Мой двоюродный дед Семён считал, что его дом стоит самым первым в деревне. В самом начале улицы. Но это опять же, с какой стороны посмотреть? А если смотреть с обратного конца деревни, то вдруг и окажется, что он был самым последним на нашей улице. Так склонны были считать мы. Наша семья. Потому что наш дом стоял ровно на обратном конце длинной-предлинной, заросшей черёмухами, выглядывающими из побелённых белой известкой палисадников, улицы.

Дом у деда был старый, огромный, угрюмый или надёжный, так, видимо, лучше сказать? Почерневший от дождей и выгоревший на солнце. Такой дом ещё сможет простоять двести лет… а то и все триста, чего ему станется? Сибирская лиственница в два обхвата, дерево на века. Таких домов сейчас в деревне уже не очень много осталось, сейчас всё больше дома, обложенные кирпичом в седых разводах соли, а то и вовсе оббитые поведённой и рассохшейся на стыках «вагонкой». По мне, так пусть лучше бы была почерневшая от времени и иссечённая холодными дождями до продольных чёрных морщин естественная красота дерева с выступающей на сучках янтарной смолой, чем неприглядный новодел.

Дед Семён и сам был такой же, как и дом. Несмотря на свои семьдесят с лишним лет. Большой, толстый, с крепкими борцовскими руками пахаря, но при этом спокойный и неторопливый. Бабка Домна Ивановна — ему под стать. Модифицированная копия, такая же большая и неторопливая. И с такой же, как и у деда, долей иронии в, казалось бы, абсолютно серьёзных речах.

Времена были в ту пору ужас как интересные. Мрачный грузин у власти сменился разбитным и крикливым украинцем, направо и налево сажавшим так любимую им кукурузу. Запах кукурузного силоса для тощих коров до конца моей жизни впитался в мой мозг. А огромные кукурузные поля всегда манили нас, пацанов, своими таинственными зарослями и прохладной тенью высоких, как деревья, зелёных стволов, так похожих на нарисованные пальмы. Кроме того в этих джунглях росли огромные белые шампиньоны и потихоньку-помаленьку мы пристрастились собирать и их, хотя и таёжных грибов было у всех навалом.

Народ стал понемногу приходить в себя, стали посмелее, рассказывать анекдоты, сочинять частушки. В общем — «народу вышло облегчение». Народу-то, может быть, и да, но на колхозниках это что-то никак не сказалось. Дед Семён и бабка Домна вместе получали колхозную пенсию, в итоге составляющую около двадцати рублей. Учитывая то, что надо было ещё кормить и поросёнка, и корову, этого было очень мало. И тут осмелевший от последних перемен председатель колхоза сделал ему предложение, от которого тот не стал отказываться.

Для того, чтобы возить силос на ферму, потребовались огромные плетеные короба повышенной прочности, которые, как оказалось, умел плести только он. Ну, то есть, желающих и умеющих плести оказалось немало, но только все они очень быстро отказались от этого занятия.

Все короба, сделанные другими мастерами, выдерживали от силы десяток таких поездок. И только экземпляры, произведённые дедовыми руками, осмеливались считаться вечными.

Такой короб — если его нагрузить доверху, мог вмещать в себя около тонны сырого и дурно пахнущего, но ужасно питательного силоса, в который кроме измельчённых стеблей кукурузы добавляли ещё клевер и люцерну. А то порой и овёс с ячменём. Ну, по крайней мере, так было во времена моего детства. Ставился он либо на сани, либо на телегу и переворачивался вручную.

Все короба, сделанные другими мастерами, выдерживали от силы десяток таких поездок с кувырками. И только экземпляры, произведённые дедовыми руками, осмеливались считаться вечными. Так получилось, что скоро единственным мастером, которого просили сделать на заказ такие короба, остался он. Учитывая то, что за каждый такой короб он получал по полтора-два рубля, это был неплохой, как сказали бы сейчас, бизнес.

Каждый день он не спеша умудрялся делать по одному изделию. Кроме того, в отличие от других мастеров они получались у него идеально ровными и плотными. А так как плелись они из плохо гнущихся молодых стеблей черёмухи, каждый из которых представлял из себя трёхметровый прут толщиной по два — два с половиной сантиметра, то казалось удивительным, как у него хватает силы в руках заниматься таким непростым ремеслом. Но дед не жаловался, а только улыбался, загибая своими мощными ручищами непослушные прутья.

— Тут ещё, хлопцы, кроме силы и инструмент специальный нужен, особый инструмент, сложный в эксплуатации и тонкий в обращении, — говорил он, хитро улыбаясь, когда кто-нибудь как бы ненароком удивлялся прочности и красоте сделанной работы.

А коробов нужно было всё больше и больше. Трактора в ту пору в деревне были немногочисленны и недолговечны, как девичьи слёзы. Эдакие — почти «колёсники». Хотя «колёсники» к тому времени были уже все списаны и ржавели на задворках машинного двора, в деревню уже пригнали новые МТЗ. Только что на резиновом ходу, а всё так же без кабин и с деревянными тормозами, которые нужно было перетягивать каждый божий день. На время посевной и уборочной они все как один рекрутировались на поля. Зимой их невозможно было завести, да и непонятно мне до сих пор, как можно было на них зимой работать без кабин? Так что были трудолюбивые лошадки единственными кормилицами таких же горемычных коров.

Некоторые, особо нетерпеливые, уже было взялись за изобретение собственных вариантов всевозможных стяжек и протяжек. Так было велико их желание узнать секрет (великого) мастера.

А дед так и оставался единственным поставщиком плетеных емкостей на четыре окрестные деревни. Своими речами о необычном инструменте он очень заинтриговал всех, кто так или иначе интересовался столярными делами и плетением корзин. Он просто заразил их желанием увидеть необычное приспособление. Некоторые, особо нетерпеливые, уже было взялись за изобретение собственных вариантов всевозможных стяжек и протяжек. Так было велико их желание узнать секрет (великого) мастера и самим заработать денег. Но тайна так и оставалась нераскрытой, потому что ни на прутьях, ни на днищах коробов не оставалось никаких следов постороннего воздействия.

Председатель соседнего колхоза весь извёлся без коробов и шёл уже на откровенные диверсии, предлагая неограниченное количество требуемого материала, который деду у нас в колхозе приходилось заготавливать самому, откровенно завышал цены до двух с половиной рублей и обещал бесплатную кормёжку на все время работы, только чтобы заполучить мастера к себе в деревню на лето. А также выделял ему свою личную двуколку для поездок домой и перевозки инструмента.

— Не могу, — опять хитро улыбался дед, — инструмент специальный, тонкой работы, требует к себе нежного обращения. Больше пяти десятков лет уж пользуюсь почти кажный божий день, только зажим между нижними рычагами расхлябался немного, а всё сносу нет. Ещё от тёщи с тестем достался. Да и не влезет весь мой инструмент к тебе в двуколку!

— Да приезжай к нам, — осторожно злился председатель, — у нас столярная мастерская, не чета вашей, любой инструмент есть, какой душе угодно. А чего не найдешь, так я враз в кузне своим мастерам закажу, мои ж орлы откуют, закалят так, что любо-дорого, из-под земли достанут — только приедь, — почти умолял он. И получив очередной насмешливый отказ, зачем-то пошёл разыскивать своего племянника, скотника Федьку, жившего в нашей деревне. И о чем-то с ним целый час проговорил.

Федька-племянник появился у него только через неделю. Откровенно и насмешливо с похмелья весёлый.

— Ну, ставь, председатель, литру, как и обещал, — а когда тот вытащил обещанную бутыль, продолжил. — Выведал я у него про инструмент. Два вечера на крыше у соседа просидел. А ведь прав был дед Семён, не влезет у него инструмент в твою двуколку. Знаешь, как он короба вяжет? А вот сначала обыкновенно вяжет! А когда короб уже наполовину готов, на тот бок, что повыше, он усаживает сверху Домну Ивановну! А у Домны Ивановны инструмент в нижней части туловища, в два аршина ширины и в сто пятьдесят килограммов весу. Сам вяжет, плетёт, а её по кругу пересаживает, так и короб ровный, плотный, и народ довольный! Нет, председатель… бабку Домну ты же знаешь, не влезет её инструмент в двуколку… никак не влезет.