Слои реальности

Виктор, после чего следовало бы с учетом возраста прибавить еще и отчество, сидит дома. Сидит у себя дома на кухне за любимым столом на любимом мягком стуле со спинкой. С опрятной стены на него смотрит слепым оком нарисованная на часах кукушка. Часы негромко тикают, напоминая о себе, но время больше не пугает Виктора. Оно не может ничего ему сделать, не может ничего дать или отобрать. Кроме существования.

Гулкие шаги тишины раздаются в квартире в ритм с ударами сердца. Сердце по привычке гонит теплую красную кровь по венам и артериям, не выказывая намерений остановиться. Телефон в прихожей молчит, уныло светя зеленым огоньком в полумраке. За окном кухни неторопливо кружатся снежинки рано уходящего декабрьского дня. А еще за окном видна детская площадка, на которой молодые мамаши выгуливают свое потомство. Виктор видит их, видит, как они водят за руку своих детей, играют с ними в снежки и помогают в сооружении крепостей или снеговиков. С высоты восьмого этажа ему почти не слышны смех и радостные крики детворы, но это и к лучшему. Странно бывает в свои «за пятьдесят» видеть чужих детей тому, у кого никогда не было своих.

Это уже не обрывки воспоминаний, это старые ошибки. Неисправимые ошибки. С ними легче бороться днем, но не ночью.

На столе перед Виктором остывает чай. Сахара в нем многовато, но так приятнее, потому что не чувствуется неминуемый привкус горечи. Чувства голода нет, в ближайшие несколько часов питание не требуется.

Восьмой этаж и пустая двухкомнатная квартира почти в центре города. Странный могильный порядок. Холодный порядок, когда вещи неживые. Есть, правда, небольшая кладовка. Там лежат сокровища ушедших дней, но Виктор не хочет открывать дверь. Во всяком случае, не сегодня. Слишком много в кладовке кармических потоков, и этот четверг не сможет вместить в себя их все. К тому же уже почти вечер. Виктор не любит пускать на волю воспоминания, когда начинает приходить темнота. Его пугает эта странная темнота одиночества, из которой яркими упругими спиралями то и дело норовят выскочить обрывки прожитой жизни. Вначале эти спирали ярко-оранжевого, зеленого и голубого цветов. Потом, по мере того, как ночь забирает свое, спирали становятся серыми, бордовыми и цвета болотной тины. Это уже не обрывки воспоминаний, это старые ошибки. Неисправимые ошибки. С ними легче бороться днем, но не ночью. А если открыть кладовку и прикоснуться к одному из своих сокровищ, спирали ошибок обретут над ним власть. За пятьдесят - не так и мало, надо думать и о сердце, способном дать перебой. Хотя, наверное, это не так и плохо. Не самое глупое…

Сегодня по телевизору будет интересный фильм. Хозяин квартиры просмотрел его уже не раз, но ничто не помешает сделать это снова и снова. В старые добрые времена он непременно посмотрел бы фильм на DVD, но теперь это не вызывает ничего, кроме отвращения. Он смотрит фильмы только по телевизору, потому что там есть реклама. Если раньше его раздражали эти перерывы на пять минут в самых интересных местах, то теперь они - его спасение. Это жизнь, жизнь показывается ему снова маленькими фрагментами сквозь бодрые рассказы о соках, подгузниках, далеких путешествиях, даже об энергосбережении и недопустимости порчи лифтов. Это именно жизнь, которая почему-то постоянно мчится мимо.

А к лету он скопит денег и поедет в Рим. Или в Египет. Обязательно поедет. Возможно, там что-то по-другому. Да и, как ни крути, свежие ощущения, радость самого путешествия и отсутствия в каменном мешке квартиры - это уже кое-что. Это может помочь. Хотя бы ненадолго.

Да и, как ни крути, свежие ощущения, радость самого путешествия и отсутствия в каменном мешке квартиры - это уже кое-что.

Виктор сидит за столом, на котором все так же остывает чай. В правой его руке незажженная сигарета, он тихонько перебирает ее пальцами, пытаясь ощутить неуловимый вес и угадывая знакомый размер. Это не утомляет, это расслабляет, хотя и тошно. От знакомого. От всего и всегда теперь уже знакомого. А незнакомого нет. И вряд ли будет.

Он никому ничего не должен, он может встать сейчас и пойти в город. Гулять хоть до утра, хоть неделю - и не услышит ни слова упрека. А может набрать в магазине побольше водки и пить хоть месяц подряд - и никто ничего ему не скажет. Потому что некому говорить. Виктор выпал из их реальности, когда вышел на пенсию и остался при себе самом. Денег хватало, коммунальные платежи всегда своевременно уплачивались, а единственными его посетителями за последний месяц стали два молодых парня, фанатично продвигавшие кандидатуру какого-то мужика бандитской наружности на предстоящих выборах. Виктор пригласил их домой, выпил с ними чаю, покурил, потом ребята ушли. Они оставили ему листовку с фотографией и фамилией кандидата. Когда будут выборы, Виктор возьмет свой паспорт, который уже больше никогда ему не придется менять, пойдет на свой участок и проголосует за этого кандидата.

Паспорт - тоже странная вещь. В нем написано, когда Виктор родился, где родился, где живет. В первый раз получив паспорт в шестнадцать, он гордился им. Потом в двадцать пять поменял его по возрасту, и это были прекрасные годы. В сорок он поменял его просто так, потому что надо, но не потому, что хотелось. А когда менял - ничего особенного не заметил. Это теперь можно вспомнить свое странное равнодушие, милые понимающие улыбки симпатичных и таких совсем молоденьких девчушек в милицейской форме, вспомнить, как ставил подпись, подписывая собственный смертный приговор. Теперь он готов стоять на дверях паспортного стола и кричать людям, чтобы те не смели менять паспорт в сорок, что это - уже навсегда, что этого не изменишь, что это - действительно последний раз. Такое вот суровое правило: кое-что приходится делать с четким осознанием того, что это - в последний раз. К следующему Виктора уже не будет. Будет только его тело, и будут незнакомые люди вокруг, они вынесут его и найдут его паспорт, в котором ему по-прежнему на фотографии сорок и в котором он с обреченностью расписался за то, что понимает, что это - его последний раз…

А у этого в листке, помимо прочих достижений, написано: «отец троих детей». Отец троих детей. Троих…

А теперь паспорт пригодится ему только для участия в выборах. Да, он пойдет и проголосует за этого подозрительного мужика, листовка с фотографией которого прикреплена в прихожей к зеркалу. Пусть он хоть трижды бандит. По крайней мере, этому Виктор обязан пришествием в его квартиру посторонних. Другие для него навсегда останутся просто тенями, именами, но не больше. А у этого в листке, помимо прочих достижений, написано: «отец троих детей». Отец троих детей. Троих… И улыбающийся кандидат - их отец. Понятное дело, что у него тоже есть квартира, а там есть жена, дети. Жена-красавица и дети-умницы.

Да какая разница? Пусть даже жена - растяпа и ворчуха, вечно брюзжащая по поводу и без, способная достать своими упреками и мертвого, но это жена. Это человек, у которого две руки и ноги, голова, на которой растут какие-нибудь волосы. С определенным лицом, голосом, привычками, повадками и так далее. Со своими недостатками, наконец. Со своими требованиями, миропониманием и, возможно, даже с храпом по ночам. С походами в туалет и ванную, со звуком шагов, шаркающих тапками по полу.

Развалившаяся на диване, примостившаяся в кресле, стоящая на балконе с сигаретой или на кухне у плиты, просто спящая в кровати. Живой другой человек. И дети. Отражения самого себя, потомство. Податливая глина, из которой можно слепить что угодно. Те, кого надо воспитывать, за кем надо присматривать, чьи сопли утирать и чьи разбитые коленки обрабатывать йодом. Чей плач слышится по ночам и не дает спать. В чьих дневниках учителя пишут «поведение неудовлетворительное» и из-за чьих проделок приходится иногда ходить в школу к директору. Эти странные существа - дети, вечно до всего любопытные, неутомимые в своих играх и бесконечно, даже как-то невообразимо живые, теплые и настоящие. В ком можно было бы и остаться. И прорасти вновь через эоны лет. Уйти навсегда, но оставить после себя свою частицу, которая будет дальше жить и страдать, и радоваться иногда, конечно же, и совершать те же ошибки, которые совершил ты сам, и выходить из затруднительных положений. И жить, жить, жить… просто продолжать жить.

Уйти навсегда, но оставить после себя свою частицу, которая будет дальше жить и страдать, и радоваться иногда, конечно же...

Но это - недоступный для него слой реальности. Идущий параллельно и никогда не дающий возможности приблизиться к нему.

Когда-то

Были времена, когда не было никакой квартиры, когда не было ничего. Были только молодость, неопределенность и вечная надежда на то, что завтра уж точно все получится, завтра все наладится и пойдет по-новому. Виктор жил в общежитии с двумя друзьями, одному из которых суждено было уехать за океан на ПМЖ, а второму приспичило утонуть, не дотянув до сорока пары лет. Тогда они жили втроем на окраине города в общежитии от крупного предприятия, куда попали совершенно случайно. К слову сказать, на том предприятии никто из них никогда не работал и даже не собирался этого делать. Денег было мало, зато были молодое неподорванное здоровье и вера в светлое будущее.

И еще там были Они - десятки и сотни Марин, Кать, Лен, Вик, Оксан, Оль, Маш, Даш, Юль и даже иногда Диан, Карин и совсем случайно Аниат. И были достойные продолжения схемы бытия типа Виктор - Марина, Виктор - Елена, Виктор - Мария. Были эти незримые связи.

Женщины всегда нравились ему. Не потому, что он был сексуально неудовлетворенным. Это ушло окончательно, когда ему исполнилось двадцать. Чаще всего ему нравилось любоваться ими чисто эстетически. Просто так, и знакомыми, и незнакомыми. Ему нравились игра их лиц, очертания фигур, элементы одежды. Он легко сходился с ними и легко расходился, помня о том, что ему достанется самая лучшая. Она должна была быть самой красивой, самой умной, самой нежной, самой чуткой, самой хозяйственной и, конечно же, безумно любить его.