Время близилось к ночи. Верка сидела в комнате и, отложив конспекты, рассеянно смотрела на огни за окном. Блаженная, кабинетная тишина. На дворе глухо, незлобно взлаяла собака и смолкла. И Верку сразу как будто перенесло в другую реальность. Вспомнилось, как приехала она однажды к бабушке с дедушкой под большие зимние праздники в Сибирь. Как так же глухо и незлобно, по сторожевой необходимости, лаяли на дворе собаки. Дом бабушкин вспомнила. Запах овчины, извёстки на разогретой печке, урчание холодильника, храп дедушки с бабушкой. Лежит Верка, не спит, разница во времени в ней большая. Луна освещает улицу: напротив такой же, крашеный зелёной краской, с кружевными голубыми наличниками, деревянный покосившийся дом с жильцами-старичками. Наискосок - большой красивый дом, «богатый», как говорили в деревне, некрашеный, но по-сибирски украшенный резьбой и наличниками, а направо - заброшенный дом соседей, используемый их внуками под дачу и огород, с высокой берёзой в палисаднике. Знакомая, неменяющаяся с детства геометрия.

И когда лежала Верка в кровати и смотрела на эту родную красоту, было у неё чувство, что не зря исходила она сто железных сапог, износила сто рубищ, что не зря сгорели в атмосферу бесчисленные тонны керосина, а она всё тащилась и тащилась, чтобы услышать эти звуки и запахи далёкого детства, увидеть это не по-городскому глубокого чёрного цвета небо в ярких сияющих звёздах, услышать родной храп и поутру дедушкино неgовторимое «Кот, падлюга, опять в подпол убежал» и бабушкино мягкое «ннно-о-о» в ответ и громкое прихлёбывание чая.

И Верке подумалось: всякий человек много чего помнит. Кажется, если очень сильно сосредоточиться, можно вспомнить практически всё.

И Верке подумалось: всякий человек много чего помнит. Кажется, если очень сильно сосредоточиться, можно вспомнить практически всё. Но как Верка ни силилась, никак не могла припомнить, как прощалась в последний раз с бабушкой. Всё, всё вопило тогда в ней, что в последний раз видела дом родной, по которому и отец её ходил, и её, маленькую, хохочущую, на руках подбрасывал. Везде, везде она заглянула - на чердак, на сеновал, в баню (какой там свежий запах был - вениками берёзовыми пахло, простым мылом банным, чистотой, отстоявшейся водой в бачке, покрытом ржавчиной, и немного ветошью в предбаннике). В свинарнике пахло уже не такой бурной жизнью, как раньше - два года назад там ещё жили куры, но вот уже и на них силы у старичков её иссякли. В стайке зимней («стайка» значит «стойло» по-сибирски - родное, родное с детства слово), где когда-то столько овец держали, теперь дрова. На крытом дворе окинула всё прощальным взглядом - верёвки бельевые, санки в углу; в ящик с комбикормом руку запустила, а рядом раньше стоял дедушкин мотоцикл, продали его (как он чудно пахнул на весь двор машинным маслом); по столу, крытому изрезанной клеёнкой, которым пользовались летом, провела пальцем - шершаво! Динь-динь - потрогала рукомойник - пусто.

Потом отворила щеколду на ветхой двери, вышла во двор. И большой огород обошла, и малинник (в детстве он таким огромным казался, а потом сжался, как затухающая звезда), и маленький огородик, и в летнюю стайку для овец заглянула. Пусто, давно уже тут пусто. И опять на крытый двор вернулась. Самое волшебное помещение там - кладовая. Открываешь деревянную дверку - в лицо дымный луч света. Здесь всего одно маленькое оконце, а по бокам кладовки деревянные полки, и на них - припасы. А справа - старый самовар, которым уже давно не пользуются. А на полу - Веркин гэдээровский горшок!

И теперь Верка думала, что все сердца в тот момент чувствовали разлуку - сердце дома, сердце бабушки (дедушка к тому времени уже «управился» - так говорят в Западной Сибири о тех, кто от нас ушёл), и её сердце. И в самом деле, размышляла Верка, погасив свет - есть что-то, что поверх материального. Дома уже нет, братуша разобрал его и новый на его месте ставит - да, это горько сердцу, хранящему в себе память, но это хорошо и правильно, потому что таково было желание бабушки, чтобы дом и земля не ушли в чужие руки, а чтобы жизнь на прежнем месте продолжалась.

Где же узреть теперь тот магический периметр, вписываясь в который, она знала: вот, дошли? Иногда Верка смотрела на качающиеся ветви берёзы под окном дома, который опять был пристанищем ей на время, и думала: да, так же, как тогда у бабушки. Или у кого-нибудь на ночёвке слышала, как ночью урчит в кухне холодильник: да, так же, как у бабушки. Как это всегда успокаивало - в чужом далёком краю, у чужих, случайных людей, а так же, как на родной стороне!

Иногда Верка смотрела на качающиеся ветви берёзы под окном дома, который опять был пристанищем ей на время, и думала: да, так же, как тогда у бабушки.

Эх, бабуля моя родная, забыла ты мне оставить свой телефон! Как же я тебя поздравлю-то с праздником?..

Верка всматривалась в ночь за окном и думала: «Дорогая моя рождественская звезда, сияющая мне из темноты небес, разве мы хоть на минуту расставались? И разве мы по-настоящему прощались? Я верю, что нет. И, наверное, самое правильное - это иногда думать о бабушкином доме, чтобы сохранить о нём память, чтобы сохранить дом для вечности».

...Верка сидела в темноте и всё думала и думала - о многом. О Рождестве, о празднике, о свете и надежде. И что жизнь наступит, хорошая и радостная. И что всё это и есть жизнь, и жизнь настоящая. И что все звёзды с неба на нас смотрят и за нас радуются, и болезней нет больше никаких. Не прощались мы, потому что и не расставались, это просто телефон иногда плохо работает, просто «устала я, миленькая, пойду полежу...» - и гудки в трубке, и чудеса, и волхвы, и звезда вечерняя, и животные человеческими голосами разговаривают, и кот-падлюга опять в подпол убежал. И поплакала Верка, конечно, не без этого, и легче ей гораздо стало.

...

- Бабушка! - выдохнула Верка в трубку.
- Здравствуй, Верушка, здравствуй, миленькая! - (О, этот низкий, напевный голос!)
- С праздником тебя! - радостно выкрикнула Верка.
- Спасибо, спасибо, моя хорошая. - (Век бы слушала...)
- Не болеешь ты?
- Болею, внученька, болею...
- Но голос у тебя хороший, бодрый!
- А язык-то мягкий, Верушка, в нём костей-то нету, болеть в нём нечему...

Через тысячи километров и миллионы световых лет, сквозь помехи и шум - родной, звучный голос...

...

Засыпала Верка с хорошим чувством - ведь всех поздравила с праздником и никого не забыла.