С утра шел снег. Делия лежала, натянув одеяло до подбородка, и смотрела, как со свинцовых небес падают невесомые хлопья. Она проснулась задолго до будильника и ждала, когда он разразится на полочке у нее над головой неумолимым звоном. Обычно под этот звук ей хотелось затихнуть и умереть. Но сегодня всё ее радовало - и убогая съемная комната, в коей страшно было повернуться из-за обилия этажерок с безделушками, и банки с квашеной капустой между оконными рамами, которые квартирная хозяйка настрого запрещала трогать, и неспешный полет белой ваты с мрачного неба.

В начале месяца ей исполнилось двадцать восемь, и уже семь лет она служила в городском театре, пять вечеров в неделю выходя на сцену в эпизодических, ничего не значащих ролях. Ее персонажи можно было без всякого ущерба для содержания спокойно изъять из пьес. Она прекрасно понимала это - как и то, что не случись вчерашнего чуда, она до конца жизни изображала бы сестер главных героинь, гостей на балах и безропотных горничных с двумя репликами на устах, а то и вовсе без них.

Единственным событием, которое четыре года назад расцветило ее жизнь, серую, как церковная обедня, был краткий роман со златокудрым и синеглазым героем-любовником со звучным именем Эрвин, который тогда только поступил к ним. Но теперь, встречая ее в театральных коридорах, он лишь коротко кивал, не глядя ей в глаза, и раз в месяц, отведя в угол гримерной, стыдливо перекладывал в ее руку свернутые в трубочку купюры, всякий раз повторяя: "Здесь немного. Прости. Знаешь, как-то прижало по жизни…" Она с готовностью кивала, никогда не сетуя на малость его подношений, хотя и знала, что он снова снимается в главной роли а знаменитый драматург написал пьесу специально "под него"…

…Грянул будильник. Она сбросила одеяло и вскочила, словно от звука стартового пистолета. Поставив чайник, включила радио. Поглядывая на банки с капустой за стеклом, она думала, что вся эта накатанная жизнь длились бы еще неизвестно сколько. И мама с маленьким Максом оставались бы всё так же далеко, за городом, в поселке Яя, где она родилась. Она просто не могла привезти ребенка в эту затхлую комнату, в которую переехала, когда дела пошли совсем плохо. Она не могла кормить его черствым хлебом и плавлеными сырками, которыми пробавлялась сама, когда до получения грошового жалования оставались дни. Там, в Яе, присланными ею полутора сотнями они могли обходиться месяц…

Но накануне, едва Делия переступила порог своей убогой комнаты, возвратившись к полуночи после спектакля, в углу вдруг зловещим звоном взорвался телефон. Пробежав по ковру в одном сапоге, она схватила трубку. Ее сердце колотилось где-то в глотке - так поздно ей никто никогда не звонил. Может быть, там, в Яе, стряслась беда?
Незнакомый мужской голос сообщил ей, что завтра ее будут ждать на Проспекте Свободы, в доме 5. Нужно обязательно подписать контракт.
- Какой контракт?! Господи, какой контракт? - зачем-то жестикулируя, словно ее могли видеть, проговорила она.
Трубка затараторила, что знаменитый режиссер С. снимает в их городе новый фильм, и что он видел ее на сцене, и что она для них - просто находка.
- Именно такой должна быть наша главная героиня! Именно такой! - внушал торопливый мужчина.
- Но… я должна пройти отбор? - не веря ушам, спросила Делия, почему-то смущенно хихикнув в конце фразы.
- Какой отбор, милая! Он с утра не дает мне присесть, кричит: "Достань мне ее хоть из-под из-под земли!" Ждем вас завтра к полудню!
- Это… это сто процентов? - как-то по-ребячьи спросила она.
- Тысяча процентов, милая, ты-ся-ча процентов! И заработок - три тысячи в день, не считая прибыли от проката! Мы ждем вас!
Попрощавшись, она осторожно, словно боясь спугнуть счастье, положила трубку и долго стояла, прижав обе руки к сердцу.
Главная роль… Конец всем этим выходам с двумя репликами… И - три тысячи в день! В десять раз больше, чем ей платят за месяц! Значит, уже совсем скоро она сможет снять… да нет - купить! - приличную квартиру и перевезти туда маму и Максика…

… И вот теперь Делия механически жевала бутерброд, запивая вчерашним чаем и другой рукой утюжа старый синий костюм, в котором она была на выпускном балу в театральной школе.
- В течение дня погода не изменится, - вещал по радио вкрадчивый женский голос, - ожидается слабый снег, термометры в городе покажут не более нуля. На дорогах гололед, будьте осторожны!
Гололед… Ну да, ноябрь, зима не за горами. Зимой мама и Макс будут уже здесь!
Она, улыбаясь, водила утюгом по синему шелку и думала о том, что хорошо бы попросить сразу перевести часть гонорара на ее счет авансом, и тогда уже можно будет отложить на квартиру…
-… Здесь две тысячи, я думаю, хватит, - сказал Эрвин четыре года назад, когда она, онемев от неожиданности, смотрела, как он одевается, чтобы уйти навсегда. - Врача найти несложно. И сделай ЭТО побыстрее, слышишь? Я, знаешь, как-то не думал стать отцом семейства…
И он ушел. Он ушел…
Какой же мукой было для нее встречать его каждый день в театре, всякий раз натыкаясь на холодную гримасу, заменяющую приветствие. Какой невыносимой болью было видеть, как он увозит на такси после спектакля очередную девицу, как сияет роковой улыбкой, обнимая за талию новенькую молодую травести…

К врачам она тогда не пошла. Две тысячи пошли на коляску и кроватку, когда к весне родился Макс. Прежний директор театра жалел ее за бедность и стоицизм, и когда она попросила не увольнять ее, с готовностью поговорил с режиссером. И до рождения Макса она выходила в роли забитой брюхатой крестьянки. А в конце этого лета прежнего директора сменил новый - молодой и оборотистый. Делия воспрянула было духом, решив, что уж теперь-то, наконец-то…
Но Эрвин блистал в главных ролях, а она все так же каждый вечер в серых платьях и белых передниках изображала вполне взаимозаменяемых служанок и студенток. А неделю назад, уже без всякой боли, она узнала, что Эрвин предложил руку дочери директора и свадьба назначена на декабрь…

…Нужно было идти. Она оделась и встала перед зеркалом. Оттуда не нее смотрела хмурая, худая девушка с пепельными волосами в переливчатом синем костюме.
- В течение дня погода не изменится, - снова пообещал вкрадчивый радиоголос.

Делия стремительно пересекла комнату, скользнула в видавшую виды кроличью шубку, и, захлопнув за собой дверь, спустилась на улицу. Осторожно, чтобы не поскользнуться, она пересекла двор, с рассеянной улыбкой неся перед собой перчатки, как молоденькие девушки носят первые весенние букеты. Она думала о том, стоит ли в понедельник, когда она поедет к Максу с мамой, рассказать им о внезапно свалившемся счастье, или пока повременить. Мысли об этом не покидали ее, когда она вышла на перекресток, чтобы перейти улицу и сесть в автобус…

… Тут Делия вдруг почувствовала, что слева от нее что-то случилось. И, обернувшись через плечо всё с той же блуждающей улыбкой, увидела, как по покрытому льдом шоссе прямо на нее несется голубой автомобиль с рыжеволосой женщиной за рулем с побелевшим лицом… Дикий визг тормозов она почему-то услышала в самый последний момент…

… Когда на перекрестке было не протолкнуться от сбежавшихся отовсюду людей, и стоявшие чередой машины нетерпеливо сигналили, и внезапно подоспевшая откуда-то квартирная хозяйка совершила то, что юристы и медики называют опознанием - эта рассеянная улыбка так и оставалась на побледневших под розовой помадой губах Делии, неловко лежавшей на заснеженном асфальте. Карета скорой помощи никак не могла развернуться в узком переулке, два очень похожих друг на дружку санитара неспешно шагали с носилками, рыжеволосая водительница рыдала, уронив голову на руль, и кто-то в коричневом пальто с бобровым воротником, качая головой, нараспев повторял: "Да, несчастье, несчастье…"
Она так никогда и не узнала, что никакого режиссера не было и в помине, и сниматься ее никто не приглашал, а дом 5 на проспекте Свободы был пивной, в которой Эрвин с четверкой друзей уже вторые сутки отмечал помолвку с директорской дочкой. И в ту самую секунду, когда на нее мчалось искаженное ужасом лицо рыжей дамы, один из хмельных приятелей Эрвина набирал ее номер, чтобы спросить, не приняла ли она всерьез невинный розыгрыш. Сам же Эрвин, пока товарищ, воздев указательный перст, слушал длинные гудки в трубке, таращил глаза и зажимал рот руками, борясь с приступом неудержимого хохота.