Жара для середины мая стоит несусветная! В тени - до 25 тепла. Зной сгущается, как перед грозой. Я стою на автобусной остановке в тени большого дерева и жду. Просто жду, когда пройдут полчаса, чтоб снова набрать номер телефона, выученный наизусть. Тётка на том конце провода уже узнаёт мой голос и позволяет себе отчитывать меня за назойливость. Пожалуй, я подожду не тридцать, а сорок пять минут. Наверное, тогда не будет слишком рано…

Он уехал от меня год назад. Я сама собрала его чемоданы, сама проводила до машины. Потом долго бродила по пустой квартире и, натыкаясь на забытые им вещи, убеждала себя: «Всё, что ни делается - к лучшему». Я знала, что буду страдать без него, но очень надеялась, что его новая жизнь сложится удачно, и желала ему этого от всего сердца… «Ах, Лёха, Лёха, мне без тебя так плохо!» - крутился в голове пошлый навязчивый шлягер.

Я была уже немолода, когда он появился в моей судьбе. Той весной минуло шесть лет, как умер мой муж, и полгода, как бросил очередной любовник. Я держалась изо всех сил, уверяя себя, что я сильная, я справлюсь… А потом появился Алёша и стал смыслом моей жизни.

Собрав все свои душевные силы, небрежно-жизнерадостным тоном я с улыбкой твердила: «Ничего-ничего, перемелется - мука будет!»

Быть смыслом чьего-то существования - тяжёлая задача. Я это понимала и старалась не показывать свои тревоги, порожденные страхом потерять его. Я загоняла внутрь ужас, охватывающий меня, когда он болел, задерживался где-то до утра или заводил подозрительные, на мой взгляд, знакомства. Я старалась не вторгаться в его личное пространство, опасаясь «задушить в объятиях». Я давала ему возможность самому разбираться со своими проблемами и принимать решения: ведь он - мужчина! И только когда он САМ приходил ко мне за помощью, я не жалела ни сил, ни средств, ни времени, чтоб поддержать его. Но делала это спокойно, без демонстрации его слабости на фоне моего могущества. Собрав все свои душевные силы, небрежно-жизнерадостным тоном я с улыбкой твердила: «Ничего-ничего, перемелется - мука будет! Конь и о четырёх ногах спотыкается!»

Не скажу, что я не замечала мужчин вокруг себя. Были у меня поклонники и претенденты на звание возлюбленного. Порой очень хотелось прекратить его монопольное владение моей судьбой. Но… Он ревниво воспринимал даже дежурное внимание моих коллег. Относительно принесенных домой именинных или восьмимартовских подарков я давала полный и подробный отчет: кто, как и зачем мне это преподнес. Однажды, когда мы прожили вместе примерно лет шесть, он обнял меня и, ткнувшись носом в щеку, тихо, но твёрдо, даже как-то яростно, сказал: «Ты моя! Моя!» И я поняла, что больше никакой другой мужчина никогда не посмеет так сказать.

Я отдала ему всё - любовь, нежность, молодость, здоровье... Почти все заработанные мной средства всегда уходили на него. Я очень надеялась, что мы будем вместе всю жизнь. Но… Как говорится, гром грянул! Через двадцать пять лет он ушел. Это закономерно, но всё равно обидно. И всё же я за него рада. Это нелогично, но это правда.

Если отбросить все эмоции, нельзя не признать, что она прекрасна. Высокая, синеглазая блондинка, обладающая отменным вкусом и ясным умом. В меру иронична, в меру претенциозна - знает себе цену… Когда Лёшик ею увлёкся, я это сразу почувствовала. Он стал спокойным, серьёзным и скрытным. По телефону говорил тихо-тихо, чтоб я не слышала и не «вычислила» его увлечение. Задерживаясь по вечерам, твердил о корпоративных вечеринках, о встречах с друзьями и дополнительных занятиях в фитнес-центре. Но, не имея опыта семейной лжи, допускал грубые промахи. Однажды поинтересовался, какие женские духи я считаю лучшими. В другой раз, отправляясь «к другу на день рождения», спросил, прилично ли будет подарить женщине бутылку хорошего коньяка…

Конечно, не вечно же ему было оставаться мальчишкой. Моим любимым черноглазым мальчиком. Не вечно. Я не могла этого не понимать.

Он взрослел, а я начинала ощущать себя… ну, не старой, а, скажем, слегка пожилой. Конечно, не вечно же ему было оставаться мальчишкой. Моим любимым черноглазым мальчиком. Не вечно. Я не могла этого не понимать. Но сердце сжималось, когда я видела, как он светится, разговаривая с Ней по телефону. Почему он долго скрывал свою влюблённость? Не знаю. Но на мои расспросы он неизменно раздражённо всё опровергал: «Нет! У меня никого нет! Отстань! Не твоё дело!» Я отставала, не позволяя себе обижаться. «Он имеет право на личную жизнь, - говорила я себе. - Человек человеку не спаситель от одиночества. У каждого свой внутренний мир, своё дыхание…» Наверное, теперь и я имела право подумать о другом мужчине, но… Право-то есть, да желание прошло. Я звонила подруге и отправлялась с ней в театр, на выставку, по магазинам… Что ж, такой была теперь моя личная жизнь.

Чтобы не заставлять его лгать, я перестала задавать вопросы, и в нашей совместной жизни начался этап «увеличения дистанции». Внутренне я отпустила его, и с каждым днём мы становились всё дальше и дальше друг от друга. У каждого - своя работа, свои увлечения, своя комната… Вежливые пожелания доброго утра и спокойной ночи. Я готовила его любимую пиццу, которую приходилось съедать самой - он всё чаще приходил заполночь. Я стирала и гладила его рубашки, которые он привычно доставал из шкафа, привычно забывая поблагодарить меня за заботу. Сердце моё болело и рвалось на части. Но… «Я ждала и верила сердцу вопреки…» Тьфу! Опять старые песни о главном! Ладно. Я надеялась, что, если проявить максимум понимания, деликатности и терпения, былые сердечность и доверие когда-нибудь вернутся.

Порой в мозг гадюкой вползала обида: «Я столько сделала, собой пожертвовала, и кто я теперь? И куда меня теперь?» Наверное, лишь барон Мунгхаузен, вытащивший сам себя за косичку из болота, понял бы, каких усилий стоило мне избавиться от этой подлой гадюки, перестроить отношения и вытащить себя в новую жизнь. В жизнь рядом с ним, но без него.

Однажды я Её все-таки увидела. Почти случайно. Ноги сами принесли меня к спорткомплексу в часы его занятий. Они вышли вместе - оба высокие, молодые, красивые. Что и говорить, роскошная пара. Я шла сзади почти вплотную, ревниво разглядывая Её стройную фигуру и стильный наряд… Почему я не смолчала тогда? Ведь он мог подумать, что я его выслеживаю. Но он был увлечен беседой с Ней и на мой оклик оглянулся, продолжая нести в глазах восторг и обожание. Отблеск этих чувств на секунду пал и на меня, медленно угасая. Он остановился и, не скрывая недовольства, представил нас друг другу. Имя у Неё тоже было красивое - Лиза, Елизавета. Королевское имя, царственная осанка, спокойное лицо успешной женщины… В том, как они стояли рядом, как смотрели друг на друга, я видела все признаки подлинной близости двух половинок одного неразрывного целого. Он поспешно познакомил нас, и они заторопились к метро.

В том, как они стояли рядом, как смотрели друг на друга, я видела все признаки подлинной близости двух половинок одного неразрывного целого.

В тот же вечер он сухо и кратко, словно опасаясь моего противодействия, сообщил, что хочет пожить отдельно. Ему требовалось другое пространство для новой жизни. Я также сухо и спокойно согласилась, хотя внутри меня всё плакало и кричало.

Так я осталась одна. Примерно на полгода.

Сначала Лиза целиком и полностью заполнила его жизнь, а потом вошла и в мою. Однажды Алёша позвонил и срывающимся голосом сообщил, что уезжает в длительную командировку, а Лиза беременна. Беременность проходит тяжело, и Лизе нужна помощница. Родители её живут далеко, поэтому вся надежда на меня…

Мы провожали его вдвоём. Одинаково помахали руками вслед взлетающему самолёту, и молча вернулись в ИХ квартиру. Несколько долгих месяцев я была и мамой, и сестрой, и подругой Лизы. Мы даже немного сроднились, понимая, что связывает нас то же самое, что и разъединяет: любовь к одному и тому же человеку…

Пять месяцев пролетели быстро. Лиза часто лежала на сохранении, и я, пробежавшись по магазинам и приготовив что-нибудь пополезней и одновременно повкусней, каждый вечер неслась в больницу. Я видела, как она скучает, слышала, как говорит с МОИМ Алёшей по телефону, и старательно не позволяла развиваться в душе росткам ревности. Но они рвали мою оборону, как сорняк рвёт асфальт, и проклёвывались периодически жёсткими колючками раздражения. В такие дни я уезжала в свою заброшенную квартиру, где в одиночестве пережёвывала жвачку обиды и жалости к себе, парадоксально понимая при этом, что если и есть в мире счастливый человек, то это я. Похныкав немного в собственную жилетку, я встряхивалась и неслась обратно на свою службу «часового любви».

Оставалась ещё неделя его командировки, когда Лизу увезли в роддом…

…В небе что-то глухо зарычало, но солнце, похоже, не собиралось отступать. Сорок минут прошло. Ещё пять подожду, а то противная тётка снова сделает мне выговор.

Черный край тучи, тянувшейся с горизонта, достиг, наконец, знойного светила. Сразу потемнело, усилившийся ветер гнал по тротуару пыль и мусор. Я встала к нему спиной и достала мобильник.

Боже мой! Я первая должна ему сообщить, я первая!!! Трясущийся палец попадает мимо клавиш. Наконец слышу его голос…

«Алло! Скажите, пожалуйста… Да!!??? А как её самочувствие?»

Боже мой! Я первая должна ему сообщить, я первая!!! Трясущийся палец попадает мимо клавиш. Наконец слышу его голос…

«Алёшенька, сынок! У нас девочка родилась! Три килограмма, пятьдесят сантиметров! Нет, не маленькая, в самый раз! Ты теперь папа, а я - бабушка! Поздравляю! Конечно, Лизе можно позвонить, попозже только, она сейчас отдыхает и…»

Я не успеваю закончить фразу.

«Мамусик! - голос его звенит так, как звенел только в детстве, когда он чему-то исступлённо радовался. Я жадно вслушивалась и в этот уже позабытый звон, и в детское слово «мамусик», которое он не произносил с тех самых пор, как начал ощущать себя взрослым. - Мамусик, спасибо тебе! Ты будешь самая лучшая в мире бабушка! Я люблю тебя!» Телефон запикал короткими гудками.

Душа моя пела и цвела. В переполнявших меня чувствах не было ни грамма ревности, только всепоглощающая любовь к сыну, к его возлюбленной Лизе, к новорожденной внучке и ко всему человечеству на этой прекрасной Земле… Начался дождик, и я побежала к автобусу, чувствуя, что расплываюсь в счастливой улыбке и непроизвольно шепчу: «Я - бабушка, я – бабушка…»

И вдруг, вспугнув голубей и прохожих, с неба грянул замечательно мощный, звонкий, раскатистый гром - началась первая в этом году гроза.