— Зинка!

Ответа нет.

— Зинка!

Ответа нет.

Терпение Степаниды на исходе.

— Иди домой, злыдня! Картоха простынет!

«Злыдня» сидит в дремучей крапиве, сизой стеной окружающей баньку, и не думает выходить. Эка невидаль, картоха! Что она, картохи не ела?

Зинке двенадцать лет. Худая, длинная, конопатая до изумления. Ей не до тётки Степаниды. Она занята: проверяет «секретки». Дело важное, требующее внимания и заботы, тем более, что сегодня кое-что нужно обновить.

Первая «секретка» — здесь, в крапиве, под стеной бани. Зинка ладошкой бережно отгребает тонкий слой земли. Солнце с любопытством заглядывает через её плечо. В неглубокой ямке под стеклом топорщится холмик серых перьев, крошечный череп с жёлтым клювом, в запавшей глазной впадинке искрится страз. Два года назад на дорожке в саду Зинка нашла выпавшего из гнезда воробьиного птенца. Целый день она ловила мух и комаров, пыталась накормить найдёныша, но он только трепетал крылышками и пищал. Она переворачивала его на ладони, дышала на пузико, покрытое редкими пёрышками. Птенец замолкал и сонно закатывал глаза. Когда долгое летнее солнце опустилось за дальний лес, он поджал лапки и умер. Утром Зинка, хлюпая носом от жалости, выкопала под стеной бани маленькую ямку, выстелила её фольгой от шоколадки, почти невесомый трупик украсила жёлтыми одуванчиками и прикрыла сверху стеклышком. Получилось красиво. Ей понравилось. Просто похоронить было не так интересно.

Вторую «секретку» Зинка сделала под кустом сирени. Кошка Мурка приносила котят с завидным постоянством. Степанида, женщина жалостливая, притапливала их в ведре с тёплой водой. Она говорила, что так им легче умирать. Зинка, впервые увидевшая, как тётка топит котят, сначала плакала, кидалась ей под руки, пыталась спасти, опрокинула ведро с водой и всё-таки выхватила одного. Потом Зинка, конечно, привыкла. Когда Мурка в очередной раз окотилась пятью малышами, а Степаниды дома не случилось, Зинка взяла котят прямо из-под кошки и понесла во двор. Топила их в большом цинковом тазу с дождевой водой, нагретой и просвеченной солнцем. Брала котёнка поперёк хрупкого, горячего и влажного тельца, смотрела, как он разевает маленький розовый ротик, тычется ей в пальцы, словно ищет материнский сосок. Приговаривая «Сейчас, сейчас, ничего, потерпи», Зинка опускала голову мяукающего котёнка под воду, удерживая извивающееся тельце до завершающей судороги. Потом вынимала и подносила к лицу, пристально разглядывала мучительно сжатые челюсти, растопыренные лапки с выпущенными в последнем усилии микроскопическими коготками, словно пыталась уловить признаки жизни, и откладывала утопленника в сторону со словами: «Ну, что ж, значит, не судьба». Когда топила пятого, пришла Мурка, нюхала мёртвых котят, трогала лапой, мяукала страшным, нутряным голосом. В тот же день кошка ушла и не появлялась месяц, а потом вернулась и вскоре опять забрюхатела, и теперь уже только Зинка топила кошачий приплод, чем существенно облегчала Степанидину совесть.

Тётке вообще было непросто с Зинкой. Сестра Степаниды принесла дочку, как говорится, в подоле. Помыкавшись с ребятёнком по съёмным квартирам в далёком городе, прилетела в родную деревню и сбросила пятилетнюю безотцовщину на руки Степаниде. И в тот же день умчалась в неведомые дали. С тех пор ни ответа, ни привета, ни письмеца, ни денежки. Сколько раз потом жалела Степанида, что не отдала Зинку сразу в детский дом. Совесть не позволила. Думала, какие там особые хлопоты от малого дитя в деревне. Растёт, как лопух под забором. Овощи-фрукты, молочко, яички, мясцо — всё своё. Одно плохо: рос, рос лопух без присмотра, да и вырос крапивой. Ни послушания, ни уважения. Что хочет, то и делает. Вся в мать. И снова стала жалеть Степанида, что не отказалась от маленькой оторвы. Хорошо, конечно, с дойки не в пустой дом возвращаться, да и лишние руки в хозяйстве пригодятся. Да вот ещё бы тепла родственного хоть чуточку. А кого винить? Чего не дала сама, того и не получила. Так и жили теперь, вроде бы бок о бок, а не вместе. И чем занималась Зинка день-деньской, Степанида как-то особо не вникала. Не путается под ногами, да и ладно.

Тех первых своих утопленных котят Зинка завернула в пёстрые тряпочки, как заворачивают детей в одеяльца — «конвертиком», оставив открытыми мордочки с так и не прозревшими глазами. Для «секретки» с котятами Зинка стянула у Степаниды стекло, приготовленное на замену разбитой форточки. Утопленных котят Зинка меняла часто, выбирая самых красивых по расцветке, а однажды положила в «секретку», сделанную из старого аквариума, живого новорожденного щенка. Но щенок так бился и скулил, что Зинке стало его жалко. Она отклеила скотч и вытащила щенка. Долго гладила, утешала, вдыхая острый и приятный запах молочной псинки, исходивший от шкурки, и отнесла назад, к ощенившейся собаке. Сидела рядом, смотрела, как изголодавшийся малыш торопливо сосёт молоко, уминая лапками тёплый материнский живот. Неожиданно для себя Зинка заплакала, хлюпая облупленным от солнца носом, пуская сопли и слюни. Больше из живых щенков «секреток» она не делала, впрочем, как и из живых котят. Ей хватало других «секреток»: с лягушками, цыплятами, стрекозами и бабочками. Следила за ними, протирала освобождённые от земли стёклышки, заглядывала в глубину, где среди ярких фантиков, цветов и разноцветных стеклянных шариков и бусинок лежали её сокровища.

Однако сегодня у неё было кое-что интересней. Ранним утром Зинка выскочила из дома по малой нужде и, поёживаясь от утреннего холодка, понеслась к голубой будке нужника, стоявшей у забора. Тогда-то она и увидела соседку, тётку Проню, которая, странно оглядываясь, трусила к берёзовой рощице, почти вплотную подступавшей к деревенским домам. В руках у неё была картонная коробка, довольно большая, как от сапог, и лопата. Зинка чуть не взорвалась от любопытства. Проследить тётку Проню ничего не стоило. Она хоть и сторожилась, но как-то бестолково: шарахалась от каждого куста, а Зинку, внаглую бежавшую за ней следом, не замечала. Тётка Проня скрылась в мелком берёзовом подлеске, пошурудила там минут пятнадцать и выскочила назад, с лопатой, но уже без коробки. Зинка даже не стала дожидаться, когда соседка вернётся в дом, и нырнула в рощицу.

Зинка, сама большая мастерица прятать «секретки», место, где тётка Проня зарыла таинственный клад, обнаружила на раз, хотя оно и было прикрыто дёрном. Слегка даже поскуливая от возбуждения, она руками разбросала рыхлую землю, вытащила коробку и сорвала крышку. От увиденного перехватило дух: среди тряпок тихо шевелился крошечный ребёнок, девочка. Синевато-красного цвета, вымазанная кровью, но живая! Маленькие ручки сжимались в кулачки. Она сучила ножками, открывала круглый ротик, но не издавала ни звука. Так маленьких детей Зинка никогда не видела. Обычно они были большими, розовыми, как зефирины, в перевязочках. Над ними гулили счастливые матери и сюсюкали слегка обалдевшие папаши. И никому в голову не приходило закапывать их в лесу в коробках из-под сапог.

Ещё на подходе к дому, Зинка услышала крики, доносившиеся от соседей. Прижимая к груди коробку с посапывающим ребёнком, она спряталась за кустами сирени, росшей у соседского забора.

— Куда ты дела ребёнка? — кричала Галина, дочка тётки Прони, только вчера приехавшая из города. Из-за кустов Зинка видела её бледное лицо и всклокоченные волосы.
— Какая тебе забота? — отвечала тётка Проня. — Мёртвым ребёночек родился. Похоронила я его. Чего сердце-то зря рвать? Как и не было ничего.
— Как это не было? Как не было ничего? — голос у Галины срывался, и Зинка различала не все слова. — А если он живой?
— Ты раньше срока скинула. Ребёнок синий был, не дышал, — убеждала тётка Проня дочь. — А кабы был жив, что ты мужу скажешь? От кого нагуляла? Лёшка через месяц из тюрьмы выходит. Он и так драл тебя, как сидорову козу, а за чужого ребёнка убил бы совсем.
— Кто родился-то? — спросила, помолчав, Галина. — Мальчик, девочка?
— Девочка, — вздохнула тётка Проня. — Да ты не плачь, не плачь. Полежи, отдохни несколько дней, успокойся. Я её потом честь по чести на кладбище похороню, в гробике.

Они ушли в дом, а Зинка задумалась. Малышка уснула, дыхания крохи почти не было слышно. Может быть, тётка Проня и вправду ошиблась, посчитав в переполохе младенчика мёртвым? Или схитрила? Похоже, и взрослые делают «секретки».

— Никому ты не нужна, бедняжечка, любочка моя, — шептала Зинка, поглаживая тёмный пушок на головке девочки. — Никому, кроме меня.

Войдя в дом, Зинка осторожно огляделась. Тишина и покой. Тетка Степанида, так и не дозвавшись её, ушла на ферму.

Девочку Зинка отмыла от крови и слизи в том же цинковом тазу, в котором топила котят. Подогретая вода понравилась малышке, она тихонько попискивала и, казалось, улыбалась.

Завернув мирно посапывающего младенчика в свой любимый розовый сарафан, Зинка села на диван и задумалась. Девочку держала у груди, как это делают кормящие мамы. Дыхание розового кулёчка было ровное и неожиданно сильное.

Зинка осторожно потрогала мизинцем нежную раковинку крошечного ушка. Девочка открыла голубые глаза, угукнула и выпустила изо рта струйку слюны.

Вернувшуюся с фермы Степаниду дом встретил непривычной тишиной и влажным запахом вымытого пола. На столе в блюдечке остывали пенки от вишнёвого варенья.

«Опять что-то натворила», — подумала Степанида. Уж такой у племяшки обычай: нашкодит, а потом давай подлизываться. Да только ненадолго её хватало.

Зинка обнаружилась в саду, под яблоней. Лежала на расстеленном на траве пикейном покрывале. Глаза её были закрыты. Блаженная улыбка бродила по рыжему лисьему личику. Рядом, в большой посылочной коробке «Почта России», копошился и кряхтел новорожденный младенец.

Услышав вскрик Степаниды, Зинка распахнула глаза, голубые, как летнее высокое небо, и сказала:

— Стёпушка, давай оставим маленькую себе. Я буду её любить, а ты будешь нашей мамой.