Её всегда звали Фенечка, всю ее жизнь. А жизнь у нее получилась долгая. Даже когда ей было почти восемьдесят, все так и обращались к ней: "Фенечка". Её просто невозможно было назвать по имени-отчеству или, избави Бог, бабкой - только Фенечка. Ласково и нежно.

Маленькая, худенькая, улыбающаяся. Белый платок в синюю мелкую крапушку на седой голове. В последние годы жизни она ходила, опираясь на смешную клюку. "Божий одуванчик", такой она запомнилась мне.

Фенечкина комната в коммунальной квартире сияла чистотой всегда, вплоть до самой ее смерти. Полосатая полотняная дорожка на чисто вымытом полу, стекла окон неправдоподобно-прозрачные - казалось, что их и не было вовсе. Даже тряпочка, которой Фенечка вытирала пыль, походила больше на откипяченный носовой платок. Такая уж она была, наша Фенечка.

Большая парадная кровать - как картинка из деревенской жизни: белоснежные простыни, три подушки - мал-мала-меньше - покрыты кружевной накидкой-ришелье. Мне она разрешала сидеть на этой кровати, и даже примерять на голову крахмальную накидку - все девочки играют в "невесту". Но сама Фенечка на этом белом великолепии не спала. Ночь, обыкновенно, заставала ее на маленьком диване со множеством маленьких думочек, вышитых крестиком. Так она и спала, по-детски подкладывая под щеку кулачок и накрываясь старомодным, коричневым мужским жакетом.

Старинный деревянный буфет, в котором было много ящиков, ящичков и резных дверок стоял у самого окна. И отношение Фенечки к этому буфету было очень трепетным. Почти таким же уважительным, как и к красному углу с иконами и никогда не гаснущей лампадкой.

Сейчас, спустя много лет, я понимаю, что и парадная кровать, и этот древний буфет - светлое и радостное прошлое Фенечки, ее молодость и жизнь. Меня всегда интересовали вещицы, расставленные и спрятанные в этом самом буфете. Там было много интересного - шкатулки, перчатки, старинные открытки и письма. Но две фигурки, стоявшие на почетном месте трогать было нельзя, и я своим детским умом понимала это очень отчетливо. Это были особенные вещи: зеленый оловянный солдатик, весьма бравого вида, с лихо закрученными усами, и голый пупс на пластмассовой лошадке. Фенечка любовно трогала солдатика и пупса и объясняла мне, семилетней: "Это муж мой, Нилушка, и сыночек Ванечка!"

Муж пропал без вести в последние месяцы войны, уже в Германии, а маленький Ванечка в трехлетнем возрасте умер у нее на руках от тяжелейшего воспаления легких. В этих нехитрых советских игрушках были воплощены для Фенечки два самых дорогих и любимых ее человека. Конечно, у нее была сестра, племянники, но своя собственная, такая маленькая и так недолго просуществовавшая семья, осталась лишь в воспоминаниях. Фенечка так и не вышла замуж ("Нилушка ведь без вести пропал. Не получала я похоронки, не получала…" - вздыхала она), всю жизнь проработала поваром, а потом и нянечкой в детском саду ("Не видела я, как Ванечка рос, так за других деток порадуюсь!" - улыбалась одними глазами) и осталась до конца жизни веселой и немного трогательной.

Фенечка тихо жила, тихо выходила на ежевечерние прогулки, тихо семенила в церковь к Заутрени, тихо напевала, вышивая очередной букет любимых незабудок на очередной думочке. Так же тихо она и умерла июльским утром, сидя у буфета. В руке у Фенечки был ее любимый зеленый солдатик. На похороны меня не взяли, посчитав маленькой. Наверное, правильно. Это была первая смерть, вошедшая в мою жизнь.

* * *

Почти три года после смерти Фенечки комната ее стояла закрытой и ничего там не трогали. Не поднималась рука. Но однажды зимой произошло событие: её соседи сообщили, что к Фенечке приехал Гость. Поехали смотреть на Гостя. Взяли и меня - так я и узнала неожиданное окончание этой истории жизни. На общей кухне за Фенечкиным столом, на её стуле, сидел, сгорбившись, неизвестный седой мужчина. Это был он - пропавший без вести "солдатик", ожидаемый всю Фенечкину жизнь… Отчего то все мы сразу поняли, что это именно Он.
Пока он обстоятельно раскладывал на столе многочисленные документы, пока многословно и путано рассказывал о себе, и даже, когда, медленно и с вязкими паузами, пояснял свое молчание все эти годы - он еще держался. Но, едва переступил он порог Фенечкиной комнаты, - силы и самообладание иссякли. Седые усы поникли, лицо исказилось, и вмиг постаревший "солдатик" тяжело опустился на парадную Фенечкину кровать.
Огляделся, долго молчал, надрывно кашлял. Никто не пытался поговорить с ним. Множество не озвученных вопросов висело в тишине, и не было на них ответов.

"Солдатик" медленно перебирал ставшие уже пыльными подушки, проводил руками по стенам, прислушивался к скрипу давно не открывавшихся дверей буфета - Фенечкиного собеседника и друга, который хранил в своих ящичках так много её мыслей и мечтаний. Расслышал ли эти мысли через столько лет любимый Нилушка? Наверное, да.

Он горько плакал, опустившись на пол, как раз на том самом месте, где нашли мы навсегда заснувшую Фенечку. В дверь заглядывали любопытствующие соседи, в недрах квартиры нарастал диспут о возможном новом жильце, и недовольные восклицания претендующих на жилплощадь старожилов звучали вполне отчетливо. Но разве за этим он сюда приехал?

* * *

В этот же вечер "солдатик" улетел домой, в Берлин. Уже много лет его Родина была там. Почти всю жизнь. Я не знаю, жив ли он сейчас, скорее всего, нет. Но я точно знаю, что в тот день вместе с ним улетели в Германию зеленый солдатик и пупс на пластмассовой лошадке, любовно завернутые в Фенечкину кружевную салфетку.