С Иваном Немнихером я познакомилась в 93-м году. Он ежегодно в феврале-марте приезжал кататься на горных лыжах в Хибины, в Кировск. А я там живу. Постепенно этот Иван стал совершенно необходимым всем моим подругам. У него было уникальное качество: умение радоваться жизни. В свои "около 50" он восхищался на 20. Всем: природой, музыкой, людьми. Но самое главное - этот человек обладал волшебным даром незаметно вселять в окружающих уверенность в себе, в своей неповторимости и необходимости. Вокруг него всегда сам собою образовывался так называемый хороший фон.
Во время своих лыжных сезонов Иван каждый вечер бывал в гостях у моих друзей А. Кухня у А. была настолько просторная, что в ней нашлось место для огромного дивана.
Вот на этой кухне Иван и оттачивал свое мастерство. Скрестив короткие ножки в коротких брючках, он сидел на диване и неутомимо излучал доброжелательность.
Случалось, Марина, подруга моя, заведет какой-нибудь романс (она знает их два). "Утро туманное" звучит так громко, что за стеной начинает лаять собака. Но Марья поет еще громче, не обращая внимания на отток публики из кухни. Соседская собака продолжает лаять, ей отвечает другая с улицы. Я подхожу к окну. Прохожие в испуге останавливаются, смотрят туда, откуда поют про утро. Наконец я не выдерживаю:
- Марья, уймись! Фауна и та возмущается.
Иван Немнихер немедленно вступается:
- Мариночка, пой, детка, пой! Не слушай недоброжелателей, они просто завидуют тебе. Марья победно оглядывает "завистников".
Или другой пример. Однажды я пригласила своих подруг и Ивана на обед, мне втайне хотелось публичного одобрения моих кулинарных способностей. Как бы невзначай заметила, что в свое время в школе имела твердую пятерку по рассольнику. А между прочим, готовить рассольник - это вам не романсы распевать, здесь нужен целый комплекс специальных познаний. Гости молча едят мой рассольник. Я уже обреченно вздыхаю: тяжело, когда истинный талант не находит поклонников. Но тут Иван, отложив ложку в сторону, тихо говорит:
- Лена, я потрясен! Скажу больше: я хотел бы каждый день есть твой рассольник. Ребята, ну разве я не прав? - Иван оглядывает всех круглыми блестящими глазами. Его искренность столь неподдельна, что непрошеная слеза скатывается по моей щеке.
- Ты не туда пошла! - продолжает Иван. - Мне кажется, у тебя задатки гениального повара.
Ах, девочки, кто из вас слышал подобные комплименты?! Встречался ли на вашем пути человек, который, можно сказать, с первой ложки понимал, что к чему? Разумеется, после таких слов я не могла всерьез принять критику Марьи или, скажем, Ирины, которые пытались возникнуть насчет консистенции или концентрации. Дилетантки! Иван убедил меня, что только я знаю рассольничье дело досконально.
Вот такой человек. Представьте себе наше разочарование, когда в марте 99-го он сообщил, что познакомился в своем Питере с американкой итальянского происхождения по имени Клаудиа, приезжавшей по турпутевке в Россию. И что скоро он, Иван, переедет в Лос-Анджелес на постоянное жительство. Осталось уладить формальности.
Отъезд Ивана из России его друзья восприняли как личную трагедию.
- Подумать только! - возмущалась Марья. - Единственный мужчина на всю страну, который знает, что сказать женщине, - и нате вам: Клава какая-то! Смешно, ей-богу! И ведь не мальчик уже, а, не побоюсь этого слова, старый пень… А туда же… в Америку ему понадобилось… - голос Марьи стал каким-то зыбким, и было неясно, то ли она запоет, не приведи Господь, "Утро туманное", то ли заплачет, поэтому на всякий случай пытаюсь перевести разговор в другую тональность.
- Марья, как ты думаешь, конфликт в Боснии - это серьезно? Ну, чего ты так смотришь? Не хочешь про Боснию, давай про комбинат "Апатит". Чего там у вас новенького в плане добычи или нового оборудования? Тоже не хочешь? Ну ладно, тогда пой, что с тобой делать!
Я жертвую собой ради подруги. Марья поет так, как будто надеется, что ее услышат в Лос-Анджелесе. Выслушав все до конца, я говорю:
- Очень недурно, даже трогательно.
Но Марья взглядом заставляет меня замолчать, ведь она не верит моей искренности. Только Иван Немнихер знает цену ее вокальному дару, только ему можно верить.
Из Лос-Анджелеса Иван приезжал в Россию дважды, уже как иностранец. Навещал своих друзей в Питере, затем с лыжами ехал в Кировск.
В последние два года от него не было никаких известий. А месяц назад он объявился, как ни в чем не бывало. Но мы увидели другого человека. Потухший взгляд, вымученная улыбка, общий вид какой-то пришибленный. От прежнего Ивана остался только рыжий пожар на голове.
О своей американской жизни рассказал, но неохотно. Уже год, как он владелец посреднической фирмы по продаже автомобилей. Все хорошо: фирма не сказать, что процветает, но крепко стоит на ногах. Только Ивану на все наплевать. У него врачи признали цирроз печени (ирония судьбы: болезнь пьяницы пристала к трезвеннику). И он, Иван, прощается с нами, скорее всего, это последняя встреча. Завтра он уедет в Питер, а еще через неделю - назад в Америку, будь она неладна. Визит приятеля произвел на нас тягостное впечатление.
А через несколько дней ко мне прискакала Марья и сообщила, что Иван забыл зажигалку. Похоже, что она (зажигалка) из золота, и поэтому надо позвонить в Лос-Анджелес. К тому же человеку будет приятно, что о нем помнят на Родине. И главное. Ему надо сказать, чтобы он не поддавался гробокопательным настроениям накануне собственного юбилея. Это форменное малодушие. Ты вначале доживи до юбилея (до этого, слава Богу, еще целый год), а потом уж поддавайся. Все это Марья выпалила одним духом. Ее логика потрясла меня.
Если человек решил сходить с ума - его не удержишь. Поэтому я спокойно наблюдала за дышащей в трубку подругой. Наконец на том конце провода ответили.
- Клава, это вы? - заорала Марья. Господи, какая Клава! Ведь Клаудиа может обидеться!
- Клава, позовите Ивана! - продолжала надрываться Марья. - Пожалуйста, Ивана позовите! Это из России!
Несколько секунд длилось молчание. Видимо, Клава подзывала Ивана. Наконец Марья заговорила снова:
- Привет, - сказала она. - Ты забыл свою зажигалку. Тут Лена что-то хочет тебе сказать. - С этими словами Марья сунула мне трубку, а сама принялась неистово сморкаться в платок. Что мне оставалось делать?
- Иван, - сказала я, - будешь разговаривать со мной, потому что у других насморк. Как там у вас погода? Ну, я рада. А у нас метет… нет, она все еще сморкается… Что-что? Символ родины? - Я повернулась к Марье, - Он сказал, что ты символ.
Так и пошло: я переводила с русского на русский.
- Пусть он не думает о смерти, это глупо, когда на носу юбилей, - напомнила мне Марья. Я перевела:
- Иван, будь далек от мыслей. Марья разучивает новый романс, а слушать некому. Что? - я снова посмотрела на Марью, - Он сказал, что в гробу видел эту Америку. Он инженер, а не торговец.
Наверное, все происходящее напоминало дурдом. Рядом со мной хлюпала носом Марья, на Ивана, как мне показалось, тоже напал насморк, но он успел сообщить, что ему надо многое сказать Марье и для этого он прилетит в мае. Вместе со своим циррозом. А Марья пусть пока обдумает его предложение. Вот такие дела.