Последние полгода по выходным и после шести вечера я подрабатывала официанткой. По субботам и воскресеньям я разливала алкоголь для родителей упитанных Стэнфордских футболистов и помогала на свадьбах и вечеринках обеспеченным жителям Сан-Франциско. Работа хорошо оплачивалась, не считая чаевых. В добавок к моим пятнадцати долларам в час, я однажды получила шестьдесят долларов на чай за работу на вечеринке по случаю помолвки молодой дочери одной дамы. По рассеянности я чуть было не засунула завернутую в фольгу курицу в микроволновую печь. "Что Вы делаете, милочка!" - остановила меня вовремя заметившая хозяйка.

В противоположном углу стоял второй официант, мой коллега, с напитками. По протоколу, мы оба должны были носить фрак. Гости на прислугу внимания не обращали, посторонних разговоров с нами не вели. Мне надо было подходить с подносом к группе гостей и терпеливо ждать, пока они не возьмут с него маленькие, заранее приготовленные тарталетки, либо не повернутся ко мне спиной - тогда надо было переходить к следующей группе. "Если бы эти чопорные люди были моими знакомыми и по-дружески пригласили меня домой, ни за что бы не пошла", - думала я.

Когда меня уволили с моей основной, ежедневной в течение последних трех лет работы - специалист по мультимедия в большой правительственной организации, занимающейся производством ракет - "непыльная у тебя работа, cushy job - знаешь, что такое cushy job? мягкая у тебя посадка в Америке", - завистливо говорил мне один американский профессор - так вот, когда меня уволили, я позвонила в агенство по найму временных официанток и сказала, что теперь я свободна и могу работать каждый день.

Хозяйка агенства Робин сказала мне, что теперь времена изменились, и что в связи с войной в Ираке и плохой экономикой, сейчас все меньше и меньше приемов и вечеринок.
- Никому не хочется праздновать, - c мягкой грустью говорит Робин.
- Конечно, я понимаю. Но я настаиваю.
Страх остаться без работы владеет мной безраздельно. Наконец, Робин сдается.
- На следующей неделе, всю неделю, так уж и быть, с шести утра до трех дня, есть одна подработка в кафе, но не официанткой, а на кухне. Фрак, естественно, не нужен. Подойдет?
- Подойдет.

В шесть утра на следующий день я сажусь в машину и еду в маленький пригород под названием Родео. По данному адресу, вместо ожидаемого квартала с кафе и ресторанами, посреди открытого поля в предрассветном полумраке передо мной предстает большой химический завод в облаках густого белого дыма. Снаружи помещения висит плакат: "Осторожно! Eсли Вы беременны, химические компоненты в этом здании могут вызвать врожденные дефекты". Чуть ниже - еще один плакат - "Внимание! В здании обнаружено повышенное содержание токсических веществ, вызывающих рак". В полутемном подвале этого завода - не кафе, а рабочая столовая советского образца.

На полу, лицом в угол, присев на корточки, ответственная по кухне низенькая женщина по имени Ким ест завтрак.
- Почему Вы не сядете? - спрашиваю я.
- Да это же китайцы, - добродушно встревает повар-мексиканец. - Они всегда так едят, на корточках, не знала, что ли?
Женщина оборачивается и кивает мне.

…Специальным раствором я мою металлические двери огромных холодильников, в ряд стоящих у стены.
- Ты замужем? - спрашивает меня повар.
Я качаю головой.
- Да, трудно найти подходящего человека, - сочуствует повар. Нелегко в наши дни. Мне вот тоже нелегко. Завтра День Святого Валентина, - добавляет он совсем некстати. - Между прочим, меня зовут Хозе.

Ким по телефону принимает заказы на еду, но не всегда может по-английски эти заказы записать.
- Как пишется имя "Даг"? - спрашивает она меня. - Не "Дак" (утка) - кря-кря-кря - она зажимает нос между большим и указательным пальцами и демонстрирует, как крякает утка - а "Даг"? И как пишется "контейнер"?
Я все за нее записываю на специальной форме для заказов.
- Спасибо, - говорит она. - Образованная. В колледже учишься?
- Да, - отвечаю. - В колледже…

Когда к одиннадцати утра в очередь с пластмассовыми подносами выстраиваются рабочиe химического предприятия в комбинезонах и касках, я испытываю какое-то странное, почти материнское чувство. Я накладываю на протянутые тарелки пюре и стейк. Рабочие требуют коричневого соуса побольше и на все, на картошку и на мясо, и - "спасибо, овощей не надо, побольше мяса, и нет, спасибо зелени и листьев не надо." Многие возвращаются за добавкой. Я радуюсь их аппетиту и неразборчивости в еде.

- Новенькая у тебя… А другая девушка куда делась? - спрашивает высокий грузный мужчина в оранжевом комбинезоне, пока я наливаю соус в пластмассовую тарелку, "побольше, на стейк и на картошку". С ним такая же грузная женщина. ("Муж и жена", - думаю я.)
- Какая другая девушка? - вмешивается моя начальница.
- Черная девушка, Джамиля, которая помогала тебе здесь все время…
- C ребенком-то? Она устала, - говорит Ким. - Устала работать на двух работах. Она еще все жаловалась на токсины, на дым.
В конце дня я тщательно вытераю стойку, пожимаю руки Ким и Хозе - и ухожу восвояси. Я смотрю из окна машины на химический завод и густой белый дым, стараясь не думать о завтрашнем дне.

На следующий день я не возвращаюсь. Робин из агенства говорит:
- Это было все, что я моглa предложить, больше ничего нет и теперь уже для тебя не будет. У нас от работы не отказываются. Почему ты не стала работать?
- Tоксические вещества, - говорю. - Там, на этом заводе, что-то не то было в воздухе: я все время чувствовала усталость… - И думаю про Джамилю.