На главную
 
 
 

Когда я была маленькая
Автор: Галя Елохина / 20.11.2017

Каждое детство несчастливо по-своему.
Стинг, рок-музыкант

Темно. Летит снег. Мать быстро везет меня куда-то в крытых санках. Я реву. Мне неспокойно. Я бы перестала реветь, если бы она меня приласкала. Но она торопится, а я реву.

Приехали. Лестница в сенях ведет вверх, там нагромождение санок. В комнате много маленьких детей. Все сами по себе. Я сижу у окна, мне боязно и тоскливо. Когда вечером мама пришла за мной, санок не оказалось — их украли.

Мама снова везет меня — на больших открытых санках. Снег. Спрашивает: не замерзла ли я — тогда я немного иду, не устала ли я? Когда прошу пить, она говорит: «Поешь снежку». И я ловлю снежинки и ем. Мы одни на дороге. Вдали над низкорослыми кустарниками пылают лиловые закаты. Иногда нас подвозят в запряженных лошадью розвальнях, которые матери приходится толкать на разъезженной дороге.

Стою в бабушкином дворике: я вышла погулять. За спиной забор, передо мной поленница березовых дров, прислонившаяся к стене дома. Смотрю на нее, потому что смотреть больше не на что. Скучно.

Бабушка грозит мне прутиком в наказание за то, что я без разрешения убежала за ворота. Кручусь под столом, понимаю, что если бы она хотела, то достала бы меня.

Мы на лугу. Бабушка собирает щавель. Она принесла с собой двух котят, а когда мы уходили, то их оставили. Мне было не по себе от мысли, что они будут пищать от голода и станут чьей-то добычей.

Ярко-голубое небо над головой, где-то блестит солнце. Мне кажется, что «царство небесное» внутри меня.

В просторном прохладном чулане бабушка повесила качели. Я, качаясь, попробовала разжать руки — упала навзничь, стукнулась головой. Бабушка качели убрала, уложила меня в постель, напевая: «На качелях я качалась и упала головой — рассердилась бабушка и качелюшки долой!» Вечером сидим у окна, выходящего на деревенскую улицу. Бабушка перебирает мои волосики, а я время от времени повторяю:

Ярко-голубое небо над головой, где-то блестит солнце. Мне кажется, что «царство небесное» внутри меня.

— Папка на фронте немцев бьет!

В церкви, в сторонке, большой чан. Около него малышка голенькая. Она и я ждем своей участи — крещения.

Мама работает. Снимает комнатку на чердаке. Днем я одна. Приходит она поздно и ещё усаживается за швейную машину. Я, полусонная, устраиваюсь у нее в ногах. Она подымает меня, устрашая свернутым в толстую веревку полотенцем. Когда у нее выходной день, машина весело шлепает, а мама поёт во весь голос:

— Ты не шей мне, матушка, красный сарафан...

Я слушаю и думаю: «Вот вырасту и так же хорошо буду петь!»

Мама оставила меня одну в чужой квартире. Время тянулось томительно медленно. Я нашла банку с вареньем и незаметно съела почти половину. По возвращению тетенька, хозяйка квартиры, очень расстроилась, но мне ничего не сказала.

Едем к бабушке. Дорога петляет. Мужик взнуздывает лошадь. И вдруг мама с возницей решили надо мной подшутить: говорят, что едем обратно. Я — в рев, они смеются.

Вот-вот приедет отец. Проснулась ночью и увидела за столом двух военных. Они разговаривали, курили при свете огня. Кто из них мой папа? Который больше понравился, тот и папа. Он угощает меня шоколадом. Днем сижу на столе. Отец стоит рядом, поставив одну ногу на табурет — пришивает пуговицу к шинели. Вдруг просит подать ему ножницы: они лежат недалеко от меня. То ли приказным показался мне тон просьбы, то ли нарочитым — мол, сам мог взять — я бухнула:

Я нашла банку с вареньем и незаметно съела почти половину. По возвращению тетенька, хозяйка квартиры, очень расстроилась, но мне ничего не сказала.

— Нас... тебе!

— Ах, ты... — заскрипел зубами отец и схватил ремень, широченный, с огромной пряжкой. Я сиганула под стол.

Сижу на том же столе и беззаботно распеваю:

— Эх, яблочко, да на тарелочке — надоела мне жена, пойду к девочке...

Мамин брат — тоже недавно вернулся с войны — говорит мне, что это нехорошая песня, и напевает мне другую:

— Утро красит нежным светом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская земля.

Мы уезжаем. Мама собирает вещи, хватает с лавок и стен какие-то предметы. Бабушка вырывает, не дает. Они шумят. Я стою в дверях из кухни в горницу, не умея что-либо сказать. Жалко бабушку. Под конец мама сдергивает со стола домотканую красную скатерть.

Нагруженная узлами телега трогается. Бабушка, кажется, сначала бежит вслед, потом не то упала, не то стала не видна из-за косогора.

На одной из станций паровоз стоит очень долго. Родители ушли. Я сижу одна в тревожном ожидании.

Приехали, вошли в квартиру. С порога спрашиваю:

— Я пойду погуляю?

На удивление меня отпускают. Выхожу в неизвестный мне двор. Уже темнеет. Где гулять? И как возвращаться? В результате я забрела в помещение, где было много мужчин. Они стояли за круглыми столами и пили пиво. Я походила между их ног и от безысходности заплакала. На меня обратили внимание. Молодой мужчина стал расспрашивать, где я живу. Я сказала, что мы только что приехали, и что папа будет работать в прокуратуре.

Нагруженная узлами телега трогается. Бабушка, кажется, сначала бежит вслед, потом не то упала, не то стала не видна из-за косогора.

— А, я знаю! — воскликнул молодой человек.

И в это время подошел мой отец — молча увел меня.

Однажды мама долго меня наряжала. Я выглядела великолепно! Мы прошли с ней по тротуару до угла улицы и, к моему недоумению, вернулись домой. С дворовыми детьми я соревновалась, кто ближе к машине перебежит дорогу. Так, я очень близко пересекла путь одной машине и чуть не попала под колеса другой из второго ряда. Водитель остервенело погрозил мне кулаком. На этом соревнования закончились.

Я заболела скарлатиной. Мама приходит под окно, каждый раз приносит хлеб. Куски черного хлеба я постоянно оставляю на завтра. При очередном появлении матери мальчик, немного постарше меня, показывает ей наволочку с хлебом, подняв её над моей головой. Ангел мой, что ли?

Шестой день рождения отмечен ягодным киселем в фарфоровом заварном чайнике.

Едем на новое место службы отца. В доме его родителей меня напоили чаем с куличом. Весь день сижу в маленькой комнате за столом с игрушками. Я вся погружена в мир фантазий. Только голод, в конце концов, дает о себе знать: кажется, что обо мне все забыли.

Поселились в районном центре в большом деревянном доме. Отец и мать днем на работе. Вечером за ужином что-то выясняют. Мать бьет об пол посуду — посуда красивая, мне ее жалко. Снятся война, пожары, громы. Хожу в детский сад. У детей в группе странный ритуал. Сидя за длинным столом и размахивая поставленными на локоть ручками с оттопыренными указательными пальчиками, они вдруг начинают скандировать в чью-либо сторону: «Я скажу! Я скажу!»

Отец и мать днем на работе. Вечером за ужином что-то выясняют. Мать бьет об пол посуду — посуда красивая, мне ее жалко.

Первый день в школе. Мне показалось, что учительница четыре урока говорила одно и то же, под конец я очень устала.

— Завтра тоже идти? — спросила я у подружки.

— Да, — сказала она, — и послезавтра, каждый день.

— Каждый день?

В тот первый день после школы мы висели вниз головами на жердях за околицей, а высоко в голубом холодном небе пролетал клин журавлей.

Вскоре у меня появился друг. Ещё в конце лета над окнами нашего дома, почти под крышей, мяукали и царапались котята. Одного из них — пушистого, шоколадного цвета — папа принес домой и назвал Марсиком. Осенью мы уже вчетвером переехали в другой дом, поменьше, но зато с большим огородом и надворными постройками. В этом доме подросший Марсик одарил меня дружбой. Перед заходом солнца, когда мы были одни, он устраивал веселые облеты комнаты с непременным приземлением вблизи меня. А утром я просыпалась с теплым пушистым воротником на шее.

Отец привез мне из командировки перчатки — темно-синие с красненькими галочками, но мне их почему-то не дают. Вечером мама поддразнивает: весь день, мол, думала о перчатках и получила двойку в тетради(!). Меня ставят лицом к стене без трусов. Подходит отец, шлепает по попе — я мочу стену. Родители сидят за кухонным столом, а я — плачу, задыхаясь от бессилия понять правила игры взрослой жизни.

На краю села стоит сарай, в нем работают плотники. Я иногда захожу туда.

— Сделайте мне лыжи! — прошу раз, другой.

— Скажи папе, чтобы он тебе их купил.

Зимой у нас появилась корова Зинка. Как-то, не заходя домой, иду к ней с горючими слезами. Она тянет ко мне свою влажную морду с участливым «Му-у-у!».

Зима кончается. Пригревает солнце. Пробую прочность сугробов: под ними вода. Вот уже и снег совсем сошел. Бежим по высохшим тропинкам. Я босиком. Вдруг под ногами ещё нерастаявший лед. Дома у меня жар.

На моей улице под мостком — травяное ложе. Говорят, что тут ночует мальчик, сбежавший из дома. Не помню, чем я мать так вынуждала. Пугала она иногда меня: «В детдом отдадим!». Мне все равно. Когда настроение совсем подавленное — прыгаю с амбара на зеленую траву. Становится легче. Где бываю: в лесу, на озере, в кино, на «гигантских шагах» — моя тайна.

Во втором классе в дни зимних каникул приглашаю к себе подруг на елку. Вместо елки — сосна: в окрестностях ели не росли. Ёлка бедная, угощение скудное. А вот когда уходили, мама на дорожку подала по полстакана браги. Из моего дома идём в клуб. Там всем стало плохо. Меня узнали контролеры, мне было стыдно. Вскоре одна из девочек приглашает меня в гости. Я пью чай с разными сладостями и все думаю: «Почему? Почему у меня дома не так?»

* * *

«Там, где я жил, я был отверженным, приговорённым, побеждённым... Я утратил уверенность в себе... Нельзя разбить оковы, когда оков не видно».
Ф. Кафка



 
 

Что не так с этим комментарием ?

Оффтопик

Нецензурная брань или оскорбления

Спам или реклама

Ссылка на другой ресурс

Дубликат

Другое (укажите ниже)

OK
Информация о комментарии отправлена модератору