Первый семестр первого курса подгребал к концу, но был ли тот вечер новогодним или всё-таки посвящён седьмому ноября — не помню. На учебную группу полагалось всего два билета, и жребий, честный морской счёт указал на Вовку Басалаева и меня!

В переполненном актовом зале народ стоял даже возле стен и в проходах. Второе отделение концерта открыли джаз-синкопы, издаваемые саксами, корнетами и скрипками оркестрантов, облачённых во что-то жёлто-голубое. Из-за кулис появилась победно-красивая девушка в ярко-алом платье, и зал дружно выдохнул «Лида!» Мы с Вовкой забеспокоились — кто такая? На нас посмотрели как на зачумлённых: не знать Лидку Дубинину, солистку хора студентов Ленинграда, лауреата Фестиваля молодёжи в Париже!...

Стоп! В каком таком Париже? Не было в том году в Париже фестиваля (вот он, след пропаганды пятидесятых, выползший вдруг сегодня из памяти!): в Париже состоялось только одно мероприятие, затем фестиваль был перенесён в столицу одной из «стран на родной демократии», кажется, в Прагу (были в том Париже какие-то подстроенные трудности, то ли провокации — не вспомнить!). А на том первом моём институтском вечере и подавно было наплевать: фестиваль, не фестиваль, бились ли в унисон (как утверждала пропаганда) или молчали молодые сердца, осенённые заботами партии и родного Сталина, но необычайная красота цвела на сцене, и чудный голос, прерываемый обвалами аплодисментов, снова и вновь взвивался над притихшим залом. Пожалуй, напрасно я позволил себе тут иронизировать над казённой патетикой начала пятидесятых: песни песнями, но в Лидку был влюблён весь институт, и я тоже не избежал этой участи...

Концерт закончился, в спортивном зале начались танцы. Я метал глазами по сторонам, искал в толпе алое платье: есть ли девицы в зале как таковые или нет, и бывают ли вообще (было не до них!) — не помню. Наверное, были...

Музыка вдруг прекратилась, вокруг зашумели: «Песню! Где Костя? Песню, песню!... Пускай тогда Сашка!... Давайте «скрипача»!... «нытиков»... «тётю Шуру»...» Появился аккордеон, на шведскую скамейку забрался рыжий парень с открытым лицом и стал неумело размахивать руками. Слитная группа ребят вступила резко:

Песнею мы вас приветствуем новою,
Шуткою мы вас встречаем весёлою!
Жаль нам тех, кого пугает весёлый смех,
Кто не смеётся, печалится,
А смех считает за грех!...

Это была недавно созданная (кстати, впервые в стране) студенческая агитбригада Военмеха. Народ толкался, стекался, протискивался ближе к поющим. Вовку я потерял, девушка в призывно-алом почему-то не появлялась, незнакомые лица вокруг и рядом... Рядом, горя глазами, ребята отрывались в песне:

Девушки, — что приуныли, красавицы?
Или вам — ребята наши не нравятся?
Жаль нам тех, — кого пугает — весёлый смех...
Нытики, — как далека ваша сессия!
Что же вы — носы до полу повесили?
Жаль нам тех, — кого пугает...
В жизни нам — бороться часто приходится.
нытикам — борьба дороже обходится!
Жаль нам тех...

Никогда, никогда раньше не слыхал этой песни!... Вокруг захлопали, и, перекрывая новые выкрики «тётю Шуру», «скрипача», рядом зашелестело многоголосое: «Костя!», и ещё один высокорослый парень с лицом, таким же открытым, как у первого, потеснив его, уверенно стал дирижировать:

Молод и горяч, жил один скрипач,
Страстный и порывистый, как ветер,
И, душой горя, отдал он себя
Той, которой краше нет на свете.

Пой, скрипка моя, пой!
Слышишь, сердце радостно смеётся?
Расскажи ты ей о любви моей
И о том, как сердце сильно бьётся...

Невольно отметилось, как хорошо и слитно пели все вокруг, как заливался аккордеон:

Но пришёл другой с сУмой золотой:
Разве можно спорить с богачами!
И она ушла, сердце унесла —
Только скрипка плакала ночами.

Плачь, скрипка моя, плачь!
(неожиданно резко вклинилось мужскими голосами: РЫДАЙ!)
Расскажи, как нА сердцЕ тоскливо,
(и снова мужское: КОШМАР!)
Расскажи ты ей о любви моей —
Может быть, она с другим счастлИва...

Чувствовалось, дирижёр привык ко всеобщему вниманию — заслуженному. Парень явно был из породы руководителей, да и голосом бог не обидел:

Денег ни гроша, но поёт душа,
Изливаясь в звуках нежных скрипки.
В восемнадцать лет счастья в жизни нет:
Всё ушло в одной её улыбке!

Плачь, скрипка моя, плачь! — РЫДАЙ!
Расскажи, как нА сердце тоскливо! — КОШМАР!
Расскажи ты ей о любви моей —
Может быть, она с другим счастлИва...

И — снова припев:

Плааааа-ачь, скрипка моя, плачь!...

Вокруг были — без преувеличения — счастливые лица... Оказывается, девицы всё-таки присутствуют в этом зале! Алое платье вспомнилось, конечно, но да жаль — нет его... Репродукторы вдруг проснулись, но публика вокруг, однако, зашумела: «Ещё, ещё!» Через пару тактов музыка стихла, и первый парень (Сашка, что ли?) вдруг обратился к собравшимся:

— Так, что — танцы или петь будем? Может, «тётю Шуру»? — и, обернувшись ко второму: — Давай, Костя!

Новая песня, как говорится, «не показалась» мне, вроде б, — доморощенная какая-то:

У меня, да, у меня есть тётя Шура.
Очень видная она фигура,
И про неё все говорят,
Что тётя Шура — просто клад! (эх, да!)

Тётя Шура, тётя Шура, тётя Шура!
Я скажу вам без прикрас:
Тётя Шура, тётя Шура, тётя Шура!
Я по ночам не сплю, всё думаю о Вас!

И на кухне, и на кухне тётя Шура —
Тоже видная она фигура,
И без возвышенных идей
Вам бесполезно спорить с ней! (эх, да!)

Не буду снова приводить повторяющийся припев, хотя совсем неплохо звучали мужские голоса, шелестевшие: «Тётьшура, тётьшура, тётьшура»...

Мой приятель, мой приятель как-то сдуру
Вдруг влюбился в тётю Шуру,
Изменился он с лица
И повторял всё без конца (эх, да!).

Если вы, да, если вы за нашей тётей,
Да вдруг ухаживать начнёте,
То я скажу вам наперёд,
Что этот номер не пройдёт (эх, да!)...

Видимо, песенный голод публики был утолён, поскольку в дальнейшем до конца вечера в зале звучала только популярная танцевальная музыка. Вовка Басалаев нашёлся, девушку в алом платье пригласить на танец мне не удалось: вокруг неё увивалась более солидная публика; в частности, и Сашка, и Костя оба долго в чём-то убеждали её. Когда все стали расходиться, мы с Вовкой снова увидели в вестибюле ребят из агитбригады; редеющая публика, проходившая мимо, почти без интереса выслушала, как всухую, без аккордеона была спета ещё песня:

Настала ночь, весь город спит,
Огни погашены, закрыты двери...
Спят инженеры, спит альпинист,
Спят академики и пионеры.

Нырнул влюблённый в ночную мглу,
Идёт по улицам, стихи бормочет...
Весь исстрадался, и нет ему, и нет ему
Спокойной ночи, спокойной ночи.

Товарищ, бросьте! К чему страдать:
Она вас любит, хоть и не очень!
Она вас любит — идите спать, идите спать!
Спокойной ночи, спокойной ночи!

А в общежитии студент Попов:
То он привстанет, то он привскочет.
Ему приснилось, что нет клопов, что нет клопов...
Спокойной ночи, спокойной ночи!

Играть и петь вам мы очень рады,
но — извините: устали очень!
Вы посидите, а мы пойдём, а мы пойдём...
Спокойной ночи, спокойной ночи!...

Хороший вечер был, многое я понял. Во-первых... Нет, во-вторых, я решил всё-таки найти красавицу-певицу в алом платье; как и когда — пока не представлял. Большое впечатление произвели агитбригадские ребята! Познакомился с ними, когда после завершения зимней сессии мы с двоюродным братом Сергеем беседовали возле окна на третьем этаже в районе библиотеки, а рядом четверо в новеньких лыжных костюмах вывернулись с лестницы (пятикурсник Серёжка, как выяснилось, учился с ними в одной группе). Подначивая друг друга, они немного потолковали о лыжных походах, я прислушивался молча. А через год сам уже был в агитбригаде. Лидка Дубинина тоже получила приглашение, но... успела к тому времени выйти замуж, и супруг не отпустил её в поход. А эти песни...

Как-то раз мы их пели, возвращаясь из майского похода 53-го года по Сиверскому району (в начале пятидесятых пригородные поезда, в основном, водили паровозы, ходили они медленно, и песни на долгом пути помогали скоротать время); слушал нас весь вагон. Особенно остался доволен один из пассажиров, хранитель Золотой кладовой Эрмитажа, и в качестве благодарности пригласил нас посмотреть на сокровища. Без всякой очереди и бесплатно (видно, неплохо исполнили мы песни)! В Золотой кладовой было, действительно, ну о-очень интересно! Жаль, за прошедшие шесть с лишним десятилетий впечатления мои слегка подвыветрились...

Точно помню, песен в кладовой мы не пели.