написала... ДЛИННО

скажите, кто что думает.. а?

Вы верите в счастливые пятницы?
Никогда не задумывалась о последствиях. И не верила в то, что если задержать на чем-то взгляд, сфотографировать – останется в памяти. А если вспоминать и думать об этом – то сбудется.
Мне больше двадцати пяти. Глаза – зеленые скорее, чем карие, волосы – темные, свои, наград и судимостей не имею. Простая. Тонкая, забывчивая.
Романов три. Все – любовные. Все – ни о чем.
Я – вольный художник. Куда хочу – туда лечу. Чаще всего – из чужих квартир вместе с моими непродающимися работами. И не потому что они, картинки… – не такие. Просто я не такая, и зимы – все холоднее, а кисточки – не слушаются, сколько с ними не говори.
Иду по Арбату, тащу пейзажи. Лето тащу. Декабрь, лето в декабре хорошо продается только если настоящее.
Арбат, офонаревший, прекрасный Арбат. Фонари-фонари-фонари. Много света, даже вечером.
Посмотрела в окна. Люблю смотреть в окна. И задержала взгляд. Сфотографировала.
Ах, эта милая булгаковская вера в любовь. Вообще, милая вера. И желтый цвет, который «опять так актуален в этом сезоне».
Надо нарисовать лютики. Мелкие, смешные лютики, которые никто и за цветок то не считает. Как меня – за любимую женщину. Три – и ни о чем.
И тут я почувствовала резкую, почти непереносимую боль. Боль и ночь. Все померкло, фонари исчезли. Растворилось, осталась только зимняя, холодная мгла и чьи-то тревожные голоса: «Дышит!», «Скорую… телефон!», «Да здесь же не проехать, черт возьми..!»
Я очнулась в белой палате. Которая очень быстро приобрела более реальные для постсоветских больниц очертания месива все же серой штукатурки, местами изрядно облупившейся. Медсестра улыбнулась, почти приветливо и сказала, что сейчас пригласит Сергея Викторовича. Велела не вставать, но когда и кого я слушала?!
Я встала… чтобы посмотреть в окно. Мир снаружи был удивительно белым и пустым, как и мое ощущение себя. Словно из меня меня же и достали…
Пришел врач, молодой, приятный. Хотя и боюсь их как огня. А приятный. С картой и стаканом воды.
Я смотрела в окно, потом на врача, потом снова в окно. Он растерянно взлохматил темные волосы. Не знает как сказать? Да не надо ничего говорить. И так все понятно. Света нет, ребенка тоже больше нет. Не будет картины с лютиками в детской.
Сегодня пятница? Пятница…
Сергей Викторович участливо заговорил, так и не осмелившись посмотреть мне в глаза. «Делали все, что могли. Спасти Вашу беременность не удалось. И *почему-то севшим голосом* – простите..! »
А потом поднял глаза. Нет, я не утонула в них. Мне было слишком больно. Но я поплыла. Я начала купаться в этом прохладном море после шторма, в этих искристых мальчишеских глазах цвета… Серого? Синего? Серо-синего.
Я никогда не задумывалась о последствиях. Но после этих дней в своей жизни я поняла: все происходит именно так, насколько мы это «все» ценим.
Не надо ругать зиму или лето, даже кисточки не надо ругать. Нужно просто правильно помнить. То, что имеет значение. И вес. И силу.
Я помню о Сереже каждую минуту. Я помню о его словах, глазах, о его такой ироничной и в то же время – полудетской улыбке. Я думаю о нем. И он – есть, он здесь, рядом, в нашей комнате с небольшими окнами. Уютным раскладным диваном. Книгами по медицине, картинами, фотографиями, фигурками из папье-маше, новогодней елкой. Которую мы так и не разобрали в этом году, оставив до марта.
В комнате, на одной из стен которой – картина… с памятью о лете и желтых цветах, рассыпавшихся в лесной тени.

Энжи © (04.06.2010 Пт 22:08)