Следователь Татьяна Иванцова старательно записывала показания Дубейко Зои Ивановны.

— Вы можете подробно описать, во что была одета Ваша дочь?
— Конечно, а то как же. Верочка была одета в белую кофточку, синюю юбку. И еще на ней была сиреневая шаль с вышитыми веточками оливы. Примечательная такая шаль. Старшая дочь Наденька из Италии ей привезла. Верочка любит красивые вещи, а Надя — артистка, в народном ансамбле танцует, всегда сестре из-за границы подарки привозит. Добрая она, заботливая, Верочку все пытается образумить, а ей все нипочем: женихи да танцульки. Мне с ней сладу нет, отец-то, наверное, в гробу переворачивается. На фронте погиб он в 44-м. Вот и опять она пропала куда-то. Я уж третий день жду. Всех обзвонила, все больницы обошла. К вам идти боялась, от работы важной отвлекать. Только сил уж больше нету ждать.

Следователь Иванцова больше не писала. Рука ее замерла, так и не дописав слово «шаль».
Она внимательно смотрела на женщину, сидевшую напротив нее, но видела ее как в тумане. До пораженного шоком сознания с трудом доходили слова матери, которая быстро и беспокойно рассказывала о том, как пронесла дочерей через войну, как, оставшись одна, без мужа поднимала их на ноги. А про то, что Верочка, хоть и легкомысленная, но умница, в институте Народного хозяйства на бухгалтера учится, следователь Иванцова уже слышала отчетливо и даже записала в допросном листе. Она смогла вернуть утраченное самообладание и задала вопрос, надрывным криком рвавшийся с губ, ровным уверенным голосом:
— Зоя Ивановна, опишите подробнее шаль вашей дочери, пожалуйста.

— Я же и говорю. Шаль сиреневая, шелковая. На ней ветви золотом вышиты, а ягоды оливы зеленой нитью с отливом. Верочка так любит шаль эту, носит ее везде.

— Я же и говорю. Шаль сиреневая, шелковая. На ней ветви золотом вышиты, а ягоды оливы зеленой нитью с отливом. Верочка так любит шаль эту, носит ее везде. Я уж ругала ее, что в институт такую вещь неприлично надевать, а она смеется в ответ, целует и говорит, темная ты мамочка, мол, не понимаешь ничего. И так же ж приласкается, негодница, что и сердиться на нее позабудешь. — Тревога вновь ожила в глазах Зои Ивановны. — Вы найдете ее, Татьяна Михайловна?

Татьяна подняла голову, застывший взгляд остановился на натруженных руках Зои Ивановны. «Моя мама, наверное, сейчас была бы такой: доброй, сильной и навсегда растерянной, — думала Татьяна. — Как сказать ей, матери, сохранившей дочерей от взрывов, от войны, что... Хватит, отставить, соберись!»

— Три дня назад в заброшенном доме на улице Лесной был обнаружен труп молодой девушки.

Женщина сильно побледнела. Татьяна поняла, что не сможет сказать ей. Пусть кто-нибудь другой скажет, мне теперь уж все равно.

— Не волнуйтесь так, Зоя Ивановна. Это единственное неопознанное тело за последние три дня. Такова процедура — все, обратившиеся с заявлением о пропаже родных, проходят через опознание. Это, скорее всего, не ваша дочь, но так надо, понимаете? А Веру мы будем искать. И обязательно найдем. Пойдемте, я вас провожу.

Зоя Ивановна тепло посмотрела на Татьяну, тревога не проходила, но страх исчез. Она, конечно, не могла даже представить, что ее дочь может быть мертва. Она никогда не сможет поверить в это. Татьяна проводила несчастную мать в дежурное отделение и написала распоряжение на опознание.

Вернувшись в кабинет, она тщательно собрала вещи, достала табельный пистолет и заперла сейф на ключ.

Таня медленно шла по улице. Думать не хотелось, мир казался мрачным, как на картинах Босха.

Когда же это началось? Таня передернула плечами, словно вновь ощутив на плечах легкую прохладную ткань сиреневой шали. Ее день рождения отмечали шумной компанией в кухне коммуналки, где жила Таня с братом Володей. Ах, Володя, как же я была слепа. Глаза любящего человека завешены плотными шторами, сквозь которые видны только веселые умные глаза и слышны только добрые слова, в которые веришь. Вся грязь взлетает как пыль в солнечном свете, когда вдруг распахиваешь шторы.

Тане было десять лет, когда в детский дом привезли Володю. Он был таким маленьким и таким заморенным. Все дети войны не отличались цветущим видом. Но на него, прожившего в подвале полтора года, было больно смотреть. Таня прониклась к нему сразу и, чтоб утешить мальчика, сказала, что она его старшая сестра. Малыш бросился к ней и заплакал. С того момента Таня честно исполняла эту роль: защищала от старших, отдавала ему свои редкие конфеты и делила с ним все его переживания. Володя понял с возрастом, что Таня не сестра ему, но отсутствие кровного родства уже не имело значения.

С того момента Таня честно исполняла эту роль: защищала от старших, отдавала ему свои редкие конфеты и делила с ним все его переживания.

Таня попала в детдом в марте 44-го среди других детей, выживших в лагере смерти близ Озаричей. Эти страшные дни стерли Танино детство, словно ластик грифель. Маленькая взрослая девочка, упрямая и гордая. У нее были принципы: не плакать, не врать, не жаловаться и во всем быть справедливой. Этому ее учил отец, он был районный участковый. Таня гордилась им до боли в груди. И говорила своему братишке и маме — я буду как папа, милиционером. Братишка хохотал — милиционеров в юбке и с косой не бывает. А вдруг тебе за бандитом бежать, а ты в юбке. Ха-ха-ха, Танька, поваром лучше будь, я пироги с капустой люблю.

Похоронку о смерти папы принесли в мае 43-го. Мама долго плакала, обнимая их, еще не способных в полной мере оценить боль этой потери. Много позже в лагере смерти Таня ощутила эту разрывающую тоску в звенящей тишине туманного утра. Вырвавшись из вязкого мутного сна, Таня тогда не могла понять, почему так тихо, не слышно лая собак, немецких окриков, и даже природа, казалось, замерла совсем… «Мама!» — прошептала Таня, боясь нарушить эту страшную тишину. Но мама не отвечала и не шевелилась. Ее открытые глаза были устремлены в небо. И тут в воздухе взорвалось «УРААА!» И отразилось далеким и гулким эхом. Тишина вдруг утонула во всеобщем отчаянном ликовании — спасены! Танин беспомощный зов, крик тоски утонул в этом нарастающем гуле. Братишка тоже не проснулся в это утро.

Володя во многом напоминал ее брата, ему она отдала всю свою нерастраченную любовь. Таня закончила милицейскую школу, пошла работать и забрала Володю из детдома. Заведующая не возражала. Только настояла, чтобы оформили документы о родстве. Беспризорник Володя документов не имел, поэтому оформили ему справку на имя Владимира Иванцова и отпустили с миром.

Володя — веселый и беззаботный, совсем не хотел работать и, с трудом закончив профтехучилище, никак не мог определиться. То коллектив ему не нравился, то работа слишком тяжела для его слабого здоровья. Он всегда мог убедить Таню, что на этой работе ему плохо и лучше он подыщет себе что-нибудь другое. Таня верила ему безоговорочно. У него был дар убеждения. Все вокруг ему доверяли с первого взгляда — открытого и чистого. Его улыбка завораживала. В детдоме многое сходило ему с рук, благодаря этой улыбке и искреннему раскаянию. Вот уже год Володя работал ночным сторожем в школе. На эту работу Володя не жаловался, и Таня была рада. Она всегда опасалась обвинения в иждивенчестве.

Таня шла по школьным коридорам, и ее шаги отдавались гулким эхом в учебной тишине. Таня нашла директора и спросила его о ночном стороже, который здесь работает. Узнала, что сторож, Владимир Михайлович Иванцов, работает хорошо, прогулов за ним не замечено. А за ночь еще и двор чисто выметет, за что и получает полставки дворником. Это замечание Таню насторожило — на Володю не похоже. Ответ на вопрос о внешности Иванцова все разъяснил. Невысокий брюнет, лет 60-ти, одинок.

Мошенничество, подделка документов — мысленно дополнила Таня список обвинений. Хрупкая надежда — алиби, растворилась в дребезжащем школьном звонке. Пробираясь по коридору среди галдящих школьников, Таня словно диафильмы прокручивала кадры своей жизни. В ней ярким теплым лучом был брат Володя, смешливый и добрый. ОТКРОЙ ГЛАЗА! Подлый и жестокий, мошенник и вор, убийца!

Она была милиционером и научилась бороться с несправедливостью всеми силами, а сейчас она не знала, как справиться с собой…

Работа сторожа — прикрытие ночных отлучек, удобно. После шумного ограбления ремзаводовской машины с зарплатой и расстрела кассирши, водителя и охранника, Володя ходил мрачный два дня. Кассирша была ранена и в тяжелом состоянии находилась в реанимации. Она умерла, так и не очнувшись. А Володя вечером принес конфеты и бутылку вина, у него выходной (хм… ) был. Так чудесно они тогда посидели.

Дальше все происходило как в мутном липком сне, снившемся ей в то последнее утро в лагере смерти и много раз потом. Только это был сон наяву. Коммуналка, дверь Володиной комнаты, как всегда спит днем, грязные вещи в коробке, импортные джинсы — в крови, рубашка — есть следы крови. Тумбочка, одежда, белье, деньги, много денег, золотой браслет, кольцо, пистолет. Ах, Володя…

Сколько было эпизодов, не сосчитать. Что-то будто перевернулось внутри и никак не хотело становиться обратно. Это ощущение пробудило ту давнюю задремавшую злую тоску и гнев против несправедливости. Она была милиционером и научилась бороться с несправедливостью всеми силами, а сейчас она не знала, как справиться с собой… и с дорогим родным человеком. Представила в одну секунду: следствие, суд, тюрьма… НЕТ!

Таня сидела на стуле посреди его комнаты, уткнувшись в колени, и слушала, как он спит. Его красивое открытое лицо — такое на комсомольский плакат с горячим лозунгом, было безмятежным. Трудно поверить, что он способен на жестокость. Но теперь, когда штор больше нет, Таня со всем свойственным ей профессионализмом следователя выстраивала четкую цепь событий.

— Танечка, вот тебе мой подарок, ты самая красивая, и эту шаль украсишь ты собой! — Шелк лег на плечи.

Чувство, что нежный шелк превратил ее в соучастницу, измазал ее чужой кровью, никогда не пройдет.

Таня принесла шаль, аккуратно сложила ее на тумбочке рядом с кроватью Володи. Его решила не будить, сняла пистолет с предохранителя и прицелилась, и в эту секунду он открыл глаза. Задорные огоньки вспыхнули в них, когда он ее увидел, потом удивление:
— Что случилось, Танюша?
— Прощай! — сказала Таня и выстрелила…

«Не ври, не жалуйся, не плачь, во всем радей за справедливость!» — Таня отчетливо вспомнила слова и голос отца. Слезы катились из глаз, застилая туманом смерть…

Еще один выстрел раздался внезапно. И зазвучала тишина…. Щемящая, звенящая и пустая.