День не заладился прямо с утра. Затемпературил сын. Жена, вместо того чтобы заниматься ребенком, устроила традиционный допрос с пристрастием. В который раз, отыскав на одежде мужа свой же собственный волос, и тем самым уличив его в неверности, она потребовала посекундного отчета о вчерашнем дне и вечере. Иногда ему казалось, что она специально развешивает эти злосчастные волосы на его форме, чтобы был повод для расспросов и, что еще важнее, - возможность в сотый раз убедиться в том, что любимый муж ей не изменяет.

Сегодня все не так. Погода какая-то совсем не июньская: промозглый ветер, нервно швыряющий крупные капли дождя прямо в лицо; холод и тяжелые серые тучи, цепляющие крыши домов. Хорошо, все-таки, что его теперь возит на работу служебная машина. На улице холодно, в кабинете сыро и видно, что не убирали. Телефон не дал опомниться, зазвонил как сумасшедший. Через полчаса пришла секретарша и ее нежный голосок почему-то именно сегодня показался ему слишком назойливым. Включив телевизор, и машинально "погуляв" с помощью пульта по каналам, даже не глядя в экран, он принялся за кадровые документы. Вскоре его внимание привлек голос, показавшийся до боли знакомым. Вслушался, не поднимая головы. И вдруг его словно обожгло. Он не слышал этого голоса семь лет и столько же не видел ее, ту, что сейчас говорит. Их глаза встретились. Она смотрела, не моргая, прямо в камеру, а ему казалось, что на него. На лбу выступила испарина. Значит, она работает на ТВ? Кем? Где? Он ничего о ней не знал и делал все, чтобы даже случайная информация о ней не добралась до него, не потревожила невзначай. Он жадно рассматривал ее сквозь семь минувших лет. Почему она совсем не изменилась? Почему все такая же красивая? Ему было бы намного легче, если бы она предстала перед ним сейчас, например, изрядно располневшей. Но она была прежней, словно еще вчера сказала "До завтра", а уже сегодня, нежно улыбаясь, говорит "Здравствуй".

А ведь он был уверен, что забыл ее навсегда. Да. Да. Навсегда. Даже если так не бывает. Она давно уже не сниться ему по ночам, он перестал искать в женских лицах ее черты. А теперь этот голос снова заставил его увидеть весь мир в черно-белых тонах, среди которых есть лишь одно случайное яркое, как картины импрессионистов, пятно - она.

Лия. Сколько раз он повторял это имя, придавая голосу разные интонации: то нежности, то страсти, то отчаяния, то… ненависти. Он упорно искал в ней хоть какой-нибудь изъян, чтобы зацепиться за него, раздуть до немыслимых размеров и … суметь разлюбить. Когда он увидел ее впервые, понял, что и не подозревал о том, что в природе существует такая красота. Сначала он заметил ее волосы, цвета свежеуложенного асфальта - ни серые, ни черные, ни коричневые, с едва уловимым синеватым оттенком. Они непослушными прядями падали на плечи, причудливыми завитками обрамляли ее лицо. Казалось, они были живыми. Любое движение головы и они разбегались затейливыми ручейками, обретая новые, но неизменно совершенные формы. Потом он увидел ее глаза, слегка раскосые, почти черные и удивленные. Ее кожа, казалось, обладала внутренним свечением. Это потом он уже понял, что дело в золотистом оттенке, присущем представителям монголоидной расы. Когда он посмотрел на ее губы, то был обескуражен совершенством линий. До нее ему казалось, что красивые губы - это полные губы и лишь увидев Лию понял, что красиво - это когда так выразительно.

Такой красивой женщины он не видел никогда - ни до нее, ни после. Она была не просто яркая, она была даже не из тех, на кого засматриваются, открыв рот. Такое отношение выглядело бы примитивным рядом с ней. Она была той, которую нужно было разгадать, уловить, понять. Лия завораживала грациозной походкой, красивой осанкой, умением придать своему облику индивидуальные черты. Поначалу он даже не верил, что у такой неземной женщины есть обыкновенный земной муж и ребенок. Ему казалось, что даже дотронуться до нее - великое счастье. Сколько раз он уговаривал себя не поддаваться ее очарованию, но всякий раз, завидев издали знакомый силуэт, готов был припасть к ее ногам. И ненавидел себя за это. Он был ее рабом, а она - его болезнью.

Как трудно он забывал ее, как мучительно вычеркивал из своей жизни, яростно растаптывая сладкие воспоминания, а она взяла и вернулась за одну минуту, сведя все его семилетние старания на нет. Он так и не смог тогда сказать ей: "Я больше не люблю тебя, Лия". Это было бы неправдой. А она ждала именно этих слов, сама просила его произнести их, потому что тогда она бы поняла, почему они расстаются. Быть может, тогда она отпустила бы его навсегда и сейчас, глядя на экран, он не испытывал бы волнения и страха вновь оказаться брошенным в океан под названием "Лия". Он уже не раз тонул в этом океане, и лишь чудо однажды выбросило его израненное любовью тело на твердый берег, по которому он сумел идти не вдоль кромки воды, как обычно, а все дальше и дальше от нее. Все дальше, и дальше, туда, где не слышно прибоя - ее голоса, а ветер не доносит едва уловимые нотки ее запаха.

Вечером, вернувшись домой, он даже не улыбнулся жене, молча проглотил ужин и, убедившись, что у сына нет ничего серьезного, не раздеваясь, поверх покрывала лег на кровать и отвернулся к стене. Жена мягко поинтересовалась, что случилось, а он впервые за три года накричал на нее, припомнив ее безосновательную ревность, которая сидит у него в печенках; раскритиковал ее волосы, которые она упорно коротко подстригала, а ему так не нравится; бестактно прокомментировал ее неразборчивую манеру одеваться во все модное, лишь бы было как у всех. Когда в комнате воцарилась тишина, а в глазах жены заблестели слезы, он все понял - Лия вернулась, а вместе с ней тот недосягаемый эталон, которой он на мгновенье примерил к своей жене. Да, она вернулась. А, скорее всего, все эти годы она жила рядом с ним. Теперь же она просто вернулась на свое законное место - на пьедестал, который для него не может занимать никакая другая женщина. И ему ничего другого не оставалось, кроме как, представив пред собой ее совершенное лицо, и вновь заглянув в удивленные раскосые глаза, сказать тихо: "Здравствуй, Лия…".