Я увидела ее в первый день своего пребывания в Париже. Перелет в самолете, набитом пасхальными туристами, был позади, сумка брошена в номере маленькой гостиницы, и я одна брела по широкой улице Ваграм, стараясь осознать, что я действительно нахожусь в Городе Мечты, а не дремлю в тель-авивском автобусе под песни Джо Дассена из наушников.

Да, передо мной на самом деле был Этот Город и Триумфальная арка призывно светила проемом на фоне серенького апрельского неба.

Я почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и остановилась. Она была великолепна. Смуглая кожа тепло бронзовела, серо-стальные глаза смотрели прямо на меня, ровные острые зубы приоткрылись в хищной усмешке. Мы смотрели друг на друга, как во сне, не шевелясь, редкие в этот час прохожие вежливо обтекали мою застывшую фигуру.

Ее взгляд, казалось, прожигал толстое витринное стекло и я решила зайти внутрь. Французкие слова на вывеске ничего не говорили мне (остатки школьного английского давно были вытеснены ивритом), но, судя по развешанным на стенах картинам, это было что-то вроде художественного салона. Звякнул нежно колокольчик на двери, она повернулась ко мне.

И что я могла ей сказать, кроме "Бонжур"? Сакраментальная фраза из "12 стульев" была явно не к месту... Молчание затягивалось, и я ляпнула первое, что пришло в голову из иностранных фраз: "Даст ист фантастиш"!

Она продолжала смотреть на меня, не переставая иронично улыбаться. Когда я поняла весь идиотизм сказанного, то повернулась и вылетела из магазина. Удаляясь быстрым шагом к площади Звезды, я чувствовала, как ее взгляд грел мне спину через кожаную куртку.

Так начался наш молчаливый роман. Каждый день после экскурсий с группой я приходила к этому зданию и стояла на улице, глядя на нее через стекло. Она, я надеюсь, ждала моего прихода, и, если в магазине не было посетителей, поворачивалась лицом к витрине и смотрела на меня.

Ее взгляд завораживал, но внезапно включался мой внутренний голос и начинал бубнить: "Ну, посмотри, кто ты и кто она. Ты - бедная израильская туристка, едва набравшая денег на путевку. А она - стильная парижская штучка, дарящая блестящую улыбку каждому, кто на нее посмотрит".

Но я не слушала эти причитания, желая только смотреть на нее еще и еще, стараясь не думать о дате отлета. Хорошо, что соседка по номеру не докучала мне просьбами походить вместе по магазинам, и я могла приходить к "моему" месту, когда хотела.

Заходить внутрь я уже не решалась, так как купить что-то в "ее" салоне мне было явно не по карману, сильно похудевшему после оплаты поездки. Но я не жалела ни о чем, ведь я увидела Париж и ее.

Наш рейс в Тель-Авив улетал ночью, и в последний день, придя к знакомой витрине, я отважилась зайти в салон. Мне повезло, дело было к обеду и покупателей там не было.

Я подошла к ней, выдержала стальной взгляд и сбивчиво заговорила: "Сегодня ночью я улетаю... Я буду помнить о тебе... И очень постараюсь приехать через год. Вспоминай меня!"

Наплевать, что она не понимает ни слова по-русски, неважно. Слова в любви не главное, главное - интонация, женщины любят ушами, это все знают.

Через год я прилетела в Париж снова, и в первый же день, оставив мужа ворковать с его сестрой, у которой мы остановились, побежала на улицу Ваграм, холодeя от мысли, что ее там не окажется. Но мне везло, она, как прежде, была в том же салоне. И также, как год назад, улыбалась мне сквозь стекло, показывая безупречные зубы.

"Ты видишь, я вернулась, как и обещала", - говорила я через стекло, и она кивала мне в ответ.

В этот раз я не была связана оплаченными экскурсиями, муж в упоении навещал многочисленных кузенов и дядюшек, а я могла каждый день приходить и любоваться на нее.

Накануне отлета я притащила мужа на улицу Ваграм:

- Посмотри на нее, ведь правда, чудо
- Да, неплохая штучка, - отозвался муж. - Красивая и стильная, но везти ее в Тель-Авив... Одного дерева килограмм десять, не считая металлических деталей. И во что ты ее упакуешь? Да и в ручную кладь ее не пропустят - с такими острыми зубами - примут за холодное оружие.

Я не слушала его. Смотрела на нее, на полированную полутораметровую деревянную рыбу с блестящими оскаленными зубами, качающуюся на толстой цепи в витрине.

"Не грусти, рыбонька", - думала я, - я к тебе еще вернусь".

Мы медленно шли в сторону метро, и я все время оглядывалась. Моя парижская любовь, моя мечта уплывала от меня в жемчужные сумерки, позванивая латунными плавниками и поблескивая авторской подписью на брюшке.