Лида была нескладной девчушкой: маленькая, худенькая, даже тощая, с острыми коленками и локотками. Большие, оттопыренные, немного заостренные ушки делали ее похожей на сказочного эльфа, прозрачная бледная кожа и дымчатые глаза еще больше усиливали это впечатление. Лиду нельзя было назвать хорошенькой. У взрослых не возникало желания потискать ее, погладить, словно шаловливого котенка, по голове. Да и сверстники не особо рвались с ней дружбу водить. Но что-то завораживающее было в этом хрупком ребенке со внимательным, словно бы направленным внутрь себя взглядом.
Лида любила мечтать, хотя мама и бабушка считали, что она просто врушка. Поэтому даже в школу ее в этом году не отдали, несмотря на то, что Лиде уже исполнилось 6.

— Будет врать учительнице на каждом шагу, позорить нас всех. Пусть погуляет еще годик, может, поумнеет, — так мотивировала мама свое решение.

Лида не особо расстроилась. Она уже давно научилась находить утешение в собственных фантазиях и мечтах.

Лида была поздним ребенком, мама и бабушка любили ее до самозабвения и в такой же степени не понимали. Мама считала, что, родив ребенка в возрасте 42 лет, когда многие становятся бабушками, должна растить из нее опору на старость. А опора, как известно, строится из материала крепкого. Если природа-матушка не наградила «железным» характером, его нужно «выковать».

Лида не особо расстроилась. Она уже давно научилась находить утешение в собственных фантазиях и мечтах.

— Нелегко Лидия мне далась, — рассказывала мама, Тамара Васильевна, подругам и знакомым, — почти двое суток рожала, врачам кесарить не давала. Ребенок должен сам пролезть, пусть поерзает, с самого начала узнает, что жить в этом мире не так-то просто. Хочу, чтобы сильная девка росла, матери на старость поддержка, и вообще, слабакам не место в нашем времени.

Лидина мама слабачкой точно не была. Деревенская девушка, имеющая ПТУшное образование, быстро смекнула, что профессия швеи не принесет ей ни денег, ни стабильности, ни положения в обществе. Хотя к положению Тамара и не стремилась, пусть лучше деньги. Она стала «челночить», через 15 лет уже имела свои точки на рынке и несколько магазинов готовой одежды. Бизнес небольшой, но в сравнении с той нищетой, откуда Тамара выбралась — настоящее богатство.

Лида, за маминым планом, должна была унаследовать и качества ее характера. Однако не унаследовала. Хрупкая, прозрачная Лида меньше всего была похожа на свою крепкую, смуглую, по-деревенски привлекательную мать.

— Папаша-то, видать, жидковат, — глядя на внучку, говорила бабушка, — Тамарка, от какого «ботаника» ты ее родила?

Бабушка умела иной раз ввернуть молодежное словцо — основным ее занятием было потребление сериалов, поднаторела.

Лида знала, что «ботаник» — слово хорошее, но значение в него можно вложить обидное. Она научилась пропускать обиды не через, а мимо себя. Если через себя, то очень плохо, плакать хочется. А так обида пройдет мимо, завяжется тугим облачком и в форточку, а там солнечные лучики испепелят ее, или просто высушат, как дождевые капли.

Каждый день мама водила Лиду на спортивную гимнастику, чтоб росла сильной. Два раза в неделю — на каратэ, чтоб училась за себя постоять. Но гимнастика у Лиды не получалась. Тренер сказал — мышцы закрепощены, суставы не гибкие, не мучайте ребенка. А из каратэ Лида вообще сбегала, отсиживалась в женской душевой. Она просто не понимала, как можно ударить, толкнуть или перевернуть человечка, такого же, как сама. В конце концов тренер, замучившись выуживать Лиду из душевой, отдал Тамаре Васильевне деньги, уплаченные за несколько месяцев, и тоже попросил не мучить ребенка, а заодно и его.

Мама решила отвести Лиду к другому тренеру, не такому строптивому.

А Лиде хотелось научиться рисовать. В Доме творчества, куда мама водила ее на гимнастику, был кружок рисования. Лида завороженно смотрела, как дети мешают краски, водят кистями по плотному картону, расцвечивая его всеми цветами радуги. Вот где можно фантазировать! Лида закрывала глаза и представляла, как она рисует синих слонов, пасущихся в ярко-оранжевой траве, и огромных бабочек с человеческими глазами. Да-да, она таких видела, в деревне, там у бабушки домик. Огромная желтая бабочка! Глаза у нее были — один синий, другой зеленый. Бабочка улыбнулась Лиде и сказала: «Пойдем, я покажу тебе речку». Лида пошла, а мама тогда сильно перепугалась, рассердилась и даже ударила Лиду ремнем по попе.

Огромная желтая бабочка! Глаза у нее были — один синий, другой зеленый. Бабочка улыбнулась Лиде и сказала: «Пойдем, я покажу тебе речку».

— Не ври, у бабочек нет глаз, ни синих, ни зеленых, хотя… может, и есть какие, но улыбаться они точно не умеют. Скажи просто — забыла разрешения спросить, чтобы на речку сходить. Ты вечно все забываешь, растяпа.

Лида нарисовала эту самую сине-зеленоглазую улыбающуюся бабочку, на, мол, мама, смотри, они есть, я же видела. Но мама, не взглянув на яркую картинку, сказала:

— Мне надоели твои враки, Лидия, и твоя глупая мазня. Ни о каком рисовании даже не мечтай. Ты должна вырасти сильной, научиться крепко стоять на ногах. К чему твои рисульки…

Лида была послушной, тихой девочкой. Она ходила на ненавистное каратэ к другому, нестроптивому тренеру, получала тычки от ребят, сама не в состоянии кого-то ударить. А по дороге домой, когда мамин шофер дядя Коля вез ее в комфортной, пахнущей дорогим парфюмом «Ауди», закрывала глаза и представляла синих слонов, оранжевую траву, желтых бабочек… А еще Лида иногда забывалась и начинала рассказывать, как машинки сегодня, застряв в «пробке», переговаривались одна с другой и моргали фарами-глазками. Одна, салатовенькая, даже послала воздушный поцелуй большущему джипу. Мама и бабушка недоуменно и раздраженно пожимали плечами, и Лида замолкала.

Сегодня в гости к Лиде должен был прийти старший брат. Он уже был очень-очень взрослый, даже старый — целых 22 года. Лида любила Егора больше всех на свете. Тихая и замкнутая, с Егором Лида болтала часами, рассказывая обо всем на свете. Он не называл ее истории враками, наоборот, слушал с интересом и просил рассказать, что было дальше. Егор давно уже жил отдельно. Он был очень похож на маму: сильный, смуглый, черноволосый. Егор так же упрямо сжимал губы, когда что-то делалось не так, как ему хотелось, такими же решительными и быстрыми были его походка и движения. Именно поэтому с матерью на одном пространстве мирно сосуществовать он не мог. Начал зарабатывать, снял жилье. Свою маленькую сестренку Егор полюбил сразу же, как взял на руки, нет, еще раньше — как только увидел. Ухаживал за ней не хуже матери и бабки, а уж Лида точно с первых дней предпочитала Егора всем остальным. Иной раз Егору казалось, что Лида — его ребенок. Егор прекрасно понимал, что малышке, при всем материальном достатке, живется несладко. Мать — кремень. Гнет и ломает тех, кто рядом, даже не сознавая этого. Его она тоже мяла и ломала, а он зубы показывал. Одна порода. Но он мужик, да и никогда Егор не был таким тонким и ранимым, как сестра. А Лида такой стебелек…

Звонок в дверь прозвучал для Лиды как самая прекрасная музыка, она знала — пришел Егор. Брат долго кружил Лиду, подбрасывал ее до потолка, она визжала, как самая обыкновенная девочка, а не прозрачный маленький эльф.

— Не балуй ее, — из большой комнаты показалась Тамара Васильевна. Она с ревностью следила, как эти двое веселятся. Чего ж им не веселится, на всем готовом живут. А ей некогда было с ними хохотать: когда сын был маленький, приходилось выживать, и сейчас — дел по горло. В бизнесе только дай слабину, в миг все начнет рушиться. Свои же трудяги разворуют, или конкуренты начнут на клочья рвать.

— Мама, — Егор резко развернулся в сторону матери, — отдай Лиду мне.

Лида застыла с открытым ртом. Вот было бы здорово все время жить у Егора! Он бы точно разрешал ей рисовать оранжевую траву!

Лида застыла с открытым ртом. Вот было бы здорово все время жить у Егора! Он бы точно разрешал ей рисовать оранжевую траву!

Тамара Васильевна растерялась. Как это — отдай? Она что — игрушка, поиграл — одолжи другому?

— Ты ее сломаешь, мама, — Егор хлестал словами наотмашь, — ты не можешь любить просто так. Захочешь вылепить из нее свою копию и начнешь крушить, а вот создашь ли что? Так ведь и со мной было. Но я — «благодарная» почва, ведь я — как ты, по сути и по крови. И все равно собой близости между нами нет, и ты это знаешь. Да, я никогда тебя не брошу, да, подам стакан воды, но мы так далеки, мама… Как две планеты, никогда не притягиваемся, а если притянемся — то столкновение, катастрофа. Лида совсем другая, ее надо просто любить, понимаешь? Просто любить. Ты умная женщина, мама, попробуй стать не только умной, а мудрой и понять… Лида отдельный человек, не твоя собственность.

Тамара Васильевна молчала. Слезы душили ее, но она уже давно научилась не давать им воли. Вот, значит, как сынок благодарность за все проявил. Пахала годами, все для них, деток дорогих, а в итоге мать — плохая. Тамара хотела выгнать сына: сосунок, как смеет матери указывать. Резкие слова готовы были слететь с ее губ. Но вдруг она поняла, словно кто-то вложил это знание ей в голову: сын прав. Видит Бог, она любит своих детей больше жизни, для них работала и работает, как каторжная. Никогда — и когда по молодости забеременела Егором, а папаша сделал ручкой, ни в зрелости, когда поняла, что беременна, у Тамары и мысли не возникло об аборте. Для кого же тогда жить, как не для детей? Но, может, этого мало, чтоб только обуты, одеты, накормлены? Что творится у них в душах? Ее собственная мать никогда не интересовалась Тамариной душой, и она так же со своими детьми. Да и некогда было… Ладно, одернула себя Тамара, некогда было! Не приучена она просто, чтобы с пониманием к ребенку, чтобы хоть по 5 минут в день проявлять искренний интерес к тому, что у него внутри происходит. Хорошо Егор кривой дорожкой не пошел, просто так, чтобы вырваться из ее стальной несгибаемой опеки. А ведь она и давила на него, потому что боялась не уследить. Легче напугать и контролировать, чем каждый день вникать, что там у них в душе творится.

Тамара Васильевна взглянула на дочку. Малышка, не отрываясь, смотрела на брата, и на ее личике ясно было написано: куда угодно, только бы с тобой!

Нет, решила вдруг Тамара, дочку я не потеряю, может, еще и сына верну, ведь, пока жив, не поздно все изменить.

— Я поняла… сынок, — ласковое словечко далось Тамаре с трудом, — я поняла.