Татьяна Ивановна. 15 февраля 2015 г.

Еще один пустой день. Дочка не позвонила. И я так и не решилась набрать знакомый номер. Проклятая гордыня… Пора, давно пора подводить итоги, но они настолько плачевны, что я оттягиваю этот момент, как поход к стоматологу. Больно. Очень больно. И страшно.

Хорошо тому, кто искренне верует — возможно, он уходит из жизни с благодарностью и смирением. Спокойно, с достоинством подводит последнюю черту и поднимает глаза к небу…

Меня же гложут обиды. Каждую ночь они — застаревшие и совсем свежие — накидываются на мою душу, как стая пираний, и обгладывают ее до основания. Или у рыб не стая, а косяк? А у души нет основания? Неважно. Все равно больно.

Хорошо тому, кто искренне верует — возможно, он уходит из жизни с благодарностью и смирением.

Полина. 15 февраля 2015 г.

Каждый день собираюсь позвонить маме и никак не могу себя заставить. Хотя на душе не кошки, тигрицы скребут. Да какое «скребут» — раздирают на клочки.

Матери восемьдесят два, и она совершенно невыносима. За полчаса ежевечернего телефонного общения матушка умудряется пробить все мои энергетические и ментальные оболочки, достать до печенок, вынести мозг и отключиться, умиротворенная. Почему так — каждый раз по одной схеме?

Может, ее мучает своеобразная ревность? Мать не может смириться с тем, что я относительно молода и относительно здорова. С тем, что у меня уйма дел? Или это вульгарный старческий эгоизм — раз мне плохо, пусть и тебе будет несладко?

У нее нет ничего, кроме прошлого и обид. Никого, кроме меня — единственной дочери, которую она ежедневно ест поедом без соли и хрена, и любимого внука. Гришка заменяет меня на посту в периоды холодной войны между нами, самоотверженно работая громоотводом.

Старший внук и его семья матушку интересуют мало — у них дел невпроворот, два малыша-близняша, вокруг которых нужно денно и нощно скакать. А, по матушкиному разумению, все должны скакать только вокруг нее…

Я стараюсь не обижаться на мать, но не всегда получается. Время от времени срываюсь и ухожу в «затих» — не звоню ей неделю, полторы... Мучаюсь, переживаю, но держусь. Нельзя позволять ей переходить некую границу, иначе она сожрет меня с потрохами.

Выдерживаю от силы две недели… куда я денусь с батискафа?

Старость в нашей стране — испытание не для слабонервных и не для «слабодухих» (тех, в ком слаб боевой дух). И уж точно не для тех, кто привык глядеть сверху вниз на любую «обслугу» в белых халатах. Таким старикам, может быть, особенно тяжело. И не потому, что в привилегированных медучреждениях лечили лучше, а из-за потери почтительно-уважительного отношения.

Мучаюсь, переживаю, но держусь. Нельзя позволять ей переходить некую границу, иначе она сожрет меня с потрохами.

Моя мама из когорты бывших снобов. Нет, не так — снобы бывшими не бывают.

Мать слишком долго была супругой номенклатурщика — особой, приближенной к советской партийной элите, к спецраспределителям и прочим благам цивилизации. Тридцать лет, пока ее муж, мой отец занимал кресло главного редактора многотиражной советской газеты, она вращалась в элитных партийных кругах. Наслаждалась особым статусом и почти неограниченными (по сравнению с рядовыми гражданами) возможностями.

К середине 50-х у родителей была шикарная трехкомнатная квартира в центре города, мебель красного дерева, вывезенная в качестве контрибуции из Германии, и государственная дача рядом с теперешней резиденцией президента. Коммунизм в отдельно взятой семье.

Отец работал с утра до ночи, практически без выходных. Ошибка или опечатка в тексте могли стоить ему не только места, но и головы. У нас дома долго хранились толстенные папки с вырезками из разных газет. С разными опечатками в статьях и заглавиях.

Опечатки случались разные — смешные, нелепые, даже неприличные. Самая страшная, из-за которой отца могли расстрелять — буква «ц» вместо «т» в фамилии вождя.

На первой полосе, крупным шрифтом — «Сегодня в Кремле товарищ СЦАЛИН...»

Главред заметил ошибку в последний момент — за десять минут до того, как стопки с газетами должны были развезти по киоскам «Союзпечати». Тираж пошел под нож. Газета вышла с опозданием на пять часов. Отец отделался строгим выговором.

При нынешнем уровне ляпитизации всех СМИ наших безграмотных журналистов и невнимательных редакторов пускали бы в расход через одного.

Я училась в двух школах — «английской» и музыкальной. Папин шофер возил меня на фигурное катание и в бассейн. Еду готовила домработница Маруся, убирала тоже она. Мама ходила по гостям, выставкам и театрам. Иногда с отцом, чаще с подругами. Каталась как сыр в масле. Оливковом.

Случившаяся в стране метаморфоза ударила его под дых — оказалось, он зря прожил жизнь.

Власть переменилась, отец не успел приватизировать дачу. Не верил до последнего. Он отлеживался дома после инфаркта, когда незнакомый парень с небритой рожей принес ему партбилет. Бросил на стол как дохлую крысу. Отец бережно убрал красную книжечку в резную шкатулку, к орденам и часам «Победа» с гравировкой. Он был настоящим коммунистом — верил искреннее, служил истово.

Из крепкого красивого мужчины, уважаемого пенсионера союзного значения, отец в момент превратился в дряхлого старика. Случившаяся в стране метаморфоза ударила его под дых — оказалось, он зря прожил жизнь. А великая Победа не так уж велика, раз победители клянчат деньги у побежденных.

— Лучше б меня убили на той войне… — с тоской говорил отец, в прошлом редкостный оптимист и балагур.

Я оббивала пороги новой власти, выпрашивая его пенсию как подаяние. Новая власть кривилась и обливала презреньем — кончилось ваше время, слазьте!

Отец через год умер, так и не смирившись с переменами, а мама… Она на удивление легко пережила смерть отца, на автопилоте продолжая играть королеву в изгнании — одну из любимых своих ролей. Ее приятельницы, такие же жены «бывших», постепенно рассосались, а новых подруг мама не завела — она умела только блистать и повелевать. Дружить на равных у нее не получалось.

Через пару лет мать въехала в ситуацию. И понеслось… Начались поиски завистников и врагов, мнимые и настоящие болезни, депрессии, нелепые обиды на все и вся. Почему кто-то вылез из грязи в князи, а она из княгинь скатилась в нищету и забвенье? Несправедливо! Ведь они с отцом так долго и трудно, рука об руку, шли к сияющим вершинам коммунизма, и вот, в тот самый момент, когда до цели оставались считанные шаги, какие-то сволочи все переиграли. И теперь она вынуждена влачить жалкое существование.

Ко всем несчастьям, единственная дочь, то есть я, замужем за обычным инженером, который так и не смог «подняться». Не стал новым русским, не вывел свою семью и королеву-мать на «приличный уровень». Да и дочь не удалась… Дура дурой, не могла себе перспективного мужика найти. Любовь у нее, видишь ли! Разве любовь на хлеб намажешь?

Да и дочь не удалась… Дура дурой, не могла себе перспективного мужика найти. Любовь у нее, видишь ли! Разве любовь на хлеб намажешь?

Татьяна Ивановна, 21 февраля 2015 г.

Плохо быть старой. Хорошо хоть ноги пока ходят, голова соображает. А если вдруг слягу? Страшно остаться совсем беспомощной. Я никому не нужна…

Полина старательно выполняет дочерний долг — бегает за продуктами, лекарства приносит, полы моет. А поговорить со мной по душам некогда. Взяла за моду читать морали, проповедница хренова. Мне учиться поздно, помирать пора.

«Радуйся каждому дню, попытайся увидеть во всем хорошее, а не плохое… У каждого человека свой мир и своя правда, не будь такой категоричной… Обиды разрушают здоровье того, кто обижается…»

Нахваталась! Хорошо быть умной, когда ты здорова и нарасхват. А я никому не нужна… Не хочу ждать смерти в одиночестве, я ж не собака.

Полина предлагала переехать к ним, а Гришку сюда. Щас, разбежалась. Отдать квартиру на растерзание, чтобы Гришка сюда девок водил? Еще чего! Или сдать внаем, чтоб чужие люди за пару месяцев мои хоромы в конюшню превратили? Ну уж нет!

Допустим, соглашусь. А смысл? У них с шести утра колготня, дочь с зятем на работу собираются, кошка орет, музыка гремит, двери хлопают. Два раза в год, на Новый год и Гришин день рождения, Полина меня к себе привозит, чтоб не скучала. Так я на следующий день места себе не нахожу!

Чужой дом, чужие звуки, чужие запахи. Техника навороченная, не знаешь, с какого боку к ней подступиться — чайник сама вскипятить не могу. Не нужно мне такого счастья. Здесь я сама себе хозяйка: захотела — легла, захотела — чаю попила. А там я кто? Выжившая из ума старуха… кость в горле.

Ничего, пусть побегают — недолго мне осталось. Подумаешь, цаца какая — слова ей не скажи!

Ох, времена… Слава Богу, Паша не дожил. Врача хорошего днем с огнем не сыщешь, одни коновалы да хапуги! В муниципальных больницах на стариков смотрят как на недоразумение — почему это они до сей поры живы, несмотря на все усилия врачей? Вам, старичье, на кладбище давно прогулы ставят, а вы тут выпендриваетесь!

Хорошее отношение к себе можно купить только за большие деньги, и то вопрос. Деньги берут охотно, а вот выслушать толком не хотят, не то что лечить. Раньше на страхе и уважении куда лучше все держалось.

Ничего, пусть побегают — недолго мне осталось. Подумаешь, цаца какая — слова ей не скажи!

Полина. 22 февраля. Прощёное воскресенье.

Утром сходила в церковь. Помолилась перед иконой Николая Чудотворца, свечки поставила. Хорошо-то как… Надо позвонить матери — ждет ведь. Вот только соберусь с духом…

Или лучше купить ее любимые рогалики с маком, да в гости нагрянуть? У нее так мало радостей...

Татьяна Ивановна, 22 декабря 2015 г.

Всю ночь молилась, читала Евангелие и Молитвослов. Ох, грехи мои тяжкие…

…Нужно простить тех, кто нас обидел, и испросить себе прощение у тех, кого мы вольно или невольно обидели. Иначе напрасны будут все наши труды в предстоящем посту. Не примет Господь наших многочисленных земных поклонов, если в сердце нашем будут продолжать жить обиды на брата, зло и недоброжелательность к ближним.

Вот бы Полинька сегодня приехала… Или хоть позвонила бы. Да что ждать? Сейчас сама ей наберу, в гости позову.

Вот только валидолинку рассосу, уж больно сердце щемит…