Катя Степанова, выпускница одиннадцатого класса, справившись с заданием учительницы, устроившей в очередной раз контрольный срез по литературе, выкроила минутку для изучения неба за окном. Ее миловидное личико озарилось загадочной улыбкой, когда она подумала о том, как здорово было бы прокатиться на розовой тучке, появившейся вдруг из-за горизонта и, по мере приближения к светилу, ставшей похожей на волшебную карету.

В сиюминутные сказочные планы девушки входило также свидание с принцем, поджидавшим ее в карете-тучке, зависшей на мгновение над окном класса. Приватная встреча с ним, от одной мысли о которой сердце мечтательницы гулко забилось, сделала бы ее настоящей принцессой в случае удачного стечения обстоятельств (поцелуя и последующей за ним клятвы в вечной любви), и помогла бы навсегда исчезнуть из родного дома, превратившегося для несчастной чуть ли не в тюрьму.

А всё дело в этой злюке, — невесте родного брата Кати. Шустрая, смазливая деваха, коей являлась Нинка Зарянова, приходя в гости к любимому, всюду совала свой любопытный нос, корча из себя хозяйку и заставляя будущую родственницу переделывать работу по дому, тем самым действуя ей на нервы. К тому же и тот факт, что она являлась старшей сестрой Катькиного одноклассника, никоим образом не служил их сближению.

— А чё, слабо тебе Катьку зажать в каком-нить классе? — вздрогнув, услышала девушка голос Егора, — лучшего друга Зарянова Игната.

— Ты ходишь так, словно преодолеваешь невидимые барьеры, — съязвила как-то Нинка, жуя яблоко и наблюдая за тем, как девушка шагает по двору, декламируя стихи собственного сочинения.

— С небес спустился принц веселый,
Ему трубили славу сёла,
И дерева склоняли главы,
Когда летел он сквозь дубравы! — вещала Катя, не замечая притулившейся к стене дома Нинки.

Прозвучавший нахальный смешок и пренебрежительная фраза о барьерах заставили юную поэтессу обернуться.

— Тебе чего? — покраснев, спросила она неприветливо.
— Ты когда-нибудь видела цаплю? — выбросив огрызок в малинник, продолжила Нинка. — Короче, ты и она — две капли воды.

«А ты когда-нибудь видела щелкунчика?» — чуть не сказала Катя, но вовремя одумалась. Возвращаясь в дом, она всё же не преминула заметить:
— У тебя такие большие, ровные зубы, не то, что у меня! Не подскажешь, Нинуль, какой пастой их лучше чистить, чтоб были такими же белоснежными?

Вчера брат признался ей, что на днях Нинка побывала в городской стоматологической клинике, в которой и разжилась двумя новыми передними зубами. Те разительно отличались от остальных по цвету и, как выражалась Катя, были абсолютно не в тему.

Захватив из своей комнаты сандалии и книгу, девушка покинула дом (всё равно эта тупица Нинка пробудет в нем до самой ночи) и побрела к реке.

Она долго-долго любовалась плывущей по водной глади парой белых лебедей, пока не услышала разговор неизвестно откуда взявшихся парней, стоящих у нависающего над водой обрыва, в основании которого она устроила себе из собранной сухой травы импровизированное гнездышко.

— А чё, слабо тебе Катьку зажать в каком-нить классе? — вздрогнув, услышала девушка голос Егора — лучшего друга Зарянова Игната.

Лебеди испуганно загоготали, встревоженные парой голышей, которые швырнули в воду неожиданные гости. Сверху на Катерину посыпался песок. Она, стиснув челюсти, помотала головой и сжала пальцы в кулаки.

— Ты не бойся, эти твои два кавалера дунули отсюда, едва завидели меня. Ты передай им как-нибудь, что трусость — первый враг парня.

— Я скорее съем указку, чем прикоснусь с этой сумасшедшей, — последовал ответ, сказанный скучающим голосом. — От ее стихов в заду сводит. Она уже всех достала своими рифмованными словоизвержениями! Хоть бы раз чего-нибудь путного ляпнула. Так, одна мутота!
— Не скажи, — возразил Егор. — Училка по литре просто прётся, когда их слушает, и даже забывает спрашивать нас по теме урока, сбиваясь на графоманское творчество и всё такое. Мне, например, это только на руку.

Катя невольно улыбнулась, но внезапно свалившийся ей на голову внушительный пласт песка оглушил, а также ослепил ее. Добрых минут пять девушка только и была занята тем, что очищала лицо, голову и туловище от так надоевшей ей породы.

Опустившаяся чуть позже на ее плечо теплая ладонь отвлекла ее от столь необходимого занятия и заставила закричать от неожиданности.

— Опять подслушиваешь, Катюша? — улыбаясь, спросил ее брат, присаживаясь поблизости и протягивая девушке завернутый в газету харч. — На-ка, подкрепись, голодная, наверное! Нина пирожков напекла с картошкой, сказала тебе передать, ешь, пока горячие.
— Я не голодна, — соврала Катя, прислушиваясь.
— Ты не бойся, эти твои два кавалера дунули отсюда, едва завидели меня. Ты передай им как-нибудь, что трусость — первый враг парня.

— Степааааааааанова, — услышала Катя жаркий шепот за спиной. Проводив розовую тучку грустным взором, она мысленно поцеловала принца, укатившего в предполагаемой карете в гордом одиночестве, и отвернулась от окна. Она дернула плечиком (это был условный знак, переводившийся как «чего тебе?!») и уставилась на доску, поскольку оборачиваться, а также переговариваться и даже перемигиваться во время контрольной было строго запрещено.
— Кааааааааатька, слышь, дай списать, я ж ни фига не знаю темы, — плюнув на все условности, тем временем шептал Егор, украдкой тыча в спину девушки линейкой.— Заряныч тоже не знает! — добавил он, как будто именно этот факт должен был пробудить в однокласснице жалость.

Катя покраснела. Вчера она вынуждена была надавать пощечин Зарянову за то, что он вздумал поцеловать ее…

Девушка мыла полы в классной комнате, когда громкий стук захлопнувшейся двери отвлек ее от сочинения стихотворения. Один его куплет уже был записан ею на доске, осталось придумать еще два. Катя как раз начала выстраивать сюжетную линию, но все ее мысли как ветром сдуло при виде злобной физиономии Игната, вошедшего в класс и залихватски закрывшего за собой дверь. Увидев реакцию одноклассницы, он ухмыльнулся и направился к доске.

Игнату вдруг стало стыдно за свой поступок. Наверняка дуреха уже успела забыть написанное, и ей придется теперь начинать всё заново.

— Не увлекайся суетой, — она не вечна, — ёрнически прочел он начало будущего стихотворения и, схватив мокрую тряпку с доски, стёр первую строчку.

Девушка ахнула, покрепче сцепив пальцы на швабре. Наглец помахал тряпкой в воздухе и потянулся к оставшемуся тексту.

— Своей зловещей немотой убьет беспечно.
Тебя опутывать собой не перестанет,
Вот-вот закончит этот бой и в Лету канет, — отчеканил он, стирая всё без остатка.

— Сволочь, — прошептала Катя, мечтая поднять швабру и как следует двинуть ею по стриженой голове негодяя. Вместо этого она опустила глаза, когда тот подошел к ней вплотную.
— Что ты сказала? — хрипло выдавил он, внимательно наблюдая за тем, как насмерть перепуганная девушка зачем-то поправляет аккуратную челку. Ее тонкие мокрые пальцы сильно дрожали, и вместо того, чтобы пригладить волосы, взъерошили их, отчего она стала похожей на нахохлившегося воробья.

Игнату вдруг стало стыдно за свой поступок. Наверняка дуреха уже успела забыть написанное, и ей придется теперь начинать всё заново. Пожалуй, не стоило стирать всё, и оставить хотя бы две последних строчки.

Вспомнив о цели своего визита (Егор уговорил его заключить пари и всё-таки поцеловать Катьку, за что он поклялся подарить другу три марки для его коллекции), Игнат неловко обхватил девушку за плечи и чмокнул в щеку.

«И так сойдет», — промелькнуло у него в голове.

Дотронуться до губ девушки он так и не смог, решив соврать Егору, что поцеловал ее именно туда. Игнат шумно выдохнул, когда девичья ладошка отвесила ему оплеуху, от которой у него затренькало в ушах.

— Каааааааатька, дай списать хоть абзац! — снова принялся за свое Егор и подсунул Степановой бумажный лист, свернутый в самолетик. — Разверни, — прохрипел он, — там твой стих, который ты не успела запомнить.

Неохотно расправив лист, Катя увидела нарисованное сердечко, проткнутое нарисованной стрелой и три капельки настоящей, еще свежей крови под ее острием.

— Помоги, слышь ты, коза! — услышала она голос Зарянова, — автора изображения в виде пронзенного важнейшего человеческого органа.

Девушка покраснела еще больше, кинув взгляд на отвлекшуюся от изучения журнала учительницу и, сложив три дрожащих пальца в печально-известную конфигурацию (кукиш), сгорая от стыда, продемонстрировала ее сидящим позади нее лоботрясам.