Дом номер восемь выскочил на меня неожиданно, как айсберг на злополучный «Титаник»… Тощая восьмерка, похожая на стоящий вертикально знак бесконечности, была кривовато начертана на желтом фасаде зеленой краской и символизировала окончание бесконечного пути длиною в пятнадцать лет...

Ноги вязли в сомнениях, как в болотной тине, свинцовые кандалы былых обид бряцали в такт ухающему сердцу… Каждый шаг имел теперь свое имя — имя моей дочери.

Машуня… Маруся… Машенька… Маняша…

Мария Викторовна Рощина, двадцати лет от роду, проживала в доме номер восемь по ул. Чайковского вместе с матерью, Еленой Сергеевной Рощиной. С Ленкой — моей первой любовью и первой женой, черт бы ее побрал… Она лишила Машку даже настоящего отчества, не говоря уже о фамилии!

Честь и хвала человеку, придумавшего сайт «Одноклассники»! Иначе я никогда не нашел бы их… Нет — искал бы дольше — но нашел бы, по-любому. Ленкино фото с сайта — она почти не изменилась — было распечатано на принтере и лежало в кармане куртки. Фотографии дочери в Интернете не было… Понятное дело — взрослая дочь «старит» молодую женщину.

Не говорить же в микрофон этой железяки: «Маша, здравствуй. Это я, твой отец. Открой дверь, пожалуйста»… Страшно. Вдруг не откроет?

Серьезная девочка с большим ранцем за спиной (никогда в Хьюстоне я не видел у школьников таких огромных рюкзаков) и пакетом чипсов в руке нажимала на кнопки домофона нужного мне подъезда… Стой, нельзя — схватил я себя за шкирку — ребенок может испугаться, если рвануть за ней следом. Придется подождать следующей оказии.

Не говорить же в микрофон этой железяки: «Маша, здравствуй. Это я, твой отец. Открой дверь, пожалуйста»… Страшно. Вдруг не откроет?

Скамейка под плакучей ивой напротив подъезда была изрезана неприличными надписями и заплевана семечками. Ничего не меняется… Хотя — сам город показался мне симпатичным. Он больше напоминал оставшуюся в памяти страну, чем неприветливо-напомаженная Москва, куда я прилетел на конференцию по космическим технологиям неделю назад.

— Ну, и славненько, — слабодушно решил я, присаживаясь на относительно чистый край скамейки. — Нужно собраться с мыслями, продумать варианты. Впрочем, действовать придется по обстановке.

Я закурил.

…Двадцать лет назад — гордый и ошалевший от радости — я неожиданно огромными руками развязывал шуршащий атласный конверт, принесенный из роддома. Махонькая девочка открыла глаза, сложила губки бантиком и забавно зевнула, показывая розовые десны и крохотный язычок. Потом потянулась крохотными ручками вверх, смешно почмокала и уставилась на меня блестящими пуговками.

— Познакомься, Машуня, — засмеялась Ленка. — Это твой папа. Нравится?

Дочка захныкала.

— Признала! — сказала новоявленная мама, бесстрашно беря малышку на руки и расстегивая блузку. — Вся в тебя, все время есть хочет.

…У Машки был мой подбородок с ямочкой, мои глаза и мои брови. К трем годам дочка научилась — как и я — удивляясь, приподнимать вверх одну правую бровь, что вызывало у всех бурю восторга.

— Дочь, похожая на отца, будет счастливой! Примета такая, — говорила Ленка. Ей вторили две бабушки, одна тетушка и многочисленные Ленкины подружки.

К трем годам дочка научилась — как и я — удивляясь, приподнимать вверх одну правую бровь, что вызывало у всех бурю восторга.

…Я запомнил Маруську пятилетней — щекастой, смешливой, непоседливой, постоянно подпрыгивающей от избытка энергии. Дочь радостно вила из меня веревки и делала первые попытки водить меня за нос. Ленка считала, что воспитывать Машку нужно строже, а я таял от дочки, как олово на паяльнике…

Мы должны были жить долго и счастливо — в любви и нежности, в трудах и заботах, в горе и радости…

Мысли, как бильярдные шары, стукались друг о друга боками и падали в едва пробившуюся траву у скамейки.

Счастлива ли дочь? Похожа на меня или нет? Чем занимается? Есть ли у нее парень? Она красивая? А может, уже замужем… Смешно! Всяко бывает… Сейчас увижу. Если дома. Вряд ли, конечно. Три часа дня.

К подъезду подъехал оранжевый микроавтобус, и два высоких парня начали выгружать на асфальт диван.

— Давайте помогу! — подскочил я. — В какую квартиру мебелишка?

На седьмом этаже грузчиков поджидала невысокая девушка в джинсах и красной майке.

— Морозова Вера Николаевна? — спросил парень, сверяясь с бумажкой. — Распишитесь вот здесь.

Девчонка расписалась в квитанции, и диван благополучно проследовал к месту дислокации. Ребята уехали.

Я медлил у соседней двери, оттягивая решающий момент.

— Вы в семьдесят третью? — странно-заинтересованно спросила девушка. — Там никого нет.

— Точно? — нажимая кнопку звонка и слушая безнадежную тишину, глупо переспросил я.

— Точно, точно. А вы приезжий? — девчонка стояла в проеме своей двери и беззастенчиво разглядывала меня. — Можете подождать здесь. Вы к Елене Сергеевне?

— Да, я из Америки. Прилетел. К Елене. Сергеевне, — в горле пересохло, я закашлялся.

— Точно, точно. А вы приезжий? — девчонка стояла в проеме своей двери и беззастенчиво разглядывала меня. — Можете подождать здесь.

— Проходите, пожалуйста, я вас чаем напою, — пригласила хозяйка нового дивана.

— Спасибо, неудобно как-то. Я на улице подожду, — умирая от желания выпить горячего чайку, ответил я. Девчонка мне нравилась, она была похожа на породистого щенка — крепенькая, складная — не красавица, конечно, но очень симпатичная. А мне казалось, что бывшие соотечественники боятся собственной тени и менее гостеприимны…

— Проходите, что вы стесняетесь, а еще из Штатов. Елена Сергеевна через час придет. Расскажите пока об Америке, — девушка прошла на кухню и, видимо, собирала на стол, позвякивая посудой. — Вы там живете?

— Да, прилетел в Москву, на конференцию, решил навестить подругу юности. — Я вдруг подумал, что все к лучшему — можно порасспрашивать соседку о Маше и подготовиться к встрече. Достал из сумки коробку швейцарских конфет, купленную в женевском аэропорту, и прошел на кухню.

Вера — так, кажется, звали хозяйку, разлила чай в большие керамические кружки и нарезала лимон. Я высыпал конфеты в вазочку на столе, с наслаждением сделал большой глоток и зажмурился от удовольствия. Повисла пауза…

— Меня зовут Павел Андреевич, а вас — Верой? — полуутвердительно спросил я. Девушка кивнула, и я продолжил: — Работаю в космическом центре Джонсона, это недалеко от Хьюстона. Инженер, занимаюсь расчетами теплоизоляции космических кораблей и спутников…

— У вас, наверное, есть семья, дети? — неожиданно поинтересовалась Вера.

— Да, сыну двенадцать лет. А почему вы спросили? — ответил я, слегка опешив. Хотел разжиться информацией, а, похоже, допрашивать будут меня.

— Павел Андреевич, мы с Машей подруги. Я знаю, что отец бросил ее, когда Маше было пять лет. Он уехал в Америку. Это вы, да? — девчонка смотрела на меня как чекист на врага революции — зло и непримиримо.

— Это я. Но — Вера, кто вам сказал такую глупость? — я осекся. Стоит ли выкладывать чужому человеку свою боль… — Елена Сергеевна?

— Да, сыну 12 лет. А почему вы спросили? — ответил я, слегка опешив. Хотел разжиться информацией, а, похоже, допрашивать будут меня.
 

— Глу-у-упость? — правая бровь девчонки поползла вверх. — Нет, не Елена Сергеевна, Маша сказала… Она очень любила вас и никогда не сможет простить. Зачем вы приехали? — голос девчонки сорвался на крик, она вскочила из-за стола и убежала в комнату.

— Вера! — я бросился следом.

Что-то ускользало от меня, я не мог понять — что… Внезапно сердце — как спутник, сорвавшийся с орбиты — рухнуло вниз…

— Маша!

— Да, да, я — Маша, будь ты проклят! Теть Вера попросила меня диван покараулить, у нее на работе аврал. Я тебя сразу узнала — у нас фотографий уйма, ты все такой же… Зачем ты приехал? Что тебе от нас надо? — Машкины глаза блестели от ненависти, соленое горе скатывалось по ее щекам на красную майку. — Рассказать, как ты здорово устроился? Какая у тебя замечательная семья? Зачем?

— Маша, Машуня! Послушай, успокойся, не реви, давай спокойно поговорим… Ты ничего не знаешь — ты маленькая была… Ты не можешь помнить. Мама увезла тебя в этот город, я понятия не имел — где вас искать… Я год искал. Думал — с ума сойду. Никто ничего не знал — ни в театре, ни подруги! Лена познакомилась с… кем-то в Ялте на театральном фестивале — взяла тебя в охапку и уехала, я на работе был. Оставила записку, что любит другого, чтоб не искал… Через год я в Америку перебрался, лишь бы не думать… Мы не разводились — не знаю, что она с паспортом сделала, как замуж вышла… Я гражданство сменил…

…Лена — впрочем, давно уже Елена Сергеевна — спешила домой с репетиции. Ноги гудели, горло нестерпимо болело. Какой дурак придумал такую чушь — «в сорок пять баба ягодка опять»? В сорок пять бабе каюк, если она актриса, но не прима… Как глупо все получилось… От Пашки сбежала, погнавшись за призраком любви, идиотка… Заигралась на сцене в неземные чувства, счастливая жизнь скучной показалась. Нормальному мужику, который в ней и дочке души не чаял, предпочла гитариста-авантюриста, поющего красивые романсы… На три года романсов хватило, чуть ноги не протянули. Череда «двухмесячных» кавалеров — всем праздник нужен… Нет больше сил изображать сильную и веселую. Где сейчас Пашка? Говорят, в Америке живет — свой дом, семья, работа хорошая — все в шоколаде… Глупо, как глупо.

Она открыла дверь в квартиру — темно. Странно — Маруся никуда не собиралась, обещала ужин приготовить. Вытянулась на диване, ноги — повыше — блаженство… Задремала. Очнулась от громких голосов в коридоре — Машка пришла, с парнем. Нет — это его, Пашкин, голос!

Нет больше сил изображать сильную и веселую. Где сейчас Пашка? Говорят, в Америке живет — свой дом, семья, работа хорошая — все в шоколаде…

— Лена!

— Паша! — какой он красивый, какой — чужой. — Здравствуй, Паш! Прости…

— Давно простил, Лен — за то, что меня разлюбила. Но зачем ты Машке врала?

— Она слишком тебя любила, Паша… Я боялась, что не поймет, возненавидит…

Они глядели друг на друга, она — с мерцающей в глубине глаз надеждой, он — отстраненно-пресекающе…

— Мама! Я поеду к нему летом, хорошо? — Машка почти подпрыгивала от избытка чувств — как в детстве.

— Хорошо, дочка. Поедешь. Ты будешь жить — как хочешь и где хочешь.

Долго и счастливо…