Лиля зашла в квартиру, открыла дверь в комнату. Ей еще как-то не верилось, что это жилище на улице Марата теперь принадлежит ей. Только вчера с соседями отметили сороковины со дня смерти Александры Юрьевны Ярцевой. Говорят, пока душа не отлетела, нельзя никакие вещи из дома выносить. Лиля про души мало понимала, но решила традицию соблюсти. И вот только сегодня она стала прикидывать, что из мебели можно продать, что выкинуть, а что и себе оставить. Продавленный диван, хоть и старинный, на котором последние дни своей жизни провела старушка, пожалуй, восстановлению уже не подлежит - его на помойку. А вот буфет, довоенный, из натурального дерева, с изогнутыми ножками и витражами, если чуть подреставрировать и лаком покрыть, еще долго послужит. И столик этот, хозяйка называла его бюро, – это вообще антиквариат, начало прошлого века, авторская работа мастера то ли Вальде, то ли Вельде, надо будет уточнить. Его бы продать, наверняка хорошие деньги дадут.

И ремонт не помешает, - последний раз делался, когда соседи решили большую коммуналку на две отдельные квартиры разделить, продавать-то свою комнату старушка никак не соглашалась. Александра рассказывала, что до революции весь этаж принадлежал их семье, и жили здесь бабушка ее и дед – земский врач, мама, отец - профессор медицины, она и два младших брата. После революции их «уплотнили», осталось шесть комнат. Во время войны братья погибли. А в блокаду умерли бабушка и мама. Деда и отца, как многих не того происхождения, не миновал тридцать седьмой год. Когда Александра после снятия блокады вернулась в Ленинград, ей осталась дальняя большая комната с нишей, бывшая когда-то родительской спальней. Жильцы в соседних комнатах постоянно менялись, а вот лет десять назад новые соседи умудрились из просторной коммуналки сделать две отдельные квартиры.

Жильцы в соседних комнатах постоянно менялись, а вот лет десять назад новые соседи умудрились из просторной коммуналки сделать две отдельные квартиры.

Лиля всю жизнь провела в деревне. Пока мама здорова была, они часто в Питер выезжали, по музеям ходили, любовались величественной архитектурой северной столицы. Девушка мечтала жить и учиться в этом замечательном городе, где даже аура была особенной. А потом мама слегла и провела долгих десять лет прикованной к постели. В Питер Лиля попала в двадцать семь лет, приехала к своему однокласснику, который предложил вместе жить. Устроилась в службу социальных работников, потому как ничего не умела, кроме как ухаживать за больными. Так она и попала в этот дом. Александра Юрьевна была из той касты питерских старушек, которую Лиля заприметила с детства. Они называли подъезд парадной, бордюр - поребриком, а батон – булкой, были интеллигентными до мозга костей, с благородной сединой, аккуратно одетыми и никогда никому не могли сказать плохого слова.

Лиля любила вечерние посиделки с Александрой, так старушка попросила ее называть. В свои девяносто лет Лилина подопечная была в здравом уме и обладала хорошей памятью.

- Ты зачем, Лиля, живешь с мужчиной, которого не любишь? – спросила как-то Александра.
- Да ну, какая любовь. Я уже не девочка, чтобы в эти сказки верить. Живем, вроде, неплохо. Бывает, конечно, что выпьет лишку, так, главное, не лезть к нему в таком состоянии. Проспится, и все по-прежнему. Работает, деньги почти все отдает, не бьет. И я в сторону других мужиков не гляжу. Вот она и вся любовь. Детей он, правда, не хочет.
- Лилечка, так разве в этом счастье? Должно же быть родство душ. Понимаешь, любовь – такое состояние, когда без этого человека дышать трудно, когда он буквально прорастает в тебе, и уже никто другой занять его место не сможет. Есть любовь, коснется легко, и на всю жизнь.
- А вы замужем были? – поинтересовалась Лиля.
- Была, - старушка тяжело вздохнула, мечтательно прикрыла глаза, и Лиле показалось, что разгладились морщинки на щеках, и взгляд стал озорным, как будто искорки посыпались. – Была, Лилечка, целых три дня. И всю жизнь.
- А где ваш муж?
- Он давно там, куда и я скоро отправлюсь. Заждался, наверное. Ничего, скоро наши души встретятся, - старушка улыбнулась. – Знаешь, Лилечка, я совсем плоха стала, трудно мне за собой ухаживать. Может, ты ко мне переедешь?

Лиля тогда обещала подумать. А на следующий день только заикнулась об этом сожителю, столько гадости услышала в свой адрес, что у нее и сомнений никаких не осталось – давно нужно было расстаться с этим человеком.

Ушла из этого мира Александра с умиротворенной улыбкой, как будто действительно отправилась на встречу с любимым. А незадолго до смерти оформила дарственную на квартиру своей жиличке.

Лилин взгляд опять упал на бюро. Красивая вещь. Столик с ящичками, крышки которых – львиные морды, а ножки стола – львиные лапы. В пасти львов вставлены резные ключики. Лиля подошла, повернула один ключик, выдвинула ящик. Там лежали фотографии. Девушка взяла одну: на ней был изображен молоденький военный с треугольниками в петлицах. На обороте картонки надпись: «Любимой Шурочке от Сашки». С другой фотографии на Лилю смотрела необыкновенной красоты юная девушка, повеяло чем-то неуловимо знакомым. Лиля не сразу поняла, что это молоденькая Александра Юрьевна. Надпись на обороте гласила: «Любимому Сашке от Шурочки». И еще одна фотография, где молодые люди были вместе, красивые, счастливые, влюбленные. А на обороте четким округлым почерком выведено: «Наша свадьба. 20 июня 1941 года».

Там лежали фотографии. Девушка взяла одну: на ней был изображен молоденький военный с треугольниками в петлицах.

Лиля стала перебирать остальные снимки, немного, видимо, муж присылал их с фронта. И фотографии самой Александры в форме санинструктора. Еще в ящичке находился пожелтевший от времени листок с заметкой из «Красной звезды» 1944 года о подвиге Александра Ярцева и присвоении ему звания Героя. Посмертно. Лиля бережно сложила все в ящичек. Не выдержала, открыла второй: там лежали легендарные треугольники фронтовых писем. Она осторожно взяла один треугольник, раскрыла, рука дернулась, ведь нехорошо заглядывать в чужие письма, но начала читать поблекшие строчки, написанные неровным почерком, и оторваться уже не могла.

«Здравствуй, любимая моя Шурочка!
С огромным приветом к тебе твой Сашка. Сегодня нам наконец разрешили написать письма, и я сразу воспользовался такой возможностью. Надеюсь в скором времени получить от тебя весточку, так хочется знать, как ты там без меня в это тяжелое для всей страны время, что чувствуешь, о чем думаешь.
Теперь немного о себе. Пишу тебе письмо, а на улице дождь и поднялся сильный ветер, хотя утром было жарко. Скоро нас отправят на фронт. Из Ленинграда нас везли сюда в вагонах-теплушках без окон, я даже не знаю, как называется этот населенный пункт. Сегодня приезжал майор из политотдела, рассказывал про обстановку на фронтах. Фашисты наступают, но мы обязаны их остановить
Сегодня день начался по-сумасшедшему. Подняли нас в пять часов утра по тревоге, и побежали мы к месту сбора, а оттуда в лес. Я сам толком ничего не знаю, а у меня в подчинении целая рота. И вот мы через лес где-то пять километров бежали, одежда к телу начала приставать, а когда пришлось бежать через бурелом, вот уже тут мы попотели: ветки бьют по лицу, цепляются, а мы напролом. Выбрались на шоссе, а там нас посадили на грузовики и привезли сюда. Говорят, линия фронта недалеко отсюда. Сейчас роту поведу на ужин. Целую крепко. Твой Сашка. Передавай привет своим. Береги себя».

«Здравствуй, хорошая моя Шурочка!
С приветом к тебе твой Сашка. Шурочка, любимая, письмо твое я получил, спасибо. Здорово, что при такой неразберихе доходят письма. Я расстроился, что ты решила идти на фронт. Здесь мужчинам-то тяжело. А ты у меня такая хрупкая, тебе же придется с поля боя здоровенных мужиков выносить. Очень я боюсь за тебя, родная моя. Недавно пришлось драться с врагом врукопашную. Это страшно, когда видишь этих гадов буквально глаза в глаза. Одно дело, стрелять в ту сторону, где враг, а тут пришлось колоть штыком конкретного человека. Хотя какие они люди! Столько горя нам принесли. Не знаю, как выжил в этой мясорубке. Тобой, наверное, храним. Столько бойцов моих полегло. А потом подошли наши танки, и враг отступил.
Ты не подумай, родная, что я жалуюсь. За тебя, за Родину, за Сталина я готов отдать свою жизнь. Знаешь, я подал заявление в партию. Надеюсь, заслужу высокое звание коммуниста.
Ужасно, что твои не смогли эвакуироваться, кольцо сжимается. Но я уверен, - Ленинград мы никогда не отдадим.
То, что ты пишешь, будто мы сможем встретиться где-то на фронтовых дорогах, хотелось бы, конечно. Каждую свободную минутку я представляю твои голубые глаза, щечки в солнечных подарках. Почему ты так не любишь свои веснушки? Они очаровательны и тебе очень идут. Если бы ты с госпиталем уехала за Урал, я бы был спокоен. Но ты такая, не можешь сидеть сложа руки, когда Родина в опасности. И братья твои такие же, может, где-то рядом воюют? Так хочется прижаться к тебе… Мне без тебя даже дышать трудно, милая моя Шурочка. Кончится война, мы снова будем вместе.
Крепко-крепко целую тебя, родная моя женушка. И запомни, я всегда буду тебя любить, пока живу. Твой Сашка»

Не удалось им встретиться на дорогах войны. Из заметки в газете Лиля узнала, что Александр Ярцев погиб, удерживая энную высоту, и враг не прошел.

Лиля читала и плакала, как будто проживая чужую жизнь. Все письма были пронизаны нежностью и любовью. Возникло такое чувство, что она сама потеряла близкого человека. Нашла и «похоронку», датированную 1944 годом, – это случилось после снятия блокады Ленинграда. Шура после тяжелого ранения вернулась домой. Не удалось им встретиться на дорогах войны. Из заметки в газете Лиля узнала, что Александр Ярцев погиб, удерживая энную высоту, и враг не прошел.

Бережно, чтобы только не повредить эти свидетельства любви, Лиля сложила бесценные реликвии в ящичек бюро. Она теперь твердо знала, что сохранит этот удивительный кладезь нежных отношений двух любящих людей. Сколько книг читала Лиля о войне, сколько фильмов смотрела! Чтила подвиг солдат, уважала ветеранов. Но вот только сейчас, всей кожей ощутив легкое касание чужой любви, она как бы прожила эту страшную войну, пропустила ее через себя. И поняла: права была Александра, - есть любовь, видимо, просто еще не встретилась Лиле. А ведь где-то на свете ходит тот человек, без которого трудно дышать, который буквально прорастет в ней, и уже никто другой занять его место не сможет…