность, девочки окружили уже совсем не страшного Коляшу плотным кольцом, протягивая салфетки и стакан минералки. От этого он расплакался еще пуще и даже стал подвывать.

На странные звуки из кухни вышел Нафталиныч и забрал его к себе. Подгоняемая жутким любопытством, каждая из нас приникла ухом к двери, но голоса были приглушены громыханием кастрюль и шкворчанием чего-то, жарящегося на плите.

Все поняли, что менеджер «вышел из строя», и с чувством повышенной ответственности помчались исполнять свои обязанности и, как ни странно, с многократно умноженным рвением. Кажется, все понимали, что Коляша хоть и грозился посадить в холодильник, еще ни разу этого не сделал, а его истеричная придирчивость служила только увеличению притока клиентов и нашей зарплаты. Не договариваясь, мы, лихо без проблем отработали день, одаривая всех улыбками, подчеркнутой заботой и получили к вечеру небывалую выручку.

Оказывается, он никогда и никого еще не любил. В детском доме и в армии он выживал, на заводе работал…

Во время «перекуров» мы обсуждали мужчин, приходящих в наше заведение. Слезы гориллы настолько поразили наше девичье воображение, что у многих поменялось отношение не только к нему, но и к мужчинам в целом. Мы рассуждали о том, что они, как и наши отцы, озабочены содержанием семей, вся их жизнь пропитана духом соперничества - у кого круче должность, машина, зарплата, красивее девушка, успешнее дети… Выдержать эту гонку в наше время очень сложно, и остается их только пожалеть…

- Шушукаетесь, козы. Ну, у кого выручка, давайте. Коляши сегодня не будет, - Нафталиныч уже, было, повернулся, чтобы уйти, затем передумал и остался в нашей подсобке. Посчитав деньги, он присвистнул, что означало: «Вот это да-а-а…!». Довольные и снедаемые любопытством, мы заерзали на стульях, напоминая бандерлогов из мультфильма.

- Ну, хорошо, козы любопытные, - старик нарочито медленно развязал тесемки передника и важно уселся на табурет...

Никто из нас не знал, что Коляша рос в детском доме, потом трудился на заводе, служил в армии и в свои 27 перебрался из обычной общаги в малогабаритную хрущевку. И, что причиной горьких слез был отказ его избранницы от продолжения общения с ним. Оказывается, он никогда и никого еще не любил. В детском доме и в армии он выживал, на заводе работал… Как и все мужчины, он был вовлечен в гонку за благами и пытался построить свое будущее, становясь жестким и эгоистичным.

Расходясь по домам, мы жалели, что его первая любовь оказалась невзаимной, удивлялись его странной немужской реакции: «Ну подумаешь, переживет, забудет, найдет новую. Плакать-то зачем…». Но все как бы почувствовали остроту и силу его любви к незнакомке, которую уже дружно возненавидели.

Несмотря на все наши ухищрения, заставить Колю забыть свою любовь было невозможно. Девочки угощали его сладостями, рассказывали анекдоты, кое-кто даже пытался «строить глазки»… Наблюдать его незлобное лицо было непривычно и почему-то тяжело. В его взгляде поселилась тоска и обреченность, а в движениях - пугающая зомбированность. Мы всерьез стали опасаться за исход событий и, стараясь ничем его не расстраивать, работали как никогда слаженно, потихоньку следя за каждым его шагом. Он никого не впускал в свою измученную влюбленную душу и, будто жалея, что допустил такую слабость в нашем присутствии, даже как-то пожурил нас, но вышло это не так, как раньше, и он уже никогда не повышал на нас голос.

- Мужики - они же тоже люди, только особенные. Бабы нас иной раз не понимают. У нас задача разная в этой жизни. Нам - хлеба в дом принести, вам – детишек нарожать. Когда за этим хлебом охотишься, бывает и человеческую личину теряешь. А вот вам не положено, вы должны ангелами оставаться. Вот вы Коляшу почему пожалели? Он слабину дал и на вас стал похож. Вы его по шерстке, по шерстке, он и не орет уже. Вот так - сначала горилла, потом раненый лев, а потом, глядишь, лежит на диване домашний кот с букетиком фиалок в зубах, а ты стоишь в дверях, навьюченная неподъемной поклажей… - Нафталиныч смолк и уставился в никуда…