В школу идти не хотелось. Совсем. Несмотря на то, что сегодня в нее должен был приехать бывший выпускник, артист, да еще в сопровождении съемочной группы с телевидения, причем столичного.

Ох, уж и переполоху было! Неделю школу отмывали и чистили, как машину перед продажей, а в вестибюле быстро соорудили стенд «Гордость нашей школы». Девчонки из класса фото артиста посмотрели и пришли к единому мнению, что придумал дядечка повод лишний раз «попиариться», потому как если он даже в сериалах не снимается и никто из них его в лицо не знает — какой он тогда заслуженный артист? Съемочная группа вызвала интереса куда больше. Мало ли, вдруг попадешь в кадр? А там…. В жизни всё бывает!

…«Представляю, как сегодня девчонки выпендрятся. И учителя придут разодетые, как на 1 сентября. А я, как всегда… с косой… даже блузку не погладила, придется в черной водолазке идти, а ведь Анна Степановна приказала: белый верх — черный низ. И «домашку» не сделала. Ну и пусть! Меня она сильно ругать не будет, постою где-нибудь в задних рядах, а уроки? Сегодня всем не до проверки будет».

…Вчера отец пришел поздно, и родители снова ругались на кухне. Делали они это по обыкновению тихо, слов было почти не разобрать. А Варя делала вид, что спит в своей комнате. Она ничего не хотела слышать, но всё равно вслушивалась. Внутри у нее что-то противно дрожало, а когда отец ушел, громко хлопнув дверью — вздрогнула, как от удара. Легкий скрип — мама пошла в ванную; зашумела вода — Варя знала, что мама плачет там в одиночестве. От этого знания она тоже начала тихо плакать, хотя ей хотелось плакать громко. Даже не плакать! Её разрывало от желания выйти из комнаты и кричать-кричать, и взять все папины вещи: его любимый ноутбук и синюю кружку с надписью «Любимому папочке» и выбросить всё это с балкона. Пусть всё разобьется, разлетится на тысячу кусков, как их прекрасная жизнь.

…«Так… не буду плакать и вспоминать не буду! А я еще на маму сердилась, что она к нему придирается, и он из-за этого так долго на работе торчит. А теперь… я его почти ненавижу. Его, моего любимого папку… как хорошо всё было. А что будет теперь?»

Но, несмотря на запрет, она, наверное, в сотый раз вспомнила, как вчера, когда она пожаловалась подруге Алке на маму, та вдруг посмотрела на неё жалостливо и сказала:

— Зря ты на нее. Все ведь знают, что твой отец на работе замутил там с одной.

И с этим словом действительно что-то мутное и противное вошло в Варину жизнь. Сначала она растерялась, а потом закричала на Алку:

— Ты врешь, ты все врешь… он не может… мутить, это ваши все могут, а мой… он необыкновенный — ты же знаешь… какая ты… ты же с нами… он же нас с тобой и на речку, и на лыжах кататься возил, и в кафе… А ты…

Но пока она кричала эти слова и смотрела в испуганное и виноватое лицо Алки, она уже ясно понимала, что та не врет.

И с этим словом действительно что-то мутное и противное вошло в Варину жизнь. Сначала она растерялась, а потом закричала на Алку...

…«Неужели папа уйдет? А как же мы? А как же я? Кто будет утром говорить мне: «Вставай, Варвара-краса, длинная коса»? Хотя мы оба знаем, что никакая я не краса, а просто Варя. И коса мне давно надоела. Никто ведь не знает, как тяжело с ней ходить. И что красивого? Мешает, цепляется за все. А мыть? Почти полдня уходит. Сначала надо расплести, потом помыть аккуратно, чтобы волосы не спутались, расчесать, долго сушить и следить, чтобы не высохли волосы совсем, а были чуть-чуть еще влажными. Тогда обратно заплести. И без маминой помощи не обойтись, и мальчишки вечно в школе больно дергали, а сейчас хоть и не дергают больше, зато Гаврилов часто смеется: «Бойтесь! За каждым придет СМЕР…ницкая с косой! И девчонки некоторые начинают угодливо хихикать… Где же эта чертова сумка?»

Сумка нашлась за креслом. Варя, не разбирая, сунула в нее какие-то учебники и тетради со стола. И вдруг шальная пришла в ее голову:

«А возьму вот и обстригу косу эту дурацкую. Прямо сегодня… пусть он знает… пусть все… так… сколько у меня денег? Ага... на стрижку хватит. Как приду такая… домой и в школу... Точно… обстригу!»

…«Артист» появился ближе к обеду, когда у всех терпение было на исходе. Возбужденная «классная» Анна Степановна вывела класс в коридор, построила в две шеренги и велела дружно хлопать, когда он со «свитой» в лице директрисы, завучей и нескольких стареньких учительниц будет проходить мимо. Наконец, в конце коридора появилась вся делегация. «Артист» шел медленно, одной рукой вежливо поддерживая под локоток пожилую Софью Васильевну, которая в школе уже не работала, но изредка появлялась на замену заболевших учителей математики. В другой руке у него был огромный букет. Вид у «артиста» был какой-то болезненный, и Маша подумала, что, пожалуй, больше он походит не на знаменитого артиста, а на их соседа — часто выпивающего таксиста дядю Колю. А на актрису походит директриса, которая идет по коридору, как по ковровой дорожке какого-нибудь Оскара, милостиво кивая головой толпам хлопающих поклонников. А еще Варя представила, как она вот так придет в школу через много лет. Все будут ей хлопать, а она вести под локоток их «классную», а старенькая директриса будет шоркать за ними, как вон та учительница истории, которую никак не могут выгнать на пенсию.

Съемочная группа состояла из немолодого оператора с огромной камерой и пожилой худой женщины с кипой листов в руках.

«Зря девчонки старались. Оператор, вон, камеру опустил — не снимает, значит. А что у нас тут снимать? Хоть бы скорее мимо прошли, и нас домой отпустили. Подходят…».

Все дружно похлопали, а «артист» остановился вдруг у дверей их класса и сказал густым басом:

— Софья Васильевна, это же тот кабинет, в котором я стул подпалил, а потом вы меня заставили все стены красить. Можно заглянуть?
— Конечно, — быстро сказала директриса, но слегка нахмурилась от таких явно непедагогических воспоминаний.

«Артист» заглянул в класс и слегка разочарованно произнес: «Да, всё изменилось, не узнать», как будто ожидал, что на стенах до сих пор цела покраска, которую его заставили делать.

На мгновение стало тихо, и тут все услышали звонкий голос самой смелой в классе Дашки Митрофановой:

— А можно с вами сделать селфи?

Директриса дернулась было, но «артист» весело сказал: «Ох уж эти селфи. Ну что же, налетайте!» Он сунул свой огромный букет в руки худой женщине. «Свита» отпрянула к стенке, а девчонки и парни облепили его со всех сторон, защелкали фотоаппараты. Варя осталась стоять на месте. Оператор вместе с худой женщиной отошли в сторону и остановились около нее.

— Хорошие кадры. Снимай! — скомандовала худая женщина. — Что у нас там дальше по плану?

Она попыталась вытащить лист, но тут огромный букет выскочил из ее рук, а за ним и все листы веером разлетелись по полу. «О, черт!» — громко крикнула она. Варя кинулась ей на помощь, нагнулась, подхватила букет и несколько листов с пола. Вредная коса непослушно выскочила из-за спины и стукнула по полу. Когда Варя поднялась, то увидела, что все смотрят в их сторону, а «артист» стоит прямо напротив нее.

— Надо же! А я уже думал — таких кос никто в школе больше не носит, — восхищенно сказал он. Варя застеснялась, быстро протянула ему тяжелый букет. Он взял его, вытащил одну красную розу на длинном стебле и протянул Варе.
— Спасибо, — еле слышно сказала она, глядя в его по-мальчишески веселые и озорные глаза.
— Я всегда говорил, что самые красивые девчонки учатся в нашей школе. Софья Васильевна, а помните, у нас у Петровой тоже длинная коса была!
— Как же, помню, — сказала та, подходя к ним. — Петрова сейчас завотделением в нашей городской больнице.
— Ну, надо же, — удивился «артист».
— Так… пойдемте-пойдемте, — директриса взяла «бразды правления» в свои руки.

Вся делегация отправилась дальше по коридору.

— Заходим в класс, — скомандовала «классная». — Нечего сказать, отличились! Я с тобой, Митрофанова, отдельно потом про селфи поговорю. Все свободны.
— Ты, Смерницкая, розочку-то засуши! — раздался вдруг голос Гаврилова. — На память! Все ж таки, артист заслу-жон-ный подарил, красавица ты наша.

Но никто почему-то не засмеялся. И вообще, Варя почувствовала — что-то изменилось, что-то неуловимое произошло, пока непонятное, приятное и пугающее одновременно.

Но никто почему-то не засмеялся. И вообще, Варя почувствовала — что-то изменилось, что-то неуловимое произошло, пока непонятное, приятное и пугающее одновременно. Девчонки поглядывали на нее как-то удивленно, и даже Гаврилов хоть и шутил, но смотрел на нее какими-то другими глазами.

В вестибюле Варя догнала подругу. Та обрадованно заговорила:

— Ты не сердишься? Знаешь, может, и правда, врут. Про мою мамку, вон, чего только не сочиняют.
— Да ладно, проехали.
— А артист-то прямо обалдел — твою косу увидел… а директриса-то… как Джоли … кивает… смех…

И они пошли домой по солнечной улице. Алка рассказывала ей что-то, но Варины мысли были далеко.

«Надо и правда цветок засушить. Какой дядечка интересный… почитаю про него в Гугле. Надо же, хулиган был, стул поджег, а сейчас артист… а Гаврилов все-таки дурак… Неужели я в самом деле красивая?... А ведь мне цветов никто не дарил, ну, папа букеты только нам с мамой на праздники… а чтобы так… Папа, папа… поговорю с ним сегодня. Приду, позвоню и поговорю. Точно! Этих взрослых никогда не поймешь: когда что-то сделать надо — так ты сразу большая, а как что-то объяснить… о жизни — сразу маленькая… Раз он, как все… пусть… Ничего, живет же, вон, Алка, без отца. Да у нас у половины в классе — или мать только, или отчим… Маме расскажу про артиста… а кто же теперь маме будет букеты дарить?… Вот зайду сейчас в киоск и куплю ей букетик тюльпанов, она их так любит, деньги же есть. А коса…».

— А знаешь, я ведь сегодня хотела косу обрезать, — сказала она, перебивая Алку.
— Обалдеть, с ума сошла? — изумилась та. — Вон, даже, артист…
— Да я передумала, — облегченно засмеялась Варя, — пусть живет!