...Младшего лейтенанта Петрова привезли в госпиталь на рассвете. Дежурный врач срочно вызвал профессора Ридигера. Зябко поёживаясь, профессор осмотрел пострадавшего и хмуро бросил: «В операционную»…

Санитар толкал по коридору «тачанку» — каталку с распластанным на ней Петровым, рядом, переговариваясь, шли две медсестры — одна поддерживала штатив с капельницей, другая прижимала к груди тощую пока ещё «историю болезни».

— Совсем молоденький! Лицо и руки заживут, а вот глаза... Слепым останется... Жалко-то как!
— Тихо ты! Услышит.
— Не, он без сознания.

Но Петров всё слышал. Словно издалека, долетали до его слуха отдельные слова: авария, пожар, вовремя привезли... Слышал постукивание колесиков каталки, быстрые шаги, еще какие-то звуки, но они не складывались в картины, не оформлялись в мысли. Чудовищная боль заливала тело, мутила сознание, и хотелось провалиться в небытие, чтобы от неё избавиться...

***

Очнулся он в полной тьме. Боль отступила, но не ушла, затаилась, готовая зверем вцепиться в сожженную плоть. Медленно всплыли воспоминания: выпуск в военном училище, направление в Сибирь... Наряд охраны складов... Ночь, пожар, он срывает огнетушитель и бросается внутрь... Вспышка, невозможная боль и тьма... Женский голос: «Слепой... Жалко...»

Ночь, пожар, он срывает огнетушитель и бросается внутрь... Вспышка, невозможная боль и тьма... Женский голос: «Слепой... Жалко...»

Он хотел шевельнуться и не почувствовал своего тела, хотел позвать на помощь, но получился только стон...

Шаги — грузные, уверенные. Мужской голос:
— Ну что, герой, очнулся? Как тебя зовут, помнишь?

Повинуясь повелительным ноткам, Петров напрягся и тихо прошептал:
— Млш... янт... етов...
— Отлично!

Бас ещё что-то говорил, но уставший от напряжения младший лейтенант уже спал.

***

Иногда Петров выныривал в зыбкую реальность, где были палата реанимации, боль и страшные мысли о вечной тьме, потом снова тонул в дурмане беспамятства... Но вот, наступил день, когда он ощутил, что окружающая действительность обрела прочность и устойчивость. Боль уже не грызла со смертной силой, тело слушалось, и можно было согнуть ноги, почувствовать повязки на руках и голове. И только тьма вокруг по-прежнему была враждебной и пугающей.

— Вот так живут слепые, — думал Петров. — Всегда темно...

Он не спрашивал врача, что с его зрением, боялся снова услышать тот же приговор. Но однажды знакомый властный бас произнес:
— Ну что, герой, переведем тебя в общую палату, подлечим, потом опять глазами займемся.

Петров уже знал, что это голос знаменитого Ридигера, который оперировал его. На обходах Ридигер выслушивал рапорт врача и быстро уходил, не дожидаясь ответа на брошенный Петрову вопрос:
— Ну, герой, как дела?

И сейчас светило глазной хирургии вот-вот уйдет, а Петрова перевезут на другой этаж... Лейтенант набрал воздуха и выпалил:
— Я буду видеть?

Получилось громко и запальчиво.

— О! — весело пробасил профессор. — Я думал, ты только шептать умеешь! Мы постараемся, но и ты должен постараться! Никаких нарушений режима, никакого уныния и победа будет за нами, герой!

Петров не поверил оптимизму профессора и решил, что не будет жить в вечной тьме, покончит с собой при первой же возможности...

Петров не поверил оптимизму профессора и решил, что не будет жить в вечной тьме, покончит с собой при первой же возможности...

***

Два санитара осторожно переложили Петрова на кровать.

— Принимайте соседа, — весело сказал один из них.
— Всегда рад, — отозвался немолодой, но бодрый мужской голос.

«Тачанка» простучала колесами, закрылась дверь.

Переезд дался лейтенанту непросто. В голове работала кувалда наперегонки с отбойным молотком, в руках методично пульсировала притихшая, было, боль. Петров завозился, застонал и скрипнул зубами.

— Что, плохо? — спросил сосед сочувственно. — Растрясли, видать, по дороге. Сейчас, позову сестру.

Медленно прошаркали шаги, и через несколько минут вошла медсестра...

После укола, когда злые молотобойцы угомонились, дед — так определил своего соседа Петров — снова подал голос:
— Ну, давай знакомиться. Тебя как звать?
— Младший лейтенант Петров, — привычно отрапортовал Петров и замолчал, показывая, что к беседе не расположен. Но дед на его молчание внимания не обратил:
— Это, так сказать, звание и фамилия, а имя-то у тебя есть? Мы ведь здесь не при исполнении, можно запросто...
— Егор.
— А по отчеству?
— Сергеевич.
— Надо же! А я Сергей Сергеевич. Мы, выходит, тезки по отчеству! — неизвестно чему обрадовался сосед. — А по имени я, выходит, тезка твоему отцу. Может, ещё и земляк? Где родители-то живут?
— Нигде.
— Как так нигде?
— Так и нигде. Я детдомовский. — Егор отвечал коротко и жёстко, чтобы сосед прекратил вопросы, но тот наоборот, оживился и счастливо сообщил:
— Надо же, и я в детдоме вырос! В Алапаевске. Знаешь такой город?
— Нет.
— А сам откуда?

...Выспросив у Егора всю его небогатую биографию, Сергей Сергеевич начал повествование о своей жизни, но его прервали — пришёл санитар с ужином.

Егор, которому хотелось никогда не просыпаться, сначала бурчал в ответ что-то недовольное, вроде «кому как», а потом стал отмалчиваться.

Весь перебинтованный Петров сосал через трубочку какую-то жидкую пищу и думал, притвориться ему после ужина спящим или всё же дослушать рассказ. Общительный сосед мешал лейтенанту сосредоточиться на своём несчастье, однако говорил увлекательно и о вещах Петрову близких — детдоме, службе в армии... Не додумав мысль до конца, лейтенант нечаянно заснул.

Утром Егор проснулся от того, что в палате кто-то пел слабым, но приятным баритоном, точно выводя каждую ноту. Пение Петрову понравилась, но когда он понял, что поёт сосед, почему-то расстроился. «Не дед, а радио: то болтовня, то музыка», — раздраженно подумал лейтенант...

***

— Утро доброе! — этими словами Сергей Сергеевич начинал каждый день.

Егор, которому хотелось никогда не просыпаться, сначала бурчал в ответ что-то недовольное, вроде «кому как», а потом стал отмалчиваться.

За «утром добрым» следовала сводка погоды.

— Отличный сегодня денёк! — неизменно восклицал дед, независимо от того, какое следовало продолжение: солнце, дождь, туман... Сводка излагалась подробно, с описанием цвета неба и формы облаков, с прогнозом на завтра, основанном на народных приметах, вроде высоты полета ласточек.

Как понял Петров, кровать соседа стояла у окна, из которого был виден госпитальный парк.

Дед так детально описал этот парк Егору, что тому казалось, будто он видит старую липовую аллею и девушек-медсестер, спешащих в госпиталь на работу. Чаще других Сергей Сергеевич отмечал блондинку с длинными волосами и мечтал:
— Вот, Егор Сергеевич, как только Ридигер тебе глаза наладит, пройдемся мы с тобой по госпиталю и найдем эту красавицу. Мне одному как-то неудобно, я ведь старый, напугаю девочку...

Затем он, медленно шаркая, уходил в столовую на завтрак.

Возвратившись, дед Радио передавал сенсационные новости. Каждый день в отделении прозревал какой-нибудь безнадёжный пациент. Волшебник Ридигер, по словам Сергея Сергеевича, не мог вылечить только покойника.

После завтрака Петрова увозили на перевязку. Это была невероятно болезненная процедура, и возвращался лейтенант настолько измученным, что была б возможность — застрелился бы.

В тех песнях жили тонкие девушки с косами душистыми и густыми, их пальцы пахли ладаном, а в больших глазах таилась печаль.

Сосредоточиться на боли не давал дед Радио. Он знал множество старых песен и неутомимо пел их до тех пор, пока Егор не успокаивался. В тех песнях жили тонкие девушки с косами душистыми и густыми, их пальцы пахли ладаном, а в больших глазах таилась печаль. В тех песнях шли в бой за Родину героические мужчины, скакали вороные кони, а цыганка-молдаванка собирала виноград. В тех песнях было много трогательной любви и нежности...

Боль утихала, и Егор засыпал.

Вечером наступало время воспоминаний.

Сергей Сергеевич помнил массу интересных историй не только из своей жизни и умел увлекательно их рассказывать. Об одном только молчал дед Радио — о своей болезни, никогда о ней не говорил.

Однажды Петров поделился с соседом мыслями: лучше умереть, чем жить слепым. Дед крякнул и сурово выговорил:
— Раньше смерти панихиду не заказывают. Ты еще не долечился, а уже умирать собрался. Мы, детдомовские, не такие, нас из седла выбить — постараться надо. Ридигер в тебя верит, я верю, а ты... Подводишь, выходит, товарищей, младший лейтенант!..

Наконец, был назначен день решающей операции, которого Егор ждал с нетерпением. Он и сам не заметил, как уверовал, что Ридигер вернет ему зрение, тьма расступится, и он увидит соседа, ставшего почти родным, старый парк и девушку со светлыми волосами, спешащую на работу в госпиталь...

В этот день выпал первый снег, о чём радостно доложил дед Радио.

— Хорошая примета! — сообщил он с утра Егору. — К удаче!

Волнения Петров не чувствовал, скорее какое-то радостное возбуждение.

***

...Два санитара переложили Петрова на кровать и вышли, простучав колесиками «тачанки». Егор потрогал повязку на глазах и улыбнулся: будет, чем деду похвастать, операция прошла успешно, профессор твердо пообещал, что если Егор будет соблюдать все его рекомендации, зрение восстановится.

Открылась дверь, но вместо шаркающих шагов деда Радио раздались лёгкие женские. По звукам Егор понял, что кто-то начал перестилать койку у окна, очевидно, деду принесли чистую постель.

— Так выписали вчера, домой поехал, — ответил голос сестры-хозяйки. — Он тебе вот тут, на тумбочке, записку оставил с адресом и телефоном.

— А где Сергей Сергеевич?
— Так выписали вчера, домой поехал, — ответил голос сестры-хозяйки. — Он тебе вот тут, на тумбочке, записку оставил с адресом и телефоном. Повязку снимут — увидишь.
— А можно мне на его место к окну перелечь? Буду потом на парк смотреть...
— Так ведь парк у нас с другой стороны, а тут окно на хоздвор выходит. Кирпич да асфальт, парка отсюда не видно.
— Как не видно? А дед говорил, что видит...
— Кто видит? Сергеич? Так ведь он слепой совсем! Он же вообще ничего не видит! Лечили, лечили — всё без толку!
— Слепой? Совсем? Выходит, он мне врал?!.. Про аллею липовую, про девушек... Беленькая, говорил... Врал...

Ошеломленный Егор сжал кулаки.

— Почему врал? Аллея липовая у нас есть, и сестрички в отделениях всякие есть... Скоро познакомишься, — сестра поправила Егору одеяло и вышла.

Младший лейтенант Петров проглотил ком в горле.

Он долго лежал неподвижно. Потом сел, нащупал на тумбочке бумажку с адресом и переложил в ящик — чтобы не потерялась...

В коридоре послышались шаги профессора Ридигера и его свиты. Егор быстро вытянулся на койке — вставать ему пока ещё не разрешали.