Маленьким он вгрызался в буквы жадно, без разбора, с наслаждением поглощая сладкие «эль», грохочущие и перекатывающиеся по вкусовым рецепторам «бэ» и «эр», вертлявые и попискивающие «эс», шершавенькие тепленькие «ща». Твердые знаки имели ореховый вкус, и он разгрызал их — «хрум-хрум», неторопливо дробя и пережевывая плотные ядрышки. Он обсасывал гладкие карамельные «и», хрустел «эф» и «цэ» как поджаристыми сухариками, слизывал со страниц прилипшие к бумаге крошки запятых и многоточий.

Он объедался изысканными иллюстрациями роскошного медицинского атласа, обжирался жирными картинками из «Кулинарной Книги Елены Молоховец», закусывал сухими столбиками таблиц математических справочников. После его путешествий — всегда от корки и до корки — страницы оставались белыми, девственно чистыми. Ему повезло, хозяин книжного шкафа умер, а сын его, приехавший издалека получить наследство, книгами не интересовался и не заглядывал в них. Червь пировал, роскошествовал, сибаритствовал.

Однажды он вылез из-за золоченого переплета Меркадора — старинного сборника географических карт. Древние гравюры показались ему тяжеловатыми для пищеварения, и он ощутил настоятельную потребность в прогулке по столу. Внезапно его внимание привлекли буквы, слабо мерцающие на странноватой белой рамочке. Буквы были, но червь не чувствовал книжного запаха. Загадка для ума: буквы есть, бумаги нет. Долго всматривался буквоед в мерцающее крошево, примостившись на левом плече квартиранта. Человек не замечал червя, поглощенный двигающимися картинками. Текста было мало, потом странный читатель защелкал кистью, и буквы исчезли совсем. Червь зевнул и равнодушно пополз к своим книгам.

Прошло несколько недель, прежде чем червь ощутил, что с ним происходят странные вещи. Буквы были одинаковыми во всех книгах, все отличия сводились к разному порядку их следования, а послевкусие оказывалось разным. От некоторых книг червю становилось дурно, его подташнивало, голова нехорошо кружилась. После других он испытывал необъяснимое блаженство, которое разливалось по его крохотному тельцу. Чувства переполняли его, и он решил поделиться ими со своими собратьями. Ощущают ли другие черви нечто подобное? Надо бы выяснить, и однажды он покинул книжные полки, разыскал щель под дверью, выполз на лестницу. Он поднял глаза наверх, увидел буквы, нацарапанные на стене. Запахло помойкой. Вдруг его охватила дикая тоска. Он испугался, что никогда уже не сможет вернуться. Что он будет делать, затерянный на грязной лестнице?

«О мои драгоценные кожаные обрезы, тисненые переплеты, цветные форзацы, шрифты жирные и полужирные! — взмолился буквоед. — О! книжный Бог, я верю, ты существуешь, верни меня назад, на путь истинный, не буду больше всуе, из праздного любопытства бродить дорогами извилистыми, кривоколенными».

С этими словами книжный червь повернул назад. К счастью, аромат книг из его квартиры был таким сильным, что перебивал и смрад лестницы, и запах жарящейся рыбы, доносившийся из-за соседской двери. Когда червь, наконец, добрался до родного шкафа и нырнул в издание Брема девятнадцатого века, где яркие картинки животных были прикрыты тончайшими белыми пленочками, он заплакал от счастья.

Смысл беспокоивших ранее ощущений стал понятен книжному червю. Если раньше он питался буквами и другими знаками, брошенными подобно хлебным крошкам для прокорма воробьям на белое пространство книжного листа, то теперь ему открылся таинственный мир значений и смыслов. Уже не буквы сами по себе удовлетворяли его ненасытную страсть к чтению, а события — смешные и грозные, происшествия — необъяснимые и странные — заполняли его организм. Сначала червь страдал от голода, но все равно упрямо продолжал ползти от строчки к строчке, не заглатывая буквы, но впитывая смыслы. Когда червю становилось плохо, он торопливо всасывал в себя белую водичку пробелов, строчки при этом теснились, прижимались друг к дружке, «в тесноте да не в обиде», — бормотал червь и продолжал свою безумную гонку, строка за строкой, страница за страницей. Добравшись до конца, червь неожиданно почувствовал сытость, но не такую, как раньше, это была опьяняющая радость познания. Все буквы остались на месте, и червь, не поверив себе, пополз обратно, и на одной странице споткнулся о небольшую ямочку, не хватало одной буковки. Червь вспомнил, что здесь он по неосторожности заглотнул ее вместе с пробелом. Инстинкт подсказал ему, что делать. Он осторожно срыгнул буковку, как срыгивает молоко наевшийся до отвала ребенок. Буковка встала на место так, будто и не исчезала никогда, и червя охватила гордость, теперь он не просто червячок, каких много…

Значит, бывают и нехорошие книги, — такая простая мысль привела червя в восторг. Теперь он будет обгладывать вредные книжки, а что касается полезных, то он постарается их восстановить

Но приступ гордыни продолжался недолго, он вспомнил, сколько книг он испортил, оставив после себя пустыню там, где раньше шелестели широколиственные рощи, а ветерок играл значениями и смыслами, порой выворачивая их наизнанку, забавляясь игрой, легкомысленной лишь для несведущего глаза. «Что же теперь делать?» — подумал червь. И тут он вспомнил про мерзкое послевкусие, оставшееся после некоторых книг. Значит, бывают и нехорошие книги, — такая простая мысль привела червя в восторг. Теперь он будет обгладывать вредные книжки, а что касается полезных, то он постарается их восстановить. Вся непомерная трудность такой задачи не пришла в голову червю, и с отчаянной храбростью ребенка он решился начать безотлагательно, но…

Но сначала нужно отыскать вредные книги. Как их отличить от полезных? Может быть, они издают какой-нибудь особенный запах, гнилостный и удушливый? Этого червь знать не мог. Внезапно его обострившийся после голодания слух привлекло хлопанье дверцы книжного шкафа. Неужели хозяин квартиры решил почитать что-то? Червь настолько привык к своему уединению, что совершенно не допускал такой возможности. Осторожно выглянув из-за большущей энциклопедии, червь увидел, как человек взял книжку, даже и не книжку, а, скорее, брошюру, уселся в кресло и стал читать. Издание было совсем новым. Само по себе это обстоятельство было удивительным, раньше квартирант не приносил ни книг, ни брошюр. Интуиция подсказывала червю, что такой человек, как его хозяин, не мог читать хорошую книгу. Когда наступила ночь, хозяин лег спать, и червь решил попробовать брошюру на вкус.

С первых ее страниц червя охватило беспокойство, такое, какое бывает перед приступом тошноты, но только не физическое, а духовное. Когда буквоед добрался до конца второй главы, он уже вполне понял замысел автора, и его обуял страх. Книга источала яд, сладкий и привлекательный, она нашептывала читателю льстивые слова, и жестокое высокомерие исподволь завладевало им. Чем дальше червь постигал содержание, тем сильнее болела у него голова, и в какой-то момент он, видимо, потерял сознание, потому что у него начались галлюцинации. В горячечном бреду ему представились картины изощренного насилия, одетого в тонкое интеллектуальное полотно. Опомнившись, очнувшись, червь принялся пожирать буквы, несмотря на колики, на жуткие боли в желудке, стараясь не обращать внимание на смысл. Он уберет это зелье, а заглотанные буквы выплюнет в другом порядке на белые страницы уничтоженных книг и восстановит их утраченную суть. Это будет долгая работа, но он справится…

Человек удивленно рассматривал книгу.

— Смотри! — сказал он своему приятелю. — Ничего не понимаю. Куда делся текст? Смыло его, что ли?

Приятель, одетый так же, как хозяин квартиры, в те же ботинки, в такой же свитер, в такую же куртку, сказал:

— Смотри, тут какая-то муха прилипла.

Он щелкнул по книжному червю, его мертвое тельце отлетело в угол.

— Не расстраивайся. Должно быть, этот экземпляр предназначен для провоза за границу. Надо было, наверно, смазать его каким-то составом, чтобы текст не исчез. Получишь другую. А вообще, читать уже и некогда, надо дело делать. Пошли скорее, а то опоздаем на собрание. Завтра решающий день. Замочим их, гадов.