Как в детстве, всем хочется владеть волшебной палочкой! Ну, а как по-другому получить куклу, как у Ленки, ролики, как у Светки? А кукольный домик — это уже из сферы высшего волшебства: с заклинаниями, джином или, по меньшей мере, Хоттабычем. От родителей, может, и можно дождаться, но это надо отработать ряд тут же образовавшихся условий — быть послушной, хорошей, может, даже целую четверть, а то и до Нового года учиться, как Машка Мишкина, у которой, кстати, нет ни роликов, ни, тем более, такого домика. Но ведь надо сейчас, здесь и сейчас. Нет, тут без волшебства никак не обойтись. Но его нет под рукой, как ни загадывай перед сном. Может сработать письмо к Деду Морозу. И тогда у тебя появляются ролики, но тебе уже хочется коньки.

Растем мы, растут и наши желания, причем рост качественный уже опережает количественный: уже не хочется, как у Ленки, Светки… а только как у Катьки — при ней многие мальчишки начинают больше быть мальчишками: выставляться, задираться, говорить громче и наглее — бороться за ее внимание. Тут уже родители не помогут, не подарят, даже при выполнении самых долгосрочных и трудновыполнимых условий. И Дед Мороз, которого, как оказалось, нет, не помог бы.

А как там Машка Мишкина? Учится, причем все на том же уровне, который может быть условием и воспитательным аргументом для наших родителей. И вроде даже не обращает внимания, как меняются мальчишки при Катьке и как не замечают ее присутствия. Хотя нет, бывает, что замечают, только в обратную сторону — с ней для Катьки некоторые становятся грубее, а другие поддерживают это смехом. Особенно преуспел Мишка, который терпеть не мог Машку за то, что у них одно на двоих имя-фамилия — Мишк(ин)а, которая стала для него постоянной дразнилкой.

Ну, вот и доросли до взрослых дорог. Желания повзрослели, оформились, укрупнились и набрали вес и габариты. У кого желания тяжеловесные — по жизни продвигались медленно, не спеша, все вымеряя и планируя, чтоб ни одного лишнего движения — ни в сторону, ни назад, строго вперед и вверх. Кто налегке — по течению за попутным ветром, того качало из стороны в сторону, выносило к разным берегам, иногда смывало за борт, и не всем хватало сил доплыть, чтобы твердо стать на ноги. Терялись.

Мишка потерялся. Его берегом долго была Катька, ставшая Екатериной Вершининой. Но она не хотела быть его берегом. У них были горизонты разной удаленности: он видел ее, она — далеко и высоко, где нет границ. На ее горизонте Мишка не наблюдался. Потом он исчез из видимости для всех.

Особенно преуспел Мишка, который терпеть не мог Машку за то, что у них одно на двоих имя-фамилия — Мишк(ин)а, которая стала для него постоянной дразнилкой.

Сама Екатерина быстро стала горизонтом для многих — до ее успешности этим многим было не дотянуться. Она взлетала, и не было того, ради кого она бы остановилась, ведь взлетала она только ради себя. Как будто палочкой, той самой волшебной, периодически взмахивала или знала секретный код, или заговоренное слово, которое действовало на всех нужных людей, или волшебный ключ достался от какого-нибудь Буратино, который открывал все двери на ее пути. А дверей открыла она много: и в мир высокой моды, и в теле-киномир, и в мир любовных отношений, причем со статусными представителями открытых ею миров.

Каждый из нас, если не открывает, то, по крайней мере, пытается открыть свои миры. У некоторых они очень высокие, не в смысле высокой моды, а по-настоящему, даже по-космически высокие.

Без волшебства это сделать не так просто. Учиться, развиваться, добиваться, стараться — сплошные глаголы. А глагол — это признак действия. Значит, много требуется действий, причем первичных — созидательных, творческих, а не вторичных — пользовательских. Ведь даже в мире моды есть единичные творцы — созидатели, остальные — пользователи, есть еще немного средних звеньев — передаточных от созидателя к пользователю, от первичного звена — к вторичному. А что говорить про глубокие творческие миры с погружением в духовные пласты человеческой мудрости или про высокие — с научным полетом мысли и фантазии. Жизнь созидателей из высоких и творцов из глубоких миров выстроена по главным правилам глагола: выражает непрерывное действие и отвечает на вопрос «что делать или что сделать?»

Жизнь Екатерины Вершининой не строилась по принципу глагола. Движущей силой ее успешной жизни была улыбка, фирменная. Только не милая, скромная, а броская, с вызовом, как будто в сторону самой судьбы. Мощным источником этой фирменной улыбки была уверенность и женское обаяние, не то, которое предназначено всем людям, а именно женское, адресованное только мужчинам, точнее — нужным мужчинам. В этом была ее сила, ее дар, волшебство. Впрочем, насчет волшебства, пожалуй, нет. Дар как талант — да, и она им успешно пользовалась.

Ведь волшебство открывается только тем, кто использует его не для себя одного, а для блага всех. В сказках волшебство даже теряет силу или сбегает от человека с корыстными намерениями.

Дар как талант — он может быть в единоличном пользовании его хозяина и приносить плоды только ему. А волшебный дар должен одаривать других добром, светом, радостью.

А Мишкина? Маша Мишкина?

Это ее жизнь отвечала главным правилам глагола, что и привело к успеху. Только ее успех был не случайным и броским, а закономерным и стабильным. Она к нему медленно протаптывала дорожку, не по чужой наезженной колее, сталкивая этого чужого и занимая его место, а по своей — неезженой и трудоемкой. Вернее, она просто долго и упорно шла по своему пути, не к успеху, он сам ее настиг и они пошли вместе. Но трудности не сделали ее характер трудным. Она шла как будто налегке, потому что с удовольствием. Ведь для нас всегда налегке то, что с удовольствием, что от души, что нравится. Она тоже шла по жизни с улыбкой, только легкой, спокойной и какой-то человечной — не избирательной, а для всех.

Это ее жизнь отвечала главным правилам глагола, что и привело к успеху. Только ее успех был не случайным и броским, а закономерным и стабильным.

Так и шли они по жизни вместе: Маша, улыбка, глаголы и успех. Скучно точно не было. Разве что иногда немного грустно. Но это слишком «иногда», а значит, не берется в расчет. Да и не грустно это, а так — ощущение легкого одиночества. У нее все было легким — улыбка, отношение к жизни, к любви, вернее к ее отсутствию, к успехам своим и других.

Еще одно воспоминание утяжеляло легкость. Уже два года ходили слухи о Мише и его сложной судьбе. Все это разбавлялось злой критикой в адрес Екатерины. Маша не судила ни одну из сторон. Все слишком предсказуемо. Нельзя терять себя, лучшее в себе, ради другого, даже если этот другой такой красивый и обаятельный, как Екатерина Вершинина. Это она понимала еще тогда, в далекое школьное время, когда была знакома с двумя Мишками: одним — добрым и задорным соседским мальчишкой, и другим — неприятным насмешником, претендентом на Катино внимание. Их последняя встреча легла этим тяжелым воспоминанием: угрюмый, неухоженный, больше даже подходит — «запущенный», как будто потерявший все краски жизни. И это тот, который был заводилой и лидером в мальчишеской среде, шумно и дерзко завоевывал Катю!

Маша подходила к дому. Хотя нет, оказалось, что она подходила не к тому дому, в смысле, не к тому, куда должна была прийти. А может, как раз и не должна? Тогда она еще этого не понимала, как и того, почему ноги воспользовались ее глубокой задумчивостью и привели к дому детства и юности, туда, где уже десять лет ее не ждут, туда, где они с Мишкой то ли дружно соседствовали, то ли по-соседски дружили.

Давно она здесь не была. Узнавала ли она свой детский двор? Не так чтоб очень. Современная детская площадка поменяла дворовую картинку. И чистота, редкая для этой поры года, когда каждый день оставляет после себя ковер из уставших — уже бесцветных и даже грязных — листьев. Как будто к ее случайному появлению готовились — навели чистоту. А может, и не случайному вовсе, если ею управляло то, что творилось в подсознании, и о чем молчало сознание.

— Посторонись!

Маша отпрыгнула от неожиданности, пропустив мужчину в оранжевом жилете с двумя мешками листьев. Мужчина посмотрел в ее сторону, а точнее: на Машу посмотрел Миша. Посмотрел, подмигнул и пошел дальше с мешками.

— Миша, постой, это ведь ты?

— Мишкина, лучше ты постой, если хочешь, а я потом подойду.

И он подошел, сосем не такой, как в ее тяжелом воспоминании, а тот, из детства — немного свой, немного чужой, немного ее сосед, немного Катькин поклонник.

— Слушай, Мишкина, ты, наверно, уже и не Мишкина, а чья-нибудь Сашкина или Пашкина?

— Да нет, пока что своя, в смысле сама у себя, в смысле Мишкина.

— В смысле Машка Мишкина — готовая дразнилка, помнишь? Ладно, ты молодец. Не сделала вид, что мы незнакомы.

— Я очень рада тебя видеть, а то, знаешь, всякое слышала про тебя.

— Да, и было всякое. А ты чего в старый двор вернулась? По детству побродить?

Что она тогда ему ответила, память не сохранила. А сейчас она бы сказала:

— Вернулась. За тобой.

На встречу одноклассников «10 лет спустя» они пришли под одной фамилией — его, но для всех их общей фамилией стала — Мишкины.

Теперь делить с ней фамилию стало его признаком счастья. Все одно на двоих — фамилия, прозвище, жизнь, счастье.

А в их старом дворе у них была другая общая фамилия:

— А вон Мишка пошел, который Машкин. Ишь, какой стал, не узнать. Вон чего любовь с человеком делает — то вниз бросает, то вверх подбрасывает.

Сейчас Машкиных стало еще вдвое больше — на Дашку и Пашку, а значит, и вдвое больше счастья.

У каждого свой путь, свои возможности, свои цели, свой талант или дар, но у некоторых он становится волшебным, потому что одаривает других.

Может, такой дар и имеет волшебную природу происхождения, ведь достается только тому человеку, который готов им делиться и тратить его на других.