Камчатка — край контрастов, особенно в перепадах погоды — такой экзерсис может выкинуть, остается только философски вздохнуть: «Да-а... не Рио-де-Жанейро, блин!».

Но в этот день солнце день сияло, так же ярко, как лаковые, неуставные ботинки доктора Саньки Доброва — ну, любил он хорошую обувь и клал клистир с прибором на все замечания со стороны непосредственного и посредственного начальства. Ничего не предвещало фортелей в климате, а в ДОФ (Доме Офицеров Флота) Рыбачьего приехал любимый и знаменитый Артист — свой парень и в гарнизоне, и на эстраде, а впоследствии — в казачьем кругу, и на «афганской выжженной земле», и в компании подводников. Со знаменитым бардом, врачом по образованию, Добров был знаком, не сказать, чтобы коротко, — но жизнь сводила, оба из Ленинграда, опять же профессия и гитара — Санек неплохо ладил с этой крутобедрой «дамой», порой заставляя ее мурлыкать и стонать, так же, как многочисленных своих женщин в постели.

Предвкушение удовольствия от хорошей песни, от возможного короткого общения: «Как там Питер?», «Да стоит, и стоять будет!» — окрыляло и вдохновляло. Доктор спецполиклинники Добров прием закончил и поспешил в ДОФ.

Со стороны океана тянуло свежестью, по волнам бухты прыгали барашки пены, в небе неслись низкие тучки, Саша бежал на концерт.

Вечер удался. Артиста искупали в овациях (и неоднократно) и — подарили «от лица командования и пр.» очередную пилотку с «крабом», у Артиста (хотелось бы верить, что от удовольствия) блестели лысина и очки, он поднимал обеими руками гитару над головой и тряс ею, приветствуя тех, кто приветствовал его. И эти взаимные приветствия затянулись. Так что, когда из дверей ДОФа начала выползать черношинельная масса, похожая на жидкий гудрон — первыми выпускали рядовой состав; — оказалось, что камчатские духи устроили шабаш: пурга мела так, что пальцев вытянутой руки не было видно. В такие моменты Рыбачий так же автономен по отношению к остальному миру, как межорбитальная станция «Мир»; ни одно транспортное средство не рискнет выехать на «серпантин», вьющийся по уступам сопок.

Добров пробился к Артисту, когда решался вопрос о временном размещении дорогого гостя на ночь. Удача плыла в руки: Саня «холостяковал» уже второй месяц, — любимая жена по причине весьма спелой (на девятом месяце) беременности находилась под крылышком не менее любимой «ее мамы», хата была свободна. Нет, не сказать, чтобы совсем, — были кое-какие планы на сегодняшний вечер, обещавший перейти в ночь, но при таком-то раскладе! Так Артист и его знаменитая гитара оказались на типовой (типовее не бывает) кухне у Сашки Доброва.

И было выпито немало, и тостов сказано, и песен спето, — а народ все прибывал. Многие из гостей чувствовали себя как дома, — вот она, прелесть типовой застройки! — тискали гитары, выводили рулады с разной степенью успеха. Но только до прихода Толика Алифера, начхима с подлодки. Алифер пел как дышал, играл на гитаре как на женском сердце — сладко и больно. Вкусив «нектара», легендарно называемого «шило корабельное», на рябине настоянного (или рябина на нем? — не суть), Толя твердой рукой прихватил добровскую гитару за гриф (так, наверно, его предок сармат тащил за шею полонянку в кибитку), вкрадчиво и мягко провел по струнам, — женская часть собрания перестала дышать, так это было эротично. И рванул о наболевшем:

«Зачем нам жены,
Зачем нам дети, —
Земные радости не для нас.
Зачем живем мы на этом свете?
Немного воздуха — и приказ.
Мы вышли в море служить народу,
Но что-то нету вокруг людей.
Подводная лодка уходит в воду,
Ищи ее неизвестно где…»

Народ зачарованно (в который раз!) слушал визборовские строки, кивая, подпевая с разной степенью удачи попадания в ритм. После третьей песни про подводников и службу Толян оборвал пение и решительно протянул гитару гостю. Все замолчали. Еще до прихода Алифера Артист попросил дать ему отдохнуть после концерта. Но Артист не зря носил звание народного: все для народа, даже собственные связки, а может — музыка навеяла. Он принял вызов, и дуэль началась.

Те, кому посчастливилось присутствовать — верю, никогда не забудут эту ночь. Артист со своей неподражаемой хрипотцой пел об Афгане, о кукушке, что снится ребятам на чужой земле, о «черном тюльпане»; Толик перехватывал гитару и рвал душу:

«Рапорты, объятья, Ну, с Богом же, братья!
Пробили последние склянки,
К буксиру готовы, отдайте швартовы.
Оркестр! «Прощанье славянки»,
На мостике лодки, на брови — пилотки.
Нам ветры попутные в спину,
Турбины — на полный,
Рулями — по волнам,
Как в масло, врезаясь в пучину»…

Спирт тек по глоткам, как вода, присутствующие пьянели не от выпитого, а от бешеной энергетики песни. Авторы, писавшие их строки, говорили за каждого, выражая то, что сам человек не всегда в состоянии высказать, но от чего душа сворачивается жгутом, а потом, резко развернувшись, наотмашь хлещет по сердцу, — и только вылившись в Слово, не разбивает это бедное сердце на тысячу трепещущих кусочков.

«Нам в море по жизни дорога.
Держись, каперанга Серега!»

— поет Толик Алифер, и Серега Симоненко, далеко еще не каперанг (капитан первого ранга; для обыкновенных штатстких, море в глаза не видевших, — полковник, хотя это и оскорбительно для моряка), поднимает голову, выпячивает подбородок и гордо улыбается, приняв на свой счет слова песни, — через 10 лет Серега, действительно капитан первого ранга, уйдет с флота, покинув мостик командиром лодки, осядет в городе юности Владивостоке, станет профессором военно-морской кафедры при Университете, и пунктир золотых пуговиц на его форменной тужурке примет почти горизонтальное направление из-за внушительного живота.

Песня сменяется песней — как много, оказывается, написано о подводниках, о флоте, об армии!

«А мама пишет письма:
«До скорого, прощай!»
Я для нее не мичман —
А просто в моряках…»

У Толика большие, слегка навыкате глаза; когда он прикрывает их веками, приглушая «свет фар», дамы млеют.

Пройдет всего пять лет, и Толик «подсядет» на карты, проиграется до креста нательного, — за долг у него заберут все, оставив только казенную жилплощадь, покалечат жену, которая в этот момент попытается оказать сопротивление, испугают детей так, что младшая, Маришка, начнет заикаться. Но пока Толик — наш Бог, он играет душами как камешками на морском берегу:

«Нам не забыть вовек минуты эти —
они в награду нам за труд даны:
нет ничего прекраснее на свете
в конце похода всплыть из глубины…»

Сидят в обнимку Шурик Попов и Толик Петушков. Подпевают:

«Лежит на грунте субмарина,
порвав обшивку о гранит…»

И с чувством веселой ярости:

«Но мы еще не утонули!!!
Стакан грохочет о стакан,
И, как подвыпивший подводник,
Всю ночь грохочет океан…»

Через несколько лет они уже не смогут так спеть: Толик Петушков погибнет на Амуре во время рыбалки, свалившись пьяным с крутого берега, его будут искать девять дней, облетая вертолетами места возможного всплытия тела; а Шурик Попов тоже утонет, но иначе — героически спасая детей в озере своего детства Кеноне в родной Чите.

«Давай же, Серега,
Попросим у Бога
За нас, в полосатых тельняшках,
Чтоб футы под килем,
Чтоб ждали, любили,
За «краба» на черных фуражках!»

Артист улыбается в усы, которые знает вся страна — он сдает позиции, подняв вверх большие пальцы рук, — победил подводный флот! А в окна уже заглядывает виновато краса наша камчатская: утро спокойное, солнечное и ослепительно-снежное; пурги как не бывало, сугробы по пояс, но скоро пройдут «бульдозеры», системы «мореман первогодичный с лопатой», и расчистят тропы, чтобы подводник мог добрести до родного «железа». Ночь прошла, допинг остался: пока есть о чем петь, будет чем жить.