Солнце откупорил бутылку и приложился к горлышку. Было всего лишь чертовых шесть утра, поэтому только начинало светать.

Мало, черт возьми. Слишком мало. Слишком-слишком мало осталось. Можно было бы еще долго шествовать в ногу с Временем, но сейчас это мало удавалось, и эта не поддающаяся контролю сволочь делала лихой винт задницей прямо перед лицом случайных жертв.

Да, черт возьми, это было сильно.

Ершик мялась где-то в углу безразмерного подоконника, прижимаясь красной щекой к холодному стеклу. Думалось ей, что де слишком много времени утекло с таких вот моментов: немного милых, и, в то же время, каких-то домашних, что ли. Не обязательно было говорить, только ждать страшно немного, наблюдая, как Солнце упивается горем, поджидая того самого рокового момента. Если бы Ершик хоть раз увидела слезы на его лице, ее бы это утешило и тронуло до глубины души. Но пока что Солнце со стеклянными глазами молчал для пустоты и ради нее, Ершик казалось, что она никогда не сможет вот так просто зарыться пальцами в густые и лохматые песочные волосы. Просто так, хотя бы разок.

Если бы Ершик хоть раз увидела слезы на его лице, ее бы это утешило и тронуло до глубины души.

История повторяется уже второй раз. Буквально какую-то вечность назад они сидели вот так же, примиряясь с грядущим и поджидая конца, как собственной смерти. Только это не смерть, а что-то, что гораздо-гораздо хуже. Тем более, этот момент больше никогда-никогда не повторится. Никогда. Это действительно в последний раз.

— А где же тот беззаботный Солнце, которого я знаю? Неужели ты не хочешь промчаться по полю, наполненному цветами, со мной... в последний раз? Мы же знали, что этот момент когда-нибудь наступит.

— Того беззаботного парня я закопал. Он был излишне жизнерадостный.

Солнце все с такой же угрюмостью, но как-то более рассеянно заморгал. Карие глаза сузились и остановились на Ершик. Та как-то равнодушно потерлась щекой о то же стекло.

— Дырку протрешь.

— Ну и пусть.

— Содержательные разговоры никогда не были твоей сильной стороной.

— Полностью согласна. Впрочем, как и твоей, — Ершик пожала плечами и протянула руку. Солнце без каких либо эмоций отдал бутылку. — Как считаешь, еще долго?

— Долго для тебя. Для меня вся Жизнь — мгновение.

Лучи стали пробиваться активнее. Окна соседских домов окрасились в оранжевый цвет. Это было начало нового дня и еще один конец для старого. Не самый приятный и не самый желанный. Лишь дурацкий конец. Потеря. Это была потеря. Вполне возможно, что большая.

Ершик вдруг улыбнулась.

— Может, обнимемся?

— Иди к Черту.

— Я вижу, этот парень для тебя слишком много значит... этот Черт. Слишком часто уж он появляется в твоей жизни.

— Я вижу, этот парень для тебя слишком много значит... этот Черт. Слишком часто уж он появляется в твоей жизни.

Ершик нехотя поднялась на ноги. Короткие волосы как всегда стояли дыбом. Вечно они с Солнцем за ручку лохматыми ходили. Бродили по переулкам — людей пугали. Чем же это плохо? И вот сейчас точно так же. Только Солнце собрал свои волосы в хвост, и они больше не торчали в разные стороны. Странно было на это смотреть.

Ершик спрыгнула с подоконника и, чуть ли не ползком, на согнутых ногах подошла к табурету. Теперь она постаралась выпрямиться в полный рост. Ноги хоть и подкашивались, но это все так... пустяки. Ершик наклонилась и почти как в старые добрые времена звонко чмокнула Солнце в щечку.

Хм, вот она — недельная щетина. И глаза такие неживые снова.

Ершик, пытаясь сохранить невозмутимый вид (однако Гордость — великая сила), все-таки после десяти секунд не выдержала и прижалась к Солнце. Лишь на секунду, после чего резко отстранилась.

— Эх, Солнце, как был балбесом, так им и остался, — Ершик знала эту хитрость равнодушия, поэтому глаз не поднимала. — Мне пора, уже почти самое настоящее утро.

Солнце снова молчал. Поэтому Ершик просто не могла знать, что у него на душе. Он молчал, а глаз она не поднимала. С новой решимостью вскочила на подоконник и, не оборачиваясь, открыла щеколду.

— Стой! Не смей, слышишь, не смей!!!

— Я лишь пришла попрощаться. Ты же знаешь, что Они не отпускают меня. Мне очень тяжко. Я больше не могу сопротивляться, сил практически не осталось.

— Ты не поступишь со мной так еще раз!

— Но у меня нет иного выхода, — бутылка была оставлена на подоконнике, окно распахнуто, ветер ворвался и раскидал листья по полу. Кто знал, что исчерченные скомканные бумажки будут смотреться, как осенние лепестки. — Я присмотрю за тобой, обещаю, — почти не размыкая губ ответила Ершик.

Ноги оторвались от Земли. Ершик наконец была свободна, но какой ценой? Солнце сорвался с места и пытался схватить исчезающую руку. Табурет с глухим стуком повалился на пол. Лицо Ершик снова озарила победная улыбка, как в тот раз, когда она вот так же обернулась и когда поняла, что он вот так же, как сейчас, пытался схватить ее за руку.

Она всегда это знала. Тогда, в парке, это была победа. Ершик смогла победить его упрямство. И теперь тоже смогла.

Тогда Солнце, в своей обычной манере, сорвавшись на фальцет, заорал: «Я люблю тебя!». Ершик знала, как долго он пытался сказать ей эти слова. Но они никак не хотели вылетать. Но тогда это было не важно. Она всегда это знала. Тогда, в парке, это была победа. Ершик смогла победить его упрямство. И теперь тоже смогла.

Ершик была очень гордой девочкой. Солнце был очень упрямым мальчиком.

В ярком-ярком свете она растворялась и таяла, как самое настоящее чудо. Когда же утро наконец настало, от Ершик осталась только бутылка на подоконнике, да запотевшее от дыхания оконное стекло. Упрямый Солнце все продолжал дрожащими руками ловить воздух. Он вечность так может. Хоть всю жизнь.

Бутылка упала и разбилась. Мокрое пятно расползлось по ковру. На самом деле, для Солнце время течет слишком медленно. В этом — его проклятие.