женщины жарки. мужчины жалки.
дети желанны. мне скоро тридцать.
гляжу, на глаза натянув ушанку,
в синее небушко аустерлица.
мне скоро тридцать. такую цифру
нельзя опустить. подводя итоги,
я замечаю: проблемы с циклом -
то ли гормоны чудачат, то ли
простая усталость; Москва жиреет -
на карте собою Ижевск закрыла;
смышленым лютиком в оранжерее
расту, воспитав ощущенье тыла
до уровня нормы; внутри копаясь,
я стала видеть кусок вселенной
и понимать, что порезать палец -
намного смелее, чем резать вены,
пачкая кафель. мне скоро тридцать.
три ноль. в мою пользу крутые бедра.
вот только отвыкнуть бы материться
и можно сразу рожать ребенка.
Снег кокаиново-бел,
Ароматен, как ты после сна.
Я пробираюсь к тебе сквозь замороженный город.
Я пробираюсь к тебе
Престарелые мысли листать,
Нерва (по-дестки) стесняться заласканного и нагого.
Я пробираюсь к тебе,
Каждый раз, как последний, но ты
Вряд ли заметишь, что смерть - самый преданый мой соглядатай.
Снег кокаиново-бел,
Что роднит нас с куском темноты,
Тщательно спрятанным под календарные тусклые даты.
Нежность по горлу, как йод,
Слизан слизистой теплый покров,
Каждое слово - ножом, но без слов я не стою и взгляда.
Теплое тело твое,
Его влажный упрямый покрой...
Я пробираюсь к тебе, но боюсь, что замерзну. В парадном.
Судорожно ей рот ломала:
Все было мало, мало мне, мало.
Судорожно ей рот дробила:
Все было не мило, милая, не сладко мне, не мило.
Чужим языком захлебнуться, но не напиться.
Самоубийца.
Рвалась по деснам, стараясь тебя нащупать:
«Ищу по резцам, по коренным ищу, по
Тем самым дальним, что когда-то ты так любила...»
Промазала. Мимо.
Тебя там нет. Сплетаю слюну в паутину:
«Тихо, девочка, я прошу тебя – тихо»
Мой страх пульсирует в венах, вальсирует в венах,
«Тихо, девочка, потерпи, я бываю грубой»
Между коленок рвется ее колено.
Это все очень напоминает игру, но
Мой страх управляет моментом. Ни капли секса
Даже если раздеть ее и раздеться
Самой.
В подъезде гулком, целуясь с твоим прошлым,
Я, как герой-идиот, ощущаю победу.
Я лучше, я жарче, я самая, я хорошая...
Мне хочется выть.
Она пахла медом и молоком,
Она ходила кошачьей поступью.
Хотелось выпить ее глотком,
Чтоб добровольно после сдаваться в постное.
В ее жилах бежал виноградный сок,
А в моих - продирала дорогу соль.
Мы были различны, как йог и йод,
Но я невыносимо любила ее.
Она грела солнцем семи миров,
Она струилась искристей стерляди.
Хотелось икры ее сладкой - в рот,
Чтоб откровенно после плеваться стейками.
В ее голосе лето играло фолк,
А в моем - сентябрь, Даниэль Дефо.
Мы спали обнявшись, и ночь напролет
Я невыносимо хотела ее.
Она стала мне жизнью без рваных рифм,
Она ласкалась щенячьими, женскими.
Хотелось в Амстер, в Париж и в Рим,
Чтоб хладнокровно после летать в Ижевски.
В ее пальцах стучал барабанный блеск,
А в моих маячил туманный блюз,
Но даже в самом чреве небес
Я знала: кроваво ее люблю,
Я знала, что соль незаживших вен,
Не дернув бровью отдам взамен
За сон ее на полотне груди,
За страх исчезнуть в смоле рутины,
За смех, за ладони, за розу губ,
За сына, что нежноотважен, как гунн.
А кто-то мне говорил: уймись,
Ты так юна (по английски - мисс)
Все проходит. И это пройдет.
Но я мимо библий люблю ее.
Я погряз в тишине, я по-черному запил,
Ты умчалась к кому-то чужому на запад:
В Дюссельдорф, Амстердам, черт возьми, Копенгаген,
Пыль дорожную в пену месила ногами.
А Москва принимала измученным чревом
Все мои истерии, и, в целях лечебных,
Наливала мне водки. Тверская жалела
Поворотом направо... поворотом налево...
Я слонялся по городу, как сифилитик,
Слушал каждое утро: болит, не болит ли
Место в теле, где каждый твой локон запомнен.
Я срывал занавески с окошек, запоры
С трех дверей нашей маленькой спальни. Напрасно.
Я анализы крови лизал от запястья
Выше...выше... давился, и привкус металла
Оставался на небе. Густой, как сметана.
(плюс) друзья, приходившие ежевечерне,
Помогали мне встать, но тугие качели
Поддавались неловко. Я падал, я плакал,
Я твоих фотографий заплаты залапал,
Заласкал, залюбил. Заболел скарлатиной.
И анализы крови, и привкус противный,
и на небе московском созвездие овна:
все мне виделось только тобой, поголовно.
Я примерно учился искусству тебя забывать.
Поцелуем молочным соединяться в скверике:
Дотянуться губами и яблочным соком склеить их.
Небо цвета бетона не первой свежести
С бледноватым крюком для люстры: хочется - вешайся.
Ах уж мне эти все твои марочкимаечкилямочки...
Как кстати по шее шарфик неутомимо-ярмарочный,
До одури красный, в глазах маячит брусничным.
В моде теперь зажигалки zippo, я всерьез опасаюсь за спички.
Детство скачет по лужам и тонет бумажной лодкой.
Движения стали размеренны и (оттого) неловки.
Народ, привыкший daily двигаться по спирали,
Вовсе не замечает, как смертельно он ранен.
В замызганном такси меня до тебя доносит радио.
О-ля-ля.
Мы называли дни недели
Любимых женщин именами.
И связывали нас не деньги,
Хотя на деньги нас меняли.
Меня, тебя... но то, что между,
Что так высокопарно прочим,
Цепялось даже за одежду,
Бесперебойно кровоточа.
Мы жили порознь и вскоре
На пальцах отмечали встречи,
И что-то нежно-воровское
Прослеживалось в каждой. Резче
Был дым для глаз, и сок для тела
Был все тягучей, ядовитей.
Я снова в Прагу улетела,
Когда ты уезжала в Питер.
И только дворикам московским,
Нас не предавшим ни на йоту,
Казалось: в небе слишком скользко
И слишком тесно самолету.
Внезапность сумрачных посланий
Сменялась выдохами трудно.
Мы двигались, пожалуй, к славе
И снова встретились друг с другом.
И жизнь, смешно, как алкоголик,
Стараясь избежать агоний,
Качнулась влево. Бродский вздрогнул
И передвинул стрелки строго
По часовой.
бордо
© (29.08.2004 Вс 18:51)
|