«Катька, Катька, Катька, Катька, - неслось по деревне. - Катька, Катька…»

Я вылезла на крыльцо и потянулась.

«Катька, Катька, Катька, Катька», - уже ближе, кажется, с поляны за нашим огородом. Я обошла дом и села на ступени заднего крылечка. Села, прикурила первую утреннюю, туманящую голову сигаретку и зажмурилась от счастья.

Новгородская область, в каком-то смысле, является моей родиной. На рубеже 19-20 веков, когда освобожденное от крепостничества крестьянство осознало, что времена «барин не велели, барин велели» минули, и нужно, и можно крепким крестьянским умом заработать, предок мой дед Прокоп Золотов со старшими сыновьями Алексеем и Михаилом подался в Питер, где открыл питейное заведение.

Младшие же сыновья так и остались в деревне, где женились, родили детей и жили в родительском доме.

«Катька, Катька, Катька, Катька», - уже ближе, кажется, с поляны за нашим огородом. Я обошла дом и села на ступени заднего крылечка.

В войну дом был разорен немцами, место то заросло буреломом, потому двоюродная бабка построила уже в современности новый дом, в стороне, минутах в десяти ходьбы.

Но земля эта тянет меня сквозь поколения и время, сквозь облагораживанье Ленинградом-Санкт-Петербургом, через уже сотню лет, через фамилии и иные семьи…

Моя, Новгородская, земля…

И редкие мои каникулы на родной земле дают мне больше сил, чем заморские курорты.

«Катька, Катька, Катька, Катька…»

Я дернулась нетерпеливо, ткнула в колени свой утренний, детский (казавшийся десять лет назад великолепным!) ситцевый выцветший халатик, сунула ноги в дежурные галоши странно моего размера (видать, дядькины!) и, раздраженно-утренне тараща глаза, глянула за пределы нашего землевладения.

«Катька, Катька…»

Диковинное зрелище предстало перед глазами: бабка Марфа, лет ста от роду, ходила по поляне, узловатыми руками раздвигала кусты, близоруко щурилась и настойчиво, и жалобно, как бы повинуясь чему-то, звала: «Катька, Катька, Катька…»

- Баб Галь, - одна из моих двоюродных бабок вышла на заднее крыльцо, хозяйственно и хмуро огляделась, - внучка, что ль, у нее потерялась?
- Кака внучка? Коза! Третий день опять ходить, мыкацца по леску ближнему, бабка…
- Баб Галь, а что, помогает ей кто или нет?
- Да кто ж, детка, старым-то поможет? У старых - свое, огород, да и всяко, а молодых… Сама ж ведь не за кóзой бехать приехамши…

Жалобно и настойчиво… Будто в укор. Вот, мол, вы, молодые, никого не любите, ничего ни во что не ставите, а я вот за кóзой хожу…

«Да, - думаю, - приехала не за кóзой, это точно».

«Катька, Катька, Катька…»

Жалобно и настойчиво… Будто в укор. Вот, мол, вы, молодые, никого не любите, ничего ни во что не ставите, а я вот за кóзой хожу…

«Катька, Катька…»

Вышла за калитку, кликнула вслед серой, сморщенной фигурке:

- Баб Марф, помочь Вам?
- ???
- Баб Ма-а-а-арф, щас приду, стойте!

- Баб Марф…
- Чья ты, дочка?
- Да Золотовых я, старших…
- Тех, что в Питер подались?
- А Вы, баб Марф, и этих помните?
- Что ж не помнить? Думашшь, бабка с ума шошшла? Нет, бабка ишшо со старшúм Золотовым на сенокос ходила…

Ну, думаю, приехали. Старший Золотов помер лет так… десять назад. Или какой для нее старший?...

- Баб Марф, кого потеряли-то? Помогу, давайте, одной же тяжело…

Голубые прозрачные старческие глаза глянули на меня недоуменно, жалобно и сердито одновременно.

Городская сентиментальность толкает и манит. Я приблизилась к красавцу, приложила ладони к стволу и замерла: «Ты меня помнишь?»

- Шо ты мне поможешь? Катька моя, ай нету, мож, волки, али че?..
- Баб Марф, Катька - коза Ваша?
- Ну, так я ж ховорю: кóза моя, кóза…

И, забыв обо мне, побрела прочь.

Тоска и любовь.
Любовь и тоска.
Бейся, бейся, сердце…

Кто знает, доживу ли до бабы Марфиных лет, сохраню ли рассудок, если доживу…

…И Новгородская ширь и свобода в ее глазах…
…И Ленинградская суровость и небрежение… в моих…

За огородом - полянка. Ничем не примечательная, кроме дуба. Дуб не старый, но благородный и могучий. Я помню его лет с четырех…

Городская сентиментальность толкает и манит. Я приблизилась к красавцу, приложила ладони к стволу и замерла: «Ты меня помнишь?»
«Помню…»

Спокойно. Привольно. Дома.

Мы, городские, приезжая на природу, сюсюкаем и причитаем: «Благодать! Отдых! Лучше земноморских курортов!»

Нет, тяготы, труд и заботы. Вода в колодце, зимой покрытая ледяной коркой, которую нужно хорошенько шмякнуть, прежде чем набрать полведра воды на умывание. Картошка, которой бывает неурожай. Неурожай - значит голод. Цыплята, которые болеют. И труд, труд, труд. С раннего утра, каждый день. И копеечная пенсия. И водка. И безработица.

Мы, городские, приезжая на природу, сюсюкаем и причитаем: «Благодать! Отдых! Лучше земноморских курортов!» Нет, тяготы, труд и заботы.

И безмолодежье.

И спившиеся молодые мужики, по пьяни тоскующие о земле и сохе, и лошади. И полногрудой жене. И ребятишек чтоб полон дом. А вечером, после трудной, но радостной работы ополоснуться в баньке, да за стол; щей миску, самогонки стопку. Печка чтоб трещала, весело и жарко. А когда женка вечор подоит корову, уложит детей, обнять на тесном от травы сеновале и прижиматься к ней, и целовать ее, и нюхать свежее сено…

«Катька, Катька, Катька, Катька…»

Бегу за бабкой, бегу интуитивно, на слух. Ведь рядом же где-то бродит, вот-вот увижу…

- Любк? Любк, ты чоль?

Поворачиваюсь…

- Теть Валь? Ой, вы меня узнали?
- Та, чо ж мне тебя не узнать то? Вся деревня уж болтат, мол, Любка Золотовская приехала, барышня така…

Бегу и умираю, и с разбегу бухаюсь, и обнимаю тетю Валю, как все мое детство, и парное молоко, и счастье, и Новгород…

- Теть Валь, что там баб Марфа все бегает? Козу потеряла, что ж никто не ищет?

Тетя Валя смахнула капельки пота со лба, вытерла подолом руки, вздохнула.

- Дочка, давно тебя не было… Бабка-то наша, как сын-то ее, Митюха, помер, так тронулась… Вот уж шестой годок пошел… Ну, схоронила, внуки были, все по совести. Смерть - смертью, да дело - делом. Хозяйство ж у ней… вот, коз завела. Да привязалась к одной. Все Катькой кликала. А Катькой дочу ейною звали, которая еще в войну померла. Года полтора за козой ходила, да потом схинула коза, кто ж знат? Пастуха нет, да и пасти уж некого, коров своих сами, а бабка наша сдвинулась…

- Дочка, давно тебя не было… Бабка-то наша, как сын-то ее, Митюха, помер, так тронулась… Вот уж шестой годок пошел…

Я прижалась к родной, пахнущей парным молоком, щеке и пошла прочь.

«Катька, Катька, Катька, Катька», - било мне в сердце, резонировало, трепало душу.

Я спустилась дальше, в низину и увидела бабу Марфу, смотрящую в никуда и жалобно, и обиженно зовущую свою козу… или дочь… или тяжелую крестьянскую жизнь…

«Катька, Катька, Катька, Катька…»